Тайный дневник Исабель

Предыдущий великий герцог был женат на испанке, которую звали Алехандра и которая, несколько лет назад овдовев, продолжала жить в Брунштрихе, обычно изнывая от скуки и одиночества, потому что, хотя у нее и имелось двое сыновей, они большую часть времени прохлаждались за границей, вместо того чтобы сидеть дома и исполнять свои обязанности правителей Великого Герцогства. Вдовствующая великая герцогиня со стороны казалась женщиной суровой и чопорной. Высокая, худощавая, с уже полностью поседевшими волосами, тонкими чертами лица и холодным взглядом, внешне она ничуть не походила на рассеянную, легкомысленную и забавную старушенцию, каковой, в сущности, и была.

Хотя все это… Ну да, все это тебе уже известно, потому что она — твоя мать, а ты — великий герцог Брунштрихский.

— Исабель! — снова раздался ее голос. — Пойдешь в вагон-ресторан? Давай поужинаем.

— Хорошо, тетя, — ответила я, не дожидаясь, когда она начнет сердиться.

14 декабря

Я помню, любовь моя, что мы остановились в отеле «Крильон». После того как его открыли четыре года назад, он сразу же стал идеальным местом для заезжих европейских аристократов, потому что они могли жить в нем со всеми удобствами, без которых, по их мнению, они никак не могли обойтись во время их — пусть даже недолгого — пребывания в Париже. Их требованиям вполне удовлетворял этот дворец, который некогда принадлежал герцогам Крильонам, пока его не превратили в роскошную гостиницу, оформленную во французском стиле «savoir-vivre» [9]. Он находился между культурной и развлекательной зонами французской столицы — то есть в идеальном для вдовствующей великой герцогини Алехандры месте.

По ее словам, вполне хватит и недели на то, чтобы показать мне этот город, навестить парочку знакомых (как впоследствии оказалось, не парочку, а парочку десятков) и приобрести все те наряды и аксессуары, которые необходимы еще только входящей в светское общество барышне. Эту неделю я провела, можно сказать, в лихорадке: мы метались между Домами моды, чайными салонами и музеями. Нам с тобой обоим известно, что, находясь в Париже, люди живут в бешеном темпе, а твоя мать сама по себе очень беспокойный человек, и она вовлекла меня в водоворот различных тканей, кружев, духов, шляпок, булавок и измерительных рулеток… Это — по утрам. В середине дня мы просматривали бесконечно длинные перечни художников, скульпторов, архитектурных стилей, распорядков работы музеев, а по вечерам ужинали в компании с какими-то скучными людьми из светского общества, про которых я вообще ничего не знала. Это мое пребывание в Париже, городе просвещения, моды, искусства и любви, было для меня — можешь мне поверить! — весьма утомительным.

Тем не менее, любовь моя, Париж снова и снова очаровывал меня своими захолустными переулками, где всегда найдется столик под фонарем, чтобы можно было присесть и выпить кофе, и своими маленькими площадями, на которых располагаются уличные рынки. Меня завораживали сады, земля в которых покрыта ковром из сухих листьев, и разноцветная карусель, установленная в центре сада Тюильри. Я с удовольствием сходила на rive gauche [10], чтобы поглазеть на выставляемые там акварели и литографии. А неподалеку от отеля — нужно было просто завернуть за угол, где всегда пахло свежеиспеченным хлебом и такими же свежими булочками с маслом, — имелся магазинчик, в котором торговали всем понемножку, как на восточном базаре, и в который мне нравилось заходить, чтобы поразглядывать различные товары. В конце концов, любой город — даже Париж — чем-то напоминает деревню. И эта деревня и была моим Парижем.

На пятый день нашего пребывания в этом городе твоя матушка начала ощущать свой возраст и, вконец уставшая, устроила себе долгий послеобеденный отдых, тем самым предоставив мне возможность отправиться в сад Тюильри. Там я могла поглазеть на детей, катающихся на карусели, сидя на деревянных лошадках, и побаловать себя довольно редким лакомством — сахарной ватой на палочке.

Погода стояла прохладная, но ясная, и парк был залит оранжеватым светом лучей уже начавшего клониться к закату солнца. Я сначала побродила по дорожкам среди красивых древнегреческих статуй и аккуратно подстриженных живых изгородей. Мне навстречу попадались парижане, наслаждавшиеся хорошей осенней погодой. Элегантно одетые дамы гуляли в сопровождении своих служанок; няньки катили перед собой детские — на большущих колесах — коляски, в которых виднелись закутанные в кружева с красными или синими ленточками младенцы; солдаты свистели хорошеньким барышням; девочки прыгали через веревочку; мальчики забавлялись тем, что подталкивали длинными тоненькими прутиками игрушечные суденышки с парусами, гоняя их туда-сюда по небольшому водоему. Издалека — с той стороны, где находилась карусель, — доносилось однообразное треньканье музыкальных инструментов.

Я была так сильно увлечена разглядыванием всего этого, что почти не обращала внимания на мужчину, который, едва я вышла из отеля, пошел вслед за мной, держась все же поодаль. Он, как и я, пересек площадь Согласия и зашагал в сад Тюильри, прислоняясь к дереву и закуривая папиросу каждый раз, когда я где-нибудь надолго останавливалась. Он, видимо, ждал подходящего момента… Когда я стала выбирать, на какую из имеющихся возле карусели лавочек присесть, чтобы спокойно почитать книгу, этот мужчина внезапно подскочил ко мне и, вцепившись в мою сумочку, с силой дернул за нее, чтобы вырвать ее у меня из рук. Однако, хотя он и застал меня врасплох, я машинально сжала пальцами сумочку очень-очень крепко, тем самым не позволив ему ее у меня отобрать.

Все произошло в течение каких-то секунд: стремительный бросок незнакомца, борьба за сумочку — и затем я, так и не выпустив ее из рук, повалилась на землю. Заметив, что находящиеся вокруг люди все как один обернулись и смотрят на нас, незнакомец, не добившись своей цели, бросился наутек.

Я же после этого нападения осталась лежать посреди парка на покрытой опавшими листьями земле, изо всех сил сжимая свою сумочку одной рукой, пальцы которой от чрезмерного напряжения стали белыми. Вот что интересно: оказывается, повалившись наземь, человек, как бы сильно он при этом не ударился, в первую очередь чувствует не боль и не душевное смятение, а жуткий стыд, вызванный тем, что он, как ему кажется, выглядит в глазах окружающих смешным. «Хоть бы меня сейчас никто не видел!» — именно такая мысль прежде всего обычно приходит в голову в подобных случаях, однако мне в данной конкретной ситуации остаться незамеченной было попросту невозможно, ибо я лежала на земле, окруженная большой группой людей, которые внимательно разглядывали меня и о чем-то перешептывались по-французски. Я привлекла их внимание не только тем, что упала, но еще и тем, что у меня при падении задралась юбка, и получалось, что я, словно какая-нибудь бесстыдница, выставила на всеобщее обозрение свои икры и край панталон. Я тут же быстрым движением одернула юбку.

— Vous êtes bien, mademoiselle? [11] — поинтересовался кто-то из стоявших рядом со мной людей, поддерживая меня под локоть и помогая подняться на ноги.

— Да… Э-э… Oui, oui… [12] — растерянно пролепетала я, подняв взгляд и увидев, что мне любезно пытается помочь какой-то галантный господин.

— Вы не ушиблись? — перешел он на испанский язык после того, как услышал, что я ответила ему «да» сначала по-испански и лишь затем уже по-французски. Он говорил с легким акцентом, по которому я без труда определила его национальность. — Ой, у вас ссадины на ладонях…

Вообще-то ссадины у меня были только на одной ладони — на той руке, которой я не держала сумку и на которую оперлась при падении, чтобы не ткнуться в землю лицом. На ней виднелись четыре ссадины с прилипшими к ним песчинками — как у мальчишек, игравших в течение нескольких часов в подвижные игры где-нибудь в лесопарке. Я, по сути, содрала кожу на ладони.