Неподвластные времени

Если бы ему надо было доказать то, что он только что узнал, он бы извлек из-под кровати пару мужских тапочек. Майк терпеть не мог, чтобы у него мерзли ноги: и никогда не ходил босиком. Майк всегда держал тапочки под кроватью, чтобы надевать их по утрам.

Вот это новость – Майк и Анни, оказывается, спали в разных комнатах. Это открытие потрясло Харпера.

Муж и жена жили в разных комнатах.

Давно ли?

Он постарался отогнать от себя подобные мысли. Это его не касается, так что нечего об этом и думать. Но все же непонятным образом его это волновало.

Все эти годы, чтобы он ни думал о Майке и Анни, Харпер считал их счастливой парой. Майк, наверное, тайно злорадствовал, что ему удалось отбить девушку у старшего брата. Анни сначала, может быть, и переживала по поводу того, что обманула Харпера, но потом действительно полюбила Майка.

Разные комнаты, синяки у нее на щеке, явно следы чьих-то пальцев на горле, яростный, ненавидящий девятилетний телохранитель – все это складывалось в странную картину.

Черт побери, что же творится в этом доме?

Комната Майка. Эта комната всегда принадлежала Майку, хоть с тех пор, как уехал Харпер, в ней кое-что переделали. В комнате их отца теперь жил его тезка юный Джейсон.

Он едва не задохнулся от теплого щемящего чувства, когда понял, где спит Анни. В его прежней комнате. Именно там, где он собирался с ней…

Харпер бесцельно мерил шагами комнату. Настоящее сумасшествие. Анни больше не волнует его. И не волновала все эти годы. И не будет волновать после всего, что она ему сделала, даже если бы она стала перед ним на колени. Ему наплевать, где она спит.

Черт возьми, та комната, через коридор, больше не принадлежит ему. Он лишь мельком заглянул туда, прежде чем она закрыла дверь. Там больше не было фотографий астронавтов и рок-групп на стенах, призов от Университета Оклахомы. Стены были гладкие, девственно-белые. Вместо его старой полуразвалившейся мебели там стоял спальный гарнитур из полированного дуба. Вместо двуспальной кровати – софа. Никаких грязных носков на нежно-голубом ковре. В этом доме больше нет его комнаты.

Она ждет, чтобы Харпер спал в комнате Майка и одевался в его тряпки. Дьявола она дождется. Бормоча проклятия, он распахнул дверь и сбежал по темной лестнице.

Общая комната еще хранила многочисленные следы происходивших днем похорон. Харпер ощупью прошел дальше, в кабинет. Пальцы его ткнулись в косяк и ощутили заусеницу на гладком дереве. Он вдруг остановился и снова потрогал это место.

На него нахлынули воспоминания. Смех двух мальчишек эхом отдался в его сознании. А еще спор, слезы. Ему было девять, а Майку семь. Они спорили друг с другом – кто из них быстрее плавает. Спор перешел в потасовку, и Майк дал Харперу подножку, Харпер налетел лицом на косяк и вышиб себе зуб. Вот как раз здесь. В том самом месте, до которого он дотронулся. Он помнил все так, словно это было вчера. У него обильно хлынула кровь, оставляя пятна на полу, и им с Майком здорово влетело от отца за драку в доме.

Мать не терпела, когда они возились в доме. Она погибла в автокатастрофе тремя годами раньше, но отец не изменил ее правилам. В его представлении только так и можно было сохранить память о ней наверняка, чтобы дети не утратили ее. Но в таком возрасте дети неизбежно все забывают. Так что манеры у них не всегда были блестящими – как, например, в тот самый день.

Он был полон терзающих душу воспоминаний. Два брата – люди близкие, но не так, чтобы очень. Они никогда не были достаточно чутки друг к другу. Никогда их жизнь и идеалы не совпадали между собой.

Харпер постарался стряхнуть воспоминания и зажег лампу у двери. Кабинет был по-домашнему уютным. Гораздо уютнее, чем его безжизненная холостяцкая квартира в Оклахома-Сити. Его внимание приковали фотографии на письменном столе.

К горлу подкатил ком, когда он увидел фото отца, с гордостью вскинувшего в победном жесте бейсбольный кубок. Десять лет прошло, а Харпер все еще тосковал по нему. Дождавшись, пока боль схлынет, он отставил снимок в сторону и взглянул на следующий.

И непроизвольно сжал кулаки. На снимке были Майк и Анни: он обнимал ее, она бережно держала на руках новорожденного. Черт побери!

Харпер резко отвернулся, чувствуя, как у него свело желудок. В нем закипала ярость, старая и давно похороненная. Она должна была стать его женой, а Джейсон – его сыном.

Обессилев от собственных мыслей, Харпер опустился на диван. Должно быть, это все от ставших такими явственными воспоминаний – дом, Анни, фотография отца.

Он поговорит с ней утром, выяснит, откуда у нее на шее синяки, и уедет.

Черт, может, лучше ему не думать об этом? Это не его дело. Наверное, лучше просто уехать, и все.

Если бы у него был хоть какой-то повод, он не стал бы ждать утра, он послал бы все к черту прямо сейчас.

Но повода явно не было, так что Харпер прилег на старый диван и устроился поудобнее, насколько позволял коротковатый диван, обитый жесткой ворсистой тканью по моде шестидесятых. Между тремя его подушками был продернут полудюймовый шнур, который впивался в спину, так что Харпер чувствовал себя, словно принцесса на горошине. Диван был такой же неудобный, как и десять лет назад, когда он наконец повалил на него Анни для так сказать небольшого поединка, в ту самую ночь, когда его отца принесли домой с бейсбольного матча…

Кошмарное наваждение! Как раз об этом ему меньше всего хотелось вспоминать. Какого черта они все эти годы держали здесь этот старый неудобный диван?

В ту минуту столовая, где все напоминало о недавних похоронах, казалась ему более привлекательной.

Лежа без сна в своей комнате наверху, пытаясь решить, что именно она скажет Харперу утром, Анни услыхала, как он вышел из комнаты Майка и спустился вниз. Он хотел есть или просто не мог уснуть?

Она долго ждала, с пересохшим горлом и колотящимся сердцем – просто от того, что он был здесь, в доме, – думая, что впервые за десять лет она может – может что? Посмотреть действительности в лицо? Сказать правду? Попросить у него прощения?

Анни со стоном перекатилась на бок, взбив подушку под головой и положив еще одну между колен, чтобы не болела спина. Неужто она действительно решила, что несколько слов исправят то, что она когда-то натворила? Содеянного не исправить, особенно теперь, после всех этих лет. И все же она не собиралась сдаваться. Она должна сделать хоть что-нибудь. Харпер здесь. И это ее единственный шанс.

Анни так и не расслышала, чтобы он поднимался обратно, собрала все свое мужество и встала с постели. Если только он не спит и захочет с ней разговаривать…

Как можно тише – с каждым шагом она чувствовала, что мужество покидает ее, – Анни спустилась по лестнице. В кабинете горел свет, но там никого не было. Она обнаружила, что Харпер перебрался на диван в общую комнату. Его дыхание и легкий шелест плаща, которым он укрылся, да еще звуки включившегося на кухне холодильника – вот и все, что она слышала.

Фонарь, горевший в углу двора, освещал его лицо бледным светом.

Он стал старше. Тверже. Увереннее в себе. Скульптурное лицо, широкие плечи… Он выглядел неумолимым. Несгибаемым. Одиноким. И холодным, подумала она, вздрогнув, но не от холода в комнате.

Анни думала – работает ли он еще на своей засекреченной службе? Потом, с удивлением, – интересно, он женат? Наверное, может быть, и женат – от этой мысли у нее защемило внутри.

Она не имела права на боль, на тайное желание – никакого права. Она потеряла его десять лет назад.

У него есть дети? Должно быть, есть.

Анни проглотила набегавшие слезы и отвернулась. Если она еще немного постоит здесь, он проснется, а она вдруг поняла, что совершенно не готова к разговору с ним. Она взяла одеяло из шкафа и накрыла его, а затем тихо поднялась по лестнице. Лишь перед самым рассветом она наконец забылась сном.

На следующее утро Харпера разбудил солнечный луч, упавший ему на лицо. Проснувшись, он немедленно обнаружил три вещи: во сне у него затекла от неудобного положения шея, где-то поблизости имеется горячий кофе; за ним, с расстояния не меньше трех футов, наблюдает пара горящих глаз, таких же темно-серых, как у него.