Тайна Дамы в сером

Зазвонил телефон. Манечка, бросив на него неодобрительный взгляд, уселась за свой стол, положила перед собой чистый лист бумаги, ручку и задумалась. Телефон вякнул еще пару раз и сконфуженно замолчал.

На листе стали появляться имена Манечкиных знакомых и подруг. Некоторые из них сразу награждались двумя или даже тремя вопросительными знаками, против других рисовались знаки восклицательные, ухмыляющиеся рожицы и прочие загадочные значки. В конце списка как-то машинально, сами собой написались имена Ирины Львовны и Татьяны Эрнестовны, но Манечка, вздохнув, тут же их и вычеркнула. Сестры, конечно, помогли бы ей в любом деле, помогли бы с радостью и во всем, кроме…

Манечкины размышления прервала своим приходом Оксана Георгиевна Бельская. Вид у нее, как всегда, был цветущий; свежая, энергичная, хорошо отдохнувшая на больничном, она была полна желания общаться.

Слушая трескотню Бельской, Манечка написала ее имя на обратной стороне листа и наградила одним вопросительным знаком.

– А у вас тут, говорят, новости, да какие! – Бельская перегнулась через стол, чтобы заглянуть в Манечкины записи, но Манечка была настороже.

– Ксаночка, – сказала она, складывая лист вчетверо и глядя Бельской прямо в ее прозрачные, выпученные, как у рыбы, глаза, – а тебе разве на урок не надо? Тебя твои второклашки не заждались?

– Та ни, – беспечно отмахнулась та, – у меня ж там практикантка… Ты мне, Маруся, лучше вот что скажи: иде ж ваш гарный хлопец?

– Який гарный хлопец? – медленно преспросила Манечка. – Ах, гарный хлопец…

Тихо, вкрадчиво, почти ласково произнесла Манечка последние слова, не сводя огненного взора с новоявленной соперницы. Правая рука ее, потянувшись к узорчатому поясу на алых шароварах, нащупала рукоять дедовской шашки, левая же поднялась и поправила выбившийся из-под мерлушковой папахи вороной чуб. Манечка глубоко вздохнула, жадно втянула трепещущими ноздрями степной воздух, пахнущий лошадиным потом и близкой кровью, глянула на низкое еще солнце, на чумацкие возы у самого горизонта, приподнялась на стременах и…

– Его сегодня не будет, – отрезала Манечка, отворачиваясь от Бельской и включая компьютер.

– Ты это точно знаешь? – усомнилась Бельская. – Откуда?

Манечка усмехнулась:

– Сам мне сказал. Дела, говорит, разве что к вечеру, говорит, зайду, с тобой повидаться… А я ему – ладно, Карл, заходи, только не поздно, у меня у самой дома дел полно.

– А ты что же, зовешь его просто по имени и на «ты»? – продолжала удивляться Бельская.

Тут Манечка завела руки за голову и сладко улыбнулась.

– Да еще бы я стала ему «вы» говорить после всего того, что было…

У входной двери кашлянули. Женщины вздрогнули и обернулись.

– Ой, Аделаида Максимовна, а мы и не слыхали, как вы вошли… Здрасьте!

Директриса кивнула. Лицо у нее было бледнее, чем обычно, и выражение какое-то странное – то ли растерянное, то ли и вовсе обиженное. Голос, впрочем, был такой же, как и всегда, – тихий и бесстрастный.

– Оксана Георгиевна, – сказала директриса, – зайдите, пожалуйста, ко мне.

Бельская, хорохорясь, вздернула нос и прошла мимо директрисы в кабинет. Манечка проводила ее укоризненным взглядом, покачала головой и вернулась к своему списку.

Как и большинство людей, занятых исключительно собой, Оксана Георгиевна не отличалась особым умением читать по лицам других и угадывать их настроения. Директриса обращалась к ней вежливо и спокойно, слова ее, как всегда, носили оттенок мягкого увещевания, и уже через несколько минут Бельская совершенно уверилась в том, что этой душеспасительной беседой все и закончится.

Она выпрямилась в кресле, положила ногу на ногу и посмотрела на директрису взором прямым и открытым. На вопрос, какие меры она, Оксана Георгиевна, собирается принять, чтобы разрешить конфликт и наладить наконец отношения с родителями учеников, искренне и убежденно ответила, что никакого конфликта на самом деле нету, а это завуч начальной школы к ней придирается. Ну, есть среди родителей 2-го «А» отдельная кучка злопыхателей и клеветников, так что ж теперь, будете всему верить, что им примерещится?..

Директриса слушала Бельскую не перебивая, нахмурившись и сжав губы в тонкую бледную полоску. Бельская, не замечая этого, уносилась все дальше и дальше на волне полного непризнания собственной вины, переходящего местами в праведное негодование несправедливо обиженной честной труженицы, пока раздавшийся со стороны директорского стола странный хрустнувший звук не заставил ее умолкнуть на полуслове.

Пару минут спустя Бельская тихо и скромно вышла из кабинета, пробормотала что-то неразборчивое в ответ на вопросительный взгляд Манечки и поспешила к лестнице. Добравшись до своего класса, она отпустила практикантку и отсидела в классе все оставшиеся уроки, не выходя в коридор даже на переменах и разговаривая с детьми сдержанно, вполголоса и без обычной резкости.

Манечка, явившись на зов начальства с блокнотом и ручкой, сразу почуяла неладное. Аделаида Максимовна сидела за столом, опустив голову, и что-то вертела в своих белых, с аккуратным неброским маникюром, пальцах. Не глядя на Манечку, велела ей сесть и сухим голосом продиктовала приказ о строгом выговоре с занесением в личное дело Бельской Оксаны Георгиевны… число… подпись. Манечка робко взглянула на директрису, и в горле у нее сразу же пересохло: Аделаида Максимовна, тихая, кроткая и безобидная, держала в руках обломки шведского автоматического карандаша в пластиковом корпусе, очень дорогого и очень толстого.

Манечка сделала попытку сползти с кресла и утечь за дверь, но директриса пригвоздила ее к месту одним взглядом стальных, припорошенных снегом, незнакомых глаз.

От непонятной, но грозной опасности Манечку спас Горчаков-старший. Он вошел, широко улыбаясь, благоухая дорогим парфюмом, в новом кожаном пиджаке от Армани, очень довольный собой, своими делами, своими подчиненными и даже школой, где учится его единственный сын.

Директриса, естественно, взглянула на Горчакова совсем с другим выражением, чем на бедную Манечку, и даже растянула бледные губы в улыбке. Манечка тут же смылась. Горчаков плавно приблизился к директорскому столу, осторожно опустился в хрустнувшее кресло и, по своему обыкновению, для начала заговорил о погоде.

Манечка между тем полетела по лестнице вниз, чуть не сбив отдыхавшего на лестничной площадке трудовика, на первый этаж, к каморке под лестницей. К счастью, завхоз была у себя.

Выслушав сделанное торопливым шепотом сообщение, завхоз сначала пожала плечами и отвернулась от Манечки, но, услыхав про явившегося Горчакова, передумала и согласилась пойти и посмотреть, что там, наверху, происходит. Шуганув по дороге стайку отлынивающих от пения третьеклашек и напомнив трудовику, что его самого и его ящик с инструментами давно уже ожидают в библиотеке, завхоз неспешно поднялась на второй этаж и заглянула в директорский кабинет.

Она пришла вовремя – улыбающийся Горчаков только что выразил директрисе свое искреннее удовольствие от того, что они наконец договорились. Было не так-то просто раздобыть это стекло за столь короткий срок, доверительно поведал он; но чего не сделаешь для блага школы, в которой к пожеланиям родителей относятся с таким пониманием?

– Какое стекло? – тихо спросила директриса.

– Не извольте беспокоиться, Аделаида Максимовна, – бодро сказала завхоз, подходя к Горчакову и крепко беря его за кожаный рукав, – маленькое недоразумение. Пойдемте, Дмитрий Алексеевич, я вам сейчас все объясню!

Ошеломленный Горчаков не оказал сопротивления и был выведен завхозом в приемную, оттуда – в коридор, вниз по лестнице и направо. В каморке под лестницей, за закрытыми дверьми, состоялся краткий, но весьма насыщенный разговор, в результате которого Горчаков покинул кабинет завхоза со смутным ощущением собственной неправоты и бестактности по отношению к старшим, за что, впрочем, его уже простили, поверив честному слову, что он так больше не будет. Ощущение это было странным, полузабытым, но каким-то стыдливо-приятным, словно ему удалось сбросить с плеч долой лет этак тридцать и на несколько минут вернуться в свое пионерское прошлое.