Лунные пряхи

Я вспомнила о мотке веревки, лежавшем возле мешков с зерном. Ведь если держишь пленника, предполагается, что чем-то его связываешь. Я хотела взглянуть на эту веревку.

Добравшись до первого этажа, я на мгновение остановилась и быстро осмотрелась вокруг. Слышно было, что они все еще занимаются с кинокамерой, впрочем, даже если они станут спускаться, я заблаговременно узнаю об этом: ведь они не смогут меня увидеть, пока не спустятся до середины пролета. Я склонилась над веревкой.

Первое, что я увидела, была кровь.

Это так просто звучит… да, наверное, именно это я и ожидала увидеть. Но одно дело — мысленно ожидать что-то увидеть, и совсем другое — столкнуться с этим воочию. Спасла меня, думаю, настоятельная необходимость поспешить и соблюдать осторожность. Так или иначе, мне удалось взять себя в руки и, справившись с первым волнением, тщательно все рассмотреть.

Крови было совсем мало, ровно столько, убеждала я себя, сколько может остаться от попыток высвободить связанные запястья. Небольшие пятна крови темнели через равные промежутки по всей длине одной из веревок, как будто она действительно была обвязана вокруг чьих-то запястий.

Я судорожно принялась отыскивать концы веревки. Они оказались ровными и не обтрепанными.

Когда я отбросила веревку на прежнее место, взгляд мой упал на стоявшую рядом хозяйственную сумку Софьи. Не испытывая ни малейших угрызений совести, я раскрыла ее и заглянула внутрь.

Много я там не нашла — только узел из выцветшей ткани красно-зеленого рисунка, которую я видела у нее в доме, скомканную засаленную газету и еще один клочок материи, сильно помятый и как будто даже сыроватый.

Я развязала узел — ничего, кроме нескольких крошек. В газете — тоже, сальные пятна на ней, возможно, были оставлены растительным или сливочным маслом. Вероятно, пищу для мальчика она сначала заворачивала в газету, а затем завязывала в узелок. Но тут был еще один клочок материи, измятый и выглядевший так, будто его жевали…

Ну разумеется. Не могли же они просто связать мальчика и оставить его здесь — им приходилось затыкать ему рот кляпом.

Трясущимися руками я запихала все вещи обратно в сумку и выпрямилась.

Значит, все это правда. Колина действительно держали здесь, а теперь он исчез. Целые и неистертые концы веревки говорили о том, что речь идет не о побеге и путы не были перепилены. Веревку развязали, а затем аккуратно сложили — возможно, это сделала Софья, когда убирала кляп, подстилку и остатки пищи.

Но если Колин все еще жив… мозг мой буксовал, словно неисправный двигатель, но продолжал мучительно работать… если они все-таки оставили Колина в живых, тогда он, конечно же, должен быть по-прежнему связан? Если веревка здесь, выброшена за ненадобностью, разве это не означает, что Колина намеренно освободили и что сейчас он, возможно, в свою очередь, ищет Марка?

Я стояла, невидящими глазами уставившись на груду инструментов у стены. И вдруг, словно от толчка, причинившего чуть ли не физическую боль, я осознала наконец, на что именно смотрю — предмет этот стоял рядом с мотком веревки и обличающе сверкал.

Лопата. Едва увидев ее, ни на что другое я уже не могла смотреть.

Это была старая лопата, с потертой рукояткой, но клинок блестел как новый — лопатой явно недавно пользовались. Местами он был все еще облеплен землей, которая частично высохла и осыпалась, образовав на полу небольшие кучки. Лопатой пользовались совсем недавно и рыли очень глубоко: ею перекапывали не сухой пахотный слой почвы, а глубоко залегавшую сырую землю, которая обычно и прилипает…

Я закрыла глаза, пытаясь отогнать прочь складывавшуюся в голове картину. Кто-то что-то копал — ну и что? Разве не для этого предназначена лопата? Ведь поля надо обрабатывать, верно? И ничегошеньки это не означает. Кто угодно мог ею воспользоваться, и для самых разных целей. Может, Софья выкапывала овощи, или Джозеф, или Стратос…

И тут вдруг незначительная и позабытая до сего момента картина обрела законченность — перед моим мысленным взором предстали эти безмятежные поля, какими я их увидела вчера: спящий мальчик, мужчина, копающий в одиночестве рядом с зарослями сахарного тростника, позади мельницы. Широкоплечий мужчина с красным шарфом вокруг шеи. Он тогда не обратил на меня внимания, а я — на него. Но теперь образ его отчетливо встал у меня перед глазами.

Я вспомнила, как увидела его чуть позже, когда он закончил работу и спустился к дому Софьи — сообщить ей о том, что сделал, и сказать, что она может отправляться на мельницу и наводить там порядок.

Не помню, как я выбралась наружу… Ирисы ослепительно сверкали под яркими лучами солнца, зеленовато-белая бабочка порхала среди пурпурных лепестков…

Я с такой силой прижала тыльную сторону ладони ко рту, что поранила ее зубами.

— Я должна сказать Марку, — повторяла я, прокусывая до боли руку. — Боже милостивый, я должна обо всем рассказать Марку!

ГЛАВА 13

— Никола… Никки, милая, да что такое?

— Все в порядке. Дай мне минутку, и все.

— Я понимала — что-то там не так. Слушай, мы ведь можем здесь присесть. Приди в себя, не дергайся.

Мы как раз подошли к придорожному алтарю над лимонной рощей. Поля отсюда не были видны, мельница казалась не более чем белым бликом, просвечивающим сквозь деревья. Я не помнила, как дошла сюда; должно быть, я учтиво раскланялась с Софьей, подождала, пока они с Франсис обменялись любезностями на прощание, каким-то образом, вслепую, взобралась сюда, продравшись сквозь заросли деревьев, и теперь остановилась у этого алтаря и потрясенно смотрела на Франсис, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну-ка, — сказала она, — возьми сигарету.

Она чиркнула спичкой — резкий запах горящей серы смешался с ароматом вербены и лаванды, росших возле камней, на которых мы сидели, и воспоминания нахлынули на меня с мучительной остротой. Я провела пальцами по лиловым головкам цветов, с остервенением сорвала их со стебля и отбросила на землю, но теперь запах лаванды ощущался еще сильнее, пропитав кожу моей руки. Я потерла руку об юбку и заговорила, уставившись в землю:

— Они убили Колина. Ты была права. И похоронили его вон там… прямо рядом с мельницей.

Наступила тишина. Я наблюдала за муравьями, поспешившими обследовать упавшие цветки.

— Но… — Казалось, она озадачена. — Откуда ты знаешь? Ты что-то заметила?

Я кивнула.

— Вот как. Мельница. Ну да, почему бы нет? Что ж, рассказывай.

Когда я закончила, она еще немного помолчала, глубоко затягиваясь. Потом резко дернула головой, словно отгоняя назойливое насекомое.

— Эта милая женщина? Не могу поверить. Это нереально.

— Просто ты не видела Марка, как он лежит там, наверху, в грязи и с пулевым ранением. Все ясно, Колин мертв. И теперь я должна рассказать все Марку. И мы можем обратиться в полицию — теперь, когда уже слишком поздно. — Охваченная внезапной тревогой, я порывисто повернулась к ней. — Ты сказала, что догадывалась, что не все в порядке. Значит, по моему поведению это было заметно? Софья могла догадаться, что мне что-то известно?

— Наверняка нет. Я и сама-то не была уверена, а ведь я тебя знаю довольно хорошо. Да и о чем она могла догадаться? Она же не знает, что тебе вообще что-то известно об этом деле, да и увидеть там было нечего, если только не искать специально.

— Это все мышонок. Не заметь я того мышонка с кусочком хлеба, я бы так ничего и не нашла. Я бы заинтересовалась той кучей тростника, но мне бы и в голову не пришло искать хлебные крошки и осматривать веревку.