Смерть не имеет лица (Преданность смерти)

Встретив убийственный взгляд Евы, Пибоди втянула голову в плечи. Она почувствовала, что ее затягивает водо­ворот какой-то несуразности. И это на службе, рядом с Евой Даллас, при исполнении! Пибоди изо всех сил поста­ралась встряхнуться и взять себя в руки.

– Я только подумала, что частные самолеты добирают­ся до места гораздо быстрее, чем обычные, рейсовые. Но если это неудобно, мы, разумеется, можем подождать в аэропорту рейса на север.

– Тебя интересует прежде всего скорость. Так, Пибо­ди? – спросила Ева, когда они вошли в лифт. – И здесь совершенно ни при чем просторные плюшевые сиденья, изысканная пища, выбор фильмов…

– Ну почему?.. Удобно расположенное тело располага­ет к остроте мышления.

– Звучит неубедительно. В обычном состоянии ты ве­дешь себя лучше, чем когда прикидываешься шлангом. Пибоди, ты свободна сегодня. Впрочем, если вы заняты, сержант, я могу слетать и одна.

Пибоди вспомнила страстный эпизод с Макнабом в пустом помещении, вздохнула и, окончательно встряхнув­шись, пробормотала:

– Скажете тоже…

Зак работал прилежно, аккуратно, изо всех сил стараясь сосредоточиться на дереве и на наслаждении, которое он всегда получал от работы с заготовкой.

Он знал, что Ди плохо спала эту ночь: было слышно, как она вскакивала с постели и ходила по комнате. Он сам тоже почти не спал. Ему хотелось пойти к сестре, предло­жить ей выговориться, хоть как-то успокоить. Но он чувст­вовал, что его лицо может превратиться в маску, под кото­рой он будет пытаться – и наверняка неудачно – скрыть чувства, далекие от проблем Ди. Зак боялся, что ее внима­тельный взгляд сможет без труда обнаружить в его лице признаки необычной озабоченности, отнюдь не связанной с эскизами, замерами, деталями дизайна и другими рабо­чими головоломками…

Все его мысли были заняты Клариссой. События про­шедшего дня прокручивались в голове Зака вновь и вновь, словно он включал повтор видеозаписи. Он почти физи­чески ощущал, как Кларисса падала в его объятия; в памяти остался сладкий привкус ее губ – такой явственный, будто он только что целовал их.

Зак испытывал чувство стыда. Он всегда верил в свя­тость брака, и одна из причин, почему он избегал установ­ления серьезных связей с женщинами, заключалась в этой твердой позиции. Он знал, что, связав себя когда-нибудь брачными узами, останется им верен всю оставшуюся жизнь. А в его жизни пока не было никого, по отношению к кому он мог бы дать какие-то обязательства.

И вот теперь все получалось как в кривом зеркале. Он незаметно превращался в нарушителя этих же принципов, которых, возможно, придерживался тот, другой мужчина. Так неужели святость брачных уз он признавал только для себя?..

Раздираемый противоречиями, Зак осознал, что в этой его внутренней борьбе постепенно берут верх не принци­пы, а нечто более живое и неподвластное, связанное не столько с разумом, сколько со всей его природой. Он пой­мал себя на том, что уже ищет оправдание своему начав­шемуся грехопадению. Например, убеждал себя в том, что мужчина, который связал себя обязательствами с Кларис­сой, на самом деле их не выполняет, не ценит ее, скверно обращается с ней и делает ее несчастной, одинокой и без­защитной.

Нет, Зак не мог разговаривать с сестрой в таком состоя­нии и тем более быть утешителем. А ведь знал, что ей как никогда нужна его помощь…

В вечерних теленовостях Зак увидел репортаж с места взрыва в «Плазе». И этот репортаж привел его в ужас. Он знал, конечно, что далеко не каждый на этом свете разде­ляет заповедь «Не навреди» и другие нравственные устои квакеров. Более того, даже некоторые квакеры сами меня­ли эти устои, приспосабливая их к своему стилю жизни. Ну, в конце концов, эта религия была создана для того, чтобы быть гибкой. Зак также понимал, что в мире сущест­вует жестокость и убийства происходят каждый день. Но он никогда не видел, чтобы пренебрежение человеческой жизнью принимало столь чудовищные формы, как это выглядело накануне вечером – даже в смягченной подаче – на телеэкране.

Те, кто это совершил, не могли быть людьми. У Зака никак не укладывалось в голове, чтобы кто-то, у кого есть сердце, душа и достоинство, мог совершить такое. Он еще пытался верить, что это было лишь случаем отклонения или мутации и что мир развивается в другом направлении, не принимая насильственной массовой смерти.

Зак был в шоке, когда вдруг увидел на экране Еву, про­биравшуюся между обломков. Ее лицо не выражало ника­ких эмоций, а между тем одежда была вся в крови. Она по­казалось ему измотанной, опустошенной, но не потеряв­шей мужества. И тут до него дошло, что его сестра тоже была где-то там, в центре всего этого кошмара…

Ева разговаривала всего с одним репортером – мило­видной женщиной с лисьим личиком, в глазах которой от­разилось горе. «Мне нечего добавить к тому, что ты ви­дишь здесь, Надин, – сказала тогда Ева. – Это не время и не место для заявлений. Мертвые говорят за себя».

И когда вернулась домой Ди с таким же опустошенным, как у Евы, взглядом, Зак оставил ее одну. Теперь он убеж­дал себя в том, что поступил так ради нее, а не ради себя. Но все же пришлось себе признаться, что с его стороны это было малодушием. Он подумал, что теперь Ди будет сторо­ниться его, они оба будут сторониться друг друга, и это, наверное, лучше всего. Он выполнит заказ и вернется в Аризону, набравшись впечатлений от Нью-Йорка и осво­бодившись от мыслей об этой женщине. А в Аризоне мож­но будет на несколько дней отправиться в пустыню, чтобы вновь обрести душевное равновесие…

И тут Зак вновь услышал голоса, доносившиеся из вен­тиляционных отверстий, – злой смех мужчины и слабые мольбы женщины:

– А я сказал, что хочу трахаться! Это все, на что ты хоть как-то годишься.

– Пожалуйста, Би Ди, я сегодня себя не очень хорошо чувствую…

– Мне наплевать, как ты там себя чувствуешь. Это твоя обязанность – раздвинуть ляжки, когда я велю тебе!

Раздался глухой стук упавшего тела, затем короткий вскрик и звон разбитого стекла.

– На колени! На колени, сука!

– Ты делаешь мне больно! Пожалуйста…

– Используй свой рот для чего-нибудь, кроме хныка­нья. Да… Вот так… Приложи немного усилий, черт возьми. Это чудесно, что я могу проделать это с тобой в самом на­чале… Ну, поплотнее же, шлюха! А ты знаешь, где был мой член вчера вечером? Ты знаешь, где было то, что ты дер­жишь в своем плаксивом рту? В той новенькой операцио­нистке связи, которую я недавно нанял. Оказывается, я с пользой вложил деньги.

Он стал громко и часто дышать, мычать, как животное. Зак зажмурил глаза и начал молиться о том, чтобы все по­скорее кончилось. Но это не кончалось. Это только изме­нилось. Послышался громкий плач, потом мольбы Кла­риссы. Теперь, судя по этим звукам, Брэнсон насиловал ее.

Зак спохватился у подножия лестницы, с испугом обна­ружив, что сжимает в руке рукоятку молотка. Кровь беше­но стучала в ушах. Боже! Что он делает?!

Когда он положил трясущейся рукой молоток, звуки в вентиляции стихли. Был слышен только тихий плач. Зак медленно поднялся по ступенькам. Нужно было остановиться, однако он шел. Шел, чтобы встретиться с Брэнсоном, как мужчина с мужчиной. Шел с пустыми руками, поскольку знал, что его противник не вооружен.

Зак прошел через кухню, где на него никто не обратил внимания, и вышел в широкий коридор, минуя прекрас­ные комнаты, к главной лестнице. Конечно, у него не было права вторгаться в чужую жизнь, но ни у кого не было права так обращаться с женщиной, как это делал Би Ди.

На ходу он прикинул, какое помещение должно было находиться прямо над мастерской. Дверь в комнату была приоткрыта, и из нее доносился плач. Войдя, он увидел Клариссу, свернувшуюся комочком на кровати. На ее об­наженном теле краснели следы побоев.

Она подняла голову, широко раскрыв глаза, и ее рас­пухшие губы задрожали:

– О, боже! Нет! Я не хочу, чтобы ты видел меня такой… Уходи!

– Где он?

– Не знаю. Ушел. О, пожалуйста… – Она уткнулась лицом в скомканные простыни.