Лунные пряхи

— Афинского розлива, между прочим, вот, видите?

— Ой, да зачем же вы мне это сказали! — Я посмотрела на него. — Наверху я встретила сестру мистера Алексиакиса.

— Софью? Ах да. Она здесь помогает, — небрежно заметил он. — Итак, что будете на десерт: фрукты, сыр или то, что мой дорогой друг называет компостом?

— Смотря что это такое.

— Между нами говоря, дорогая, консервированный фруктовый салат. Но можете не беспокоиться, за ужином мы отведем душу. Сегодня приезжает каик с овощами — впрочем, вы и так об этом знаете.

— С какой стати мне беспокоиться? Все замечательно! Нет, апельсин не надо, спасибо. Можно сыру?

— Ну конечно. Есть белый — козий — и желтый с дырочками — овечий, выбирайте… Одну минутку, прошу меня извинить. Легка на помине.

Он снял кофейник с горящего пламени, отставил его в сторону и, покинув столовую, пересек террасу и вышел на залитую солнцем улицу. Там стояла какая-то женщина, она не манила его рукой и вообще не делала никаких движений, просто стояла и ждала с терпением, свойственным бедноте. Я узнала ее: это была Софья, сестра Стратоса.

Ах, если б можно было помешать этому назойливому, лишающему покоя шевелению мыслей в голове… Если б можно было каким-то образом выключить этот механизм… Но он продолжал тикать против моей воли, складывая воедино разрозненные фрагменты, подсказывая выводы… Тони и тот «англичанин». А теперь Тони и Софья. Марк говорил, что там была какая-то женщина. Софья и ее брат…

Я упрямо продолжала есть сыр, пытаясь отмахнуться от ответов, которые мой внутренний счетчик навязчиво подсовывал мне. Нет, лучше я сосредоточусь на сыре, к тому же еще осталось немного вина, а потом будет кофе, который так восхитительно пахнет, кофе по-французски, наверняка Тони назовет его именно так… Тут мой внутренний счетчик преподнес мне мимолетное воспоминание о Марке, грязном, небритом, подавленном, глотающем безвкусный кофе из термоса и давящемся сухими крошками печенья. Я с силой нажала на «выключатель», стирая эти воспоминания, и вновь обратила все внимание на Тони: грациозный и элегантный, он стоял на солнце в непринужденной позе и слушал Софью.

Одну из своих плоских жилистых рук она положила на его руку, словно моля о чем-то. Платок покрывал ее голову, оставляя в тени половину лица; его выражения я с такого расстояния разглядеть не могла, но в позе ее чувствовалась какая-то отчаянная настойчивость. Тони, казалось, успокаивал ее, даже похлопал ладонью по ее руке и, весело заметив что-то напоследок, отвернулся.

Я уткнулась взглядом в стол, отодвигая в сторону тарелку с сыром. Когда Тони повернулся и отошел от Софьи, я увидела ее лицо. На нем было написано страдание, и она плакала, но кроме того, и в этом я была уверена, в глазах ее явственно читался страх.

— А теперь, дорогая, кофе по-французски? — весело произнес Тони.

Однако даже мой внутренний счетчик, взбодренный к тому же двумя чашками кофе, не смог удержать меня от сна после ланча. Вторую чашку кофе я взяла с собой в сад и там прикорнула, убаюкиваемая навевающим дремоту жужжанием пчел и тихим плеском морских волн о берег.

Дремала я совсем недолго — с полчаса или около того, но сон мой, наверное, был глубоким и расслабляющим, поскольку проснулась я отнюдь не с тяжелой головой, что порой случается после дневного сна. Я чувствовала себя отдохнувшей, бодрой и исполненной самых радужных предчувствий, связанных со скорым приездом Франсис. Франсис, которая решит, что делать дальше…

Я не стала развивать эту мысль, попросту отогнала ее прочь. Села, выпила стакан воды — теперь уже тепловатой, — которую мне подали вместе с кофе, и, исполненная сознания долга, принялась писать открытку Джейн — девушке, с которой мы вместе снимали комнату в Афинах. Тот факт, что Джейн будет сильно удивлена, получив эту открытку, я тоже не желала обмусоливать, просто убедила себя, что хочу пройтись и эта открытка будет хорошим предлогом для небольшой прогулки до деревенского почтового отделения. Я даже не потрудилась задуматься, к чему мне вообще какой-то предлог и зачем мне в самом деле совершать эту прогулку, когда я и так уже вдоволь наупражнялась за день. Джейн, говорила я себе, торопливо строча, будет рада получить от меня весточку.

Сия весточка, призванная вызвать столь неожиданную радость, гласила: «Приехала сюда сегодня; красота и спокойствие. Франсис должна прибыть сегодня днем. Она придет в восторг, когда увидит цветы, и изведет на них километры пленки. Гостиница производит приятное впечатление. Надеюсь, будет достаточно тепло, чтобы искупаться. Целую, Никола».

Закончив это незатейливое послание, я спустилась с ним в вестибюль. Тони сидел за столом, задрав ноги, и читал «Любовника леди Чаттерлей».

— Не вставайте, — поспешно остановила его я. — Я только хотела узнать, есть ли у вас марки. Вернее, одна марка для местной открытки за одну драхму.

Плавным движением опустив ноги, он пошарил под столом и выдвинул беспорядочно набитый вещами ящик.

— Ну конечно. Одна марка за одну драхму, говорите? — Длинные пальцы пролистали три или четыре невзрачных листа почтовых марок. — Вот, нашел. Всего две осталось, так что вам повезло.

— Спасибо. Ой, а за пять драхм нету? Я бы их тоже взяла — для авиапочты в Англию.

— Сейчас посмотрим. За пять… До чего ж приятно, когда первый постоялец так здорово ориентируется во всем. Я такие вещи вообще не запоминаю — из меня вышел бы никудышный работник справочной службы. Железнодорожные расписания вызывают у меня панический ужас, вы даже не представляете.

— Значит, вы правильно сделали, что приехали сюда. Неужели вы хотите сказать, — с невинным видом спросила я, — что ни разу не писали домой, с тех пор как приехали в Грецию?

— Дорогая моя, не так легко отделаться от неприятных воспоминаний, связанных с родными пенатами. Нет, мне очень жаль, но марок за пять драхм у нас нет, только за две и за четыре. Вы спешите? Я ведь могу без труда раздобыть их для вас.

— Спасибо, не стоит, мне все равно хотелось куда-нибудь прогуляться, чтобы осмотреться. Ой, извините, я не могу сейчас с вами расплатиться — кошелек оставила наверху. Одну минутку, я быстро.

— Можете не переживать — мы включим это в счет. Удвоим сумму с учетом беспокойства, и все.

— Нет, кошелек мне все равно понадобится — чтобы купить марки в деревне. Вдобавок захвачу темные очки.

Я оставила открытку на столе и поднялась по ступенькам в свою комнату. Когда я вернулась, открытка лежала на том же месте, не сдвинутая ни на миллиметр — в этом я готова была поклясться. Я улыбнулась Тони.

— Надеюсь, здесь есть почтовое отделение?

— Есть, но я не стану оскорблять вас, вдаваясь в подробные объяснения, дорогая. В Агиос-Георгиос трудно заблудиться. Пойдете по главной улице в сторону моря. Приятной вам прогулки.

И он вновь углубился в «Любовника леди Чаттерлей».

Забрав свою открытку, я вышла на улицу.

«Улица», конечно, неподходящее название для пыльного прохода между беспорядочно разбросанными домами Агиос-Георгиос. Прямо перед гостиницей располагалась довольно просторная утрамбованная площадка, на которой скреблись куры да под фисташковым деревом играли полуголые, коричневые от загара детишки. Два ближайших к гостинице дома были свежепобелены и выглядели очень мило, возле каждого росла виноградная лоза, создававшая тень, а крошечные дворики были огорожены невысокой белой стеной. Домик Софьи стоял особняком на другой стороне улицы. Он был немного больше других и содержался в образцовом порядке. Фиговое дерево — из всех деревьев оно имеет самую приятную форму — росло у входа, отбрасывая причудливую четкую тень на ослепительно белую стену. Маленький садик пестрел многочисленными цветами: львиный зев, лилии, гвоздики, мальвы, — все это пышное многоцветье в Англии можно встретить лишь в разгар лета, здесь же, на Крите, эти экзотические растения уже в апреле заполонили все вокруг, словно полевые цветы. Рядом с внешней стеной дома помещался примитивный очаг в окружении закопченных котелков, стоявших на старомодных подставках. Увитая виноградником стена была призвана скрыть от посторонних взглядов загроможденный дворик, в котором я заметила жаровню в форме улья.