Так умирает все прекрасное (СИ)

Малдер одарил его улыбкой и кивком головы. За годы совместной работы я научилась безошибочно узнавать это сочетание жестов и называла его „как-скажешь-придурок“.

Я встала и бездумно уставилась на ковер. Картинка бессмысленно вращалась перед глазами, сопровождая мои размышления вслух.

— У этих женщин нет ничего общего, кроме того, что все они одиноки и живут в одном районе. И то, и другое, скорее всего, просто удобно для убийцы. Что общего он видит в них? — поинтересовалась я.

По губам наблюдавшего за мной Уикэма проскользнула хитрая улыбка. Он как будто увидел во мне что-то такое, что я на самом деле хотела скрыть.

— Вы патологоанатом? Почему бы вам не поехать на Пенн Стрит? Ребятки в морге дадут вам поиграться со своими железяками. На месте преступления все под контролем. Эти парни ищут отпечатки пальцев. Слышал, это бывает полезно.

— А почему бы вам не рассказать нам поподробнее, детектив, что такого полезного вы сделали с тех пор, как начались убийства? — резко ответила я.

Уикэм засмеялся.

— О, успокойся, сердце мое! (3)

— Это она может устроить, — согласно кивнул Малдер и, опустившись на колени и склонив голову, принялся изучать доски. О чем-то поразмыслив, мой напарник надел резиновые перчатки и проследил пальцем контур вырезанных на полу букв. Затем поднялся и еще раз внимательно посмотрел на то место, где лежало тело так, будто значение слова должно проясниться, если взглянуть на него с правильного угла.

— Скалли… — начал он и положил руку мне на поясницу.

Не успев подумать, я вздрогнула и отскочила в сторону. Малдер слегка приподнял брови в удивлении, но ничего не сказал. Однако сцена не ускользнула от внимания Уикэма, и он посмотрел на нас обоих расчетливым взглядом ученого, которому судьба неожиданно преподнесла редкий экземпляр для изучения. Я отругала себя за свою неосторожность и поспешила отвлечь детектива, пока он не начал анализировать увиденное.

— Перед тем, как приступить к вскрытию, хотелось бы услышать от вас, детектив Уикэм, ответы на некоторые вопросы.

— А разве это не ваша обязанность — отвечать на мои вопросы? Разве вы не так работаете? Могущественные агенты ФБР прилетают на крыльях ночи из Вашингтона, чтобы просветить нас, бедных провинциалов-неумех?

Я потеряла всякое терпение и уже открыла рот, чтобы сообщить об этом, но Малдер опередил меня.

— Детектив Уикэм, по образованию я психолог-бихевиорист. Почему бы вам не позволить мне спокойно поработать? А уж потом скажете, считаете меня полезным или нет.

Уикэм равнодушно пожал плечами.

— Отлично, агент Малдер. Делайте, что считаете нужным. Залезайте ему в голову, устройте его матери сеанс психоанализа, составьте список его любимых продуктов и начинайте проверять рестораны. Мне право же все равно. Пока вы не мешаете мне работать, я жаловаться не стану.

Он отвернулся и велел криминалистам завершать сбор улик. А мы с Малдером остались стоять, как провинившиеся дети, которых задержали на уроке физкультуры.

— Ты едешь в морг? — спросил Малдер.

— Скорее всего. Здесь больше делать нечего. Только собираюсь сначала перекусить и просмотреть отчет патологоанатома. Не хотелось бы обнаружить еще одно тело в субботу. Необходимо найти убийцу.

Малдер смотрел на меня слишком пристально, и я ощутила, как под его взглядом каждый синяк и каждая царапина на моем теле словно начинают светиться.

— Перестань, Малдер. Все в порядке.

Напарник не ответил, только резко посмотрел на меня. Он еще раз оглядел комнату, пытаясь запомнить каждую деталь, и, обменявшись со мной ключами от машины, ушел.

— Детектив Уикэм? — позвала я. Хоть этот человек мне и малосимпатичен, но без его помощи сейчас не обойтись.

— Вы все еще здесь? Как я соскучился по вашему сладкому голосу! Не слышал его аж две минуты!

— Я еду в морг делать вскрытие. Кто-нибудь из вашей команды поедет со мной?

— О, возьмите меня! — сказал Рик, помахав мне рукой и наконец прервав свое чудовищное исполнение „I Spy for the FBI“ Джона Хайятта.

Уикэм не обратил на него никакого внимания.

— Какой команды? У меня нет никакой команды. Но я поеду с вами, раз уж вы узурпировали мою власть, да еще и оказались такой привлекательной.

Я издала сдавленный стон, но все-таки смогла заставить себя натянуто улыбнуться.

— Встретимся в морге через час.

— Это свидание?

Я не ответила и отправилась искать какое-нибудь тихое место, где смогла бы пообедать и запить водой столь желанную таблетку мотрина: новый приступ страшной головной боли уже приближался ко мне с ужасающей скоростью.

***

Напротив морга нашлось дешевое грязное кафе. Я сидела за столиком в углу, ковыряя вилкой сэндвич с яичным салатом, и просматривала протокол вскрытия.

Согласно отчету о предыдущем убийстве, причиной смерти стали повреждения сонной артерии и яремных вен, чего и следовало ожидать в данном случае. Надрезы были сделаны профессионально — от уха до уха — одним плавным ровным движением. Кровопотеря была бы колоссальной, и поэтому крайне маловероятно, что хоть одну из своих жертв преступник убил там, где ее нашли. Гистология первой погибшей пришла сегодня утром: уровень серотонина и гистамина показывал, что смерть наступила очень быстро. Убийца отрезал грудь и удалил сердце жертвы уже после ее смерти. Оба тела подвергались заморозке.

Официантка поставила на стол дымящуюся чашку кофе, и, увидев фотографии, разложенные вокруг моей тарелки, изумленно раскрыла рот. Я натянуто улыбнулась, и она отошла от стола, с опаской глядя на меня.

Вздохнув, я выпила полчашки одним глотком. Кофе был ужасен, но в нем хотя бы присутствовал кофеин, а этого достаточно.

Токсикологический анализ выявил, что жертву усыпили при помощи флунитразепама и севофлурана. В желудке нашли хлеб, фрукты и оленину. До убийства с женщинами обращались нормально. Никаких следов физического или сексуального насилия.

Я задумчиво жевала кусочек сельдерея и размышляла об отсутствии очевидного мотива у убийцы. Поскольку он совершил преступления так быстро, одно за другим, никто не успел толком понять, что происходит. Я еще раз перечитала отчет, пытаясь увидеть что-то, чего не заметила в первый раз. Как он перемещает трупы и похищает женщин, оставаясь незамеченным? Почему он удаляет им грудь и вырезает сердце? Что толкает его на такую жестокость? И это слово, нацарапанное на сучковатом сосновом полу, — „синистер“. Значит ли это, что он отдает себе отчет в греховности своих поступков?

Я написала слово „синистер“ на салфетке и сосредоточенно чертила вокруг него узоры в ожидании прозрения.

Вне всякого сомнения, у Малдера в голове сейчас крутятся те же самые вопросы, и все его мыслительные процессы, все ресурсы без остатка задействованы в решении этой задачи. Электроэнцефалограмма его префронтальной коры стала бы настоящей находкой для науки.

Я не могла разобраться, в каких отношениях мы находились в настоящий момент. Следует ли мне воспринимать Малдера как еще одного мужчину, пытающегося контролировать мою жизнь? Или как напарника, которого я подвела? Эта дилемма оставалась нерешенной. Я знала, что Малдер разочарован во мне, но не понимала, в каком плане — профессиональном или личном. Он смог каким-то образом обмануть мои защитные механизмы, подобраться очень близко и стать чем-то большим, чем просто проекцией моего отца, который никогда не был мной доволен. Я не знала, что делать дальше. В наших постоянно развивающихся отношениях было столько странного, уникального и в то же время — чудесного, что всякая перемена в них заставала меня врасплох.