Лунные пряхи

Он от души, искренне расхохотался — может, даже чересчур искренне.

— Знаю-знаю это местечко. Значит, жива еще старинная легенда! Откровенно говоря, здесь не видали ни единого дельфина со времен Плиния! Уж я-то знаю: рыбачу в тех краях довольно часто. Не скажу, что много выхожу на каике — это работа Алкиса; я уже отвык от тяжелой работы такого рода. Но каик продавали по дешевке, вот я и купил; я, знаете, люблю одновременно заниматься несколькими делами и, когда развернусь как следует, смогу неплохо заработать на туристах. А пока что я получаю рыбу по дешевке, а скоро, пожалуй, мы сможем организовать собственные поставки продуктов из Ханьи.

Мы подошли к гостинице, и он остановился.

— Но вы, разумеется, можете выйти в море с Алкисом в любое время. Лучше отправляйтесь на восток, там берег лучше, и не так далеко развалины старой гавани, а если оттуда немного пройти пешком, увидите древнюю церковь, если вас интересуют такие вещи.

— О да. Конечно же, интересуют.

— Значит, завтра?

— Я… да нет, наверное; то есть у моей кузины, возможно, будут свои соображения… Понимаете, она столько времени провела на море, что наверняка захочет побыть денек-другой на берегу. Попозже я с радостью приму ваше приглашение. Вы… вы вроде бы сказали, что сами не пользуетесь яхтой?

— Очень редко. Сейчас у меня мало свободного времени. Рыбачу порой ради забавы, но для этого у меня есть небольшая лодочка.

— Это та, что стоит рядом с гостиницей? Оранжевая? Вы что, отправляетесь на ночную рыбалку с этими огромными фонарями?

— Вот-вот, и с гарпуном. — И вновь эта усмешка, дружелюбная, чуть осуждающая, с претензией на некую общность знаний, недоступную пониманию жителей деревни, что, впрочем, не казалось оскорбительным. — Простенько и мило, да? Но чертовски увлекательно — как и все примитивные забавы. В молодости у меня это очень неплохо получалось, но за двадцать лет маленько теряешь навык.

— Однажды я наблюдала за ночными рыбаками в заливе, в Паросе. Фантастическое зрелище, но с берега много не разглядишь. Видно только мелькающие огни да человека с биноклем, вглядывающегося в морские глубины, а временами еще и того, что с гарпуном, когда он вонзает его.

— Хотите составить мне компанию?

— С удовольствием!

Слова эти вырвались у меня искренне и бездумно, прежде чем я успела осознать, что до тех пор, пока не выясню о Стратосе Алексиакисе массу вещей, совершенно определенно не отважусь провести с ним ночь в маленькой лодочке или еще где бы то ни было.

— Ну что ж, — начал было он, а мозг мой лихорадочно искал выход и пробуксовывал, словно граммофон со сломанной пружиной, и в этот момент навстречу нам по ступенькам сбежал Тони, легко и грациозно, точно артист кордебалета в «Спящей красавице».

— Вот вы и встретились, дорогие мои; Стратос, этот негодяй из Ханьи хочет по двенадцать драхм за каждую бутылку вина, а иначе, говорит, не будет присылать. Разве это не кошмар? Он сейчас на проводе, разберешься с ним? Ну как, моя радость, хорошо погуляли? Почту нашли? Чудненько, не правда ли? Но вы, наверное, умираете от жажды. Позвольте принести вам лимонного соку? Прямо с нашего собственного дерева, это я вам гарантирую. Ой, глядите, это не каик только что причалил? И какая-то дама поднимается со стороны гавани, а рядом Георгий несет ее чемодан. Как только этому сорванцу всегда удается вовремя подсуетиться и заработать пару драхм… Чертовски везуч, совсем как наш Стратос. Это ваша кузина? Ну, все прекрасно! К тому времени, когда мисс Скорби распакует чемодан, как раз придет пора пить чай.

ГЛАВА 10

— Ну что ж, — заметила Франсис, — здесь очень даже мило. А чай просто великолепный. Надо думать, маленький лорд Фаунтлерой [6] готовит его собственноручно?

— Тише ты, бога ради, он же услышит тебя! По его словам, если нам что-нибудь понадобится, стоит только крикнуть — он всегда поблизости. И потом, он довольно мил. Я на него глаз положила.

— Насколько мне известно, ты увлекаешься каждым встречным мужчиной. Я бы, пожалуй, решила, что ты заболела, не переживай ты очередного романтического увлечения. Я уже даже научилась распознавать различные стадии твоих увлечений. Ладно-ладно, это ведь и в самом деле так приятно, не правда ли?

Мы сидели в гостиничном «садике», в тени виноградной лозы. Вокруг не было ни души. Позади нас через открытую дверь виднелся пустой вестибюль. Тони снова трудился за стойкой; с другой стороны дома, из кофейной, едва слышно доносились голоса.

Солнце быстро клонилось к закату. Легкая рябь пробегала по тусклой шелковистой глади моря, и ветерок доносил до нас усыпляющий аромат гвоздик, растущих в кувшинах для вина. На солнце, у края посыпанной гравием площадки, стояла большая кадка с лилиями.

Франсис вытянула перед собой длинные ноги и достала сигарету.

— Что ж, недурно ты придумала, о-очень недурно. Афины во время Пасхи — это немного чересчур. Теперь я это понимаю. Я и забыла, пока ты не написала, что в Греции Пасху справляют позже, чем у нас. Мы отпраздновали ее в прошлый уик-энд, когда были в Риме. Полагаю, Пасха в греческой деревушке имеет некоторые отличия, и, откровенно говоря, жду не дождусь ее. Да, спасибо, с удовольствием выпью еще чашечку. Итак, сколько же времени я тебя не видела? О боже, почти что полтора года! Рассказывай о себе все, до мельчайших подробностей.

Я с нежностью посмотрела на нее.

Франсис, хоть и приходится мне двоюродной сестрой, намного меня старше. В ту пору ей уже слегка перевалило за сорок, и я, хоть и знала, что считать этот возраст преклонным значит только подтверждать собственную незрелость, все равно ничего не могла с собой поделать: сорок лет для меня казалось ужасно много. Сколько помню себя, Франсис всегда была рядом. Когда я была совсем маленькой, то звала ее «тетя Франсис», но три года назад она положила этому конец, когда после смерти мамы я переехала к ней жить. Знаю, что некоторые находят ее грозной и внушительной; высокая, темноволосая, довольно худая, с решительным голосом и столь же решительной манерой поведения, она обладает неким обаянием, которое сама ни в грош не ставит и редко снисходит до того, чтобы пустить его в ход. Благодаря работе на свежем воздухе она приобрела цвет лица, который называют «здоровым»; она вынослива как лошадь и обладает бесподобными деловыми качествами. Одевается со вкусом, хотя и просто. Однако этот ее внушительный внешний вид обманчив, поскольку в действительности она на редкость уживчивая женщина — терпимее ее я не знаю никого, и порой она возводит принцип «живи и давай жить другим» до тревожных высот. Есть лишь две вещи, которых она не терпит, — это жестокость и претенциозность. Я обожаю ее.

Вот почему в ответ на ее требование «рассказать о себе все, до мельчайших подробностей», я именно этим и занялась — во всяком случае, попыталась представить бессистемный и откровенный отчет о своей работе и о своих афинских друзьях. Я даже не потрудилась отредактировать свой отчет, хотя знала, что некоторые из моих знакомых не слишком удачно вписались бы в солидный и степенный беркширский дом Франсис.

Она молча слушала меня, попивая третью чашку чая и стряхивая пепел в ближайший пифос.

— Что ж, судя по всему, ты очень весело живешь — да ты, собственно, за этим и приехала. А как поживает Джон? Ты о нем даже не упомянула.

— Джон?

— Или его звали Дэвид? Вечно забываю их имена, хотя не пойму почему, ведь твои письма напичканы ими, словно пирог смородиной, пока длится твое увлечение. Разве его звали не Джон, этого репортера из «Афинских новостей»?