Тайный дневник Исабель

— Вообще-то я еще не изучила все меню. Я смотрела, какие тут есть десерты…

— А ничего более существенного вы есть не будете? Вы, может, не голодны? — спросил лорд Виндфилд, не скрывая своего разочарования.

— Да нет, еще как голодна. Это у меня такая привычка, понимаете? Я всегда начинаю просматривать меню с раздела десертов.

Ричард Виндфилд в ответ на мои слова с облегчением улыбнулся.

— Я ужасная сладкоежка. Видите ли, когда я жила в Костере, моем родном городишке, я частенько высовывалась из окон веранды и разглядывала витрину кондитерской доньи Инесс. Это заведение, к несчастью, располагалось как раз напротив нашего дома, и мне приходилось каждый день лицезреть выставленные в витрине сладкие соблазны: торты из яичных желтков, шоколадные пирожки, оладьи с медом, сахарные пирожные, миндаль в сахаре, охлажденный сироп, огромные стеклянные банки с разноцветными леденцами… У меня далеко не один раз возникало неудержимое желание сбегать в эту кондитерскую и купить этих сладостей, которые, разложенные на белоснежных подносах, казалось, вызывающе смотрели на меня с другой стороны площади. Но… но мне не разрешали этого делать…

Я на несколько секунд прервала свой рассказ. Лорд Виндфилд смотрел на меня с удивлением. Возможно, из всех знакомых ему женщин одна лишь я уже на первом совместном ужине призналась в своей склонности к чревоугодию. Тем не менее это его, похоже, даже немного забавляло. Изобразив на своих губах улыбку и положив меню на стол, он сидел, безропотно слушая все то, о чем мне вдруг вздумалось ему рассказать. Ну, если он меня и не слушал, то, по крайней мере, внимательно меня разглядывал, пока я говорила. Кстати, любовь моя, я, не пытаясь никого обидеть, хочу заметить, что, как подсказывает мне мой опыт общения с противоположным полом, мужчины очень редко пытаются внимательно слушать женщин, когда те им о чем-то рассказывают. Согласись, что я в данном случае права. Как бы то ни было, мне показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы — почти на одном дыхании — рассказать ему историю своей жизни. Впрочем, мне захотелось сначала заставить его меня об этом попросить:

— Я, наверное, наскучила вам этой своей болтовней про сладости, да? Вам наверняка уже надоело меня слушать.

— Вовсе нет. Я думал о том умилении, которое всегда вызывал у меня вид детей, прижавшихся лбами к витрине кондитерской. Представив себе вас прелестной девочкой-сладкоежкой, я снова почувствовал это умиление. Черт бы побрал эту донью Инесс, которая мучила вас подобным образом!

— Ну, так было не всегда. Бывали времена и получше — времена, когда на полдник всегда подавали шоколад, и Каролина, наша кухарка, пекла сдобные булочки на молоке, которые мы ели, намазав на них земляничное варенье. По воскресеньям мы днем ели торт «Сантьяго» [18], а вечером лакомились сладкими булочками и заварным кремом. Тетушка Лурдес, моя няня, рассказывала, что раз в неделю к маме приезжали на чаепитие элегантно одетые дамы, живущие в нашей комарке [19], и что тогда из кухни в гостиную несли одно за другим десятки блюд, наполненных вкуснейшими сладостями. Я мысленно представляю себе зажженные в гостиной лампы, отражающиеся тысячами отблесков в стеклах окон, разноцветные ковры, новую обивку мебели и целый батальон служанок, снующих туда-сюда по дому. Там, наверное, чувствовался запах духов, привезенных из Парижа, а на сервантах и столах были расставлены вазы с цветами…

— Вы говорите так, как будто описываете какую-то картину.

— Когда моя матушка умерла, мне было всего лишь три года от роду. Я представляю ее только по рассказам тетушки Лурдес и по ее портрету. Сама же я ее почти не помню. Но все, наверное, происходило именно так, как я это воображаю, да?

— Ну конечно!

— Единственное, что я помню, — это холодную и пустую гостиную. О своем отце я помню больше: он был весьма статным, добродушным и… бедным человеком, женившимся на очень богатой и капризной аристократке, для которой он был не более чем очередным капризом. Ее родители не стали возражать против этого каприза, хотя, будь на то их воля, они никогда бы не согласились на такой брак их единственной дочери. Как бы то ни было, до самой маминой смерти все шло вроде бы нормально, потому что папа был весьма терпеливым человеком, да к тому же еще и… моряком. Он, как вы понимаете, очень редко бывал дома. После смерти моей матушки неумелое управление хозяйством, длительная болезнь, огромный дом, уход за которым требовал больших средств, а также прочие расходы и неурядицы привели к тому, что мы пополнили список разорившейся аристократии. Незадолго до того, как я покинула родительский дом, большую люстру в гостиной уже перестали зажигать, и лишь малюсенькая керосиновая лампа светила тетушке Лурдес, когда она шила. Бахрома на напольном ковре — уже совсем стареньком — обтрепалась. В обивке дивана появилась дырочка, которую мы старались прикрывать подушкой. Служанок у нас уже не было. Маркиза де Виламар являла собой девушку-сироту, не отличающуюся ни красотой, ни изысканными нарядами, да к тому же еще и очень-очень бедную. Это и была я.

Ричард Виндфилд, судя по выражению его лица, вознамерился мне что-то возразить. Я прекрасно представляла себе, что он сейчас станет мне говорить: «Нет-нет, ради Бога! Как вы можете на себя наговаривать? Я, например, отнюдь не считаю, что вы некрасивая». Ну, или какие-нибудь другие учтивости подобного рода. Но я уже набрала темп в своем рассказе, а потому не хотела позволять себя перебивать из опасения, что могу потерять нить повествования.

— Однако пусть у вас не складывается насчет всего этого превратное мнение. Последние годы я бы даже назвала счастливыми. У меня был свой дом, был, можно сказать, свой очаг, была тетушка Лурдес, которая обо мне заботилась, был дядя Хуан — замечательный крестный отец, присылавший мне деньги, чтобы я могла жить безбедно. Я прекрасно ладила с жителями нашего городишка, у меня было много хороших и интересных знакомых, а отпрыск одной из богатых семей намеревался на мне жениться. Ни на что большее я не рассчитывала, потому что ничего большего я себе и представить не могла.

Я на пару секунд замолчала — наверное, мне были нужны эти секунды для того, чтобы придать своему голосу грустное звучание. Опустив глаза, я посмотрела на белую и пустую тарелку невидящим взором, а затем снова заговорила, чувствуя, что лорд Виндфилд очень внимательно меня разглядывает.

— И тут случилось так, что весь мой мир — своего рода пузырь, внутри которого я жила в ладу сама с собой и с другими людьми, — вдруг лопнул. Я становилась уже взрослой — слишком взрослой для того, чтобы оставаться незамужней, — и надо мной нависла угроза оказаться в числе тех представительниц слабого пола, которые, так и не выйдя замуж, сохраняют свою невинность до самой смерти. Тетушка Лурдес тоже, можно сказать, стала взрослой — слишком взрослой для того, чтобы за кем-то ухаживать. Точнее, она достигла возраста, в котором ухаживать надо было уже за ней самой. Ее вдовствующая сестра, у которой имелся дом в Кастильеха-де-ла-Куэста — местечке с климатом, который идеально подходил для ее ревматизма, — забрала ее к себе. В общем, у меня было более чем достаточно причин для того, чтобы решить, что я должна без промедления выйти замуж за Фернандо — моего давнишнего женишка, который был богатым наследником некого буржуазного семейства и который, кстати говоря, меня ничуть не любил. Я — непонятно откуда — всегда это знала. Наверное, поэтому он не спешил на мне жениться, хотя ему и было известно, что брак без любви — это вполне нормально и что люди говорили, будто я — девушка бедная и малопривлекательная — наверняка буду от этого своего замужества в восторге. Поскольку мне уже пошел третий десяток, я начала подумывать, что они, пожалуй, правы, и убеждала саму себя, что Фернандо меня ценит и уважает, ну а мне не стоит надеяться на большее. Поэтому я очень страдала, чувствуя себя брошенной и прилюдно униженной. Поэтому я плакала и плакала днями и ночами — не из-за того, что потеряла Фернандо, а из-за того, что это для меня означало. Мои планы совместной жизни с Фернандо были моими единственными жизненными планами…