Тело Кристины

А что меня сейчас напрягает отчасти, так это то, что кровотечение, по-видимому, не собирается останавливаться.

Когда она смеялась, все прохожие на улице, которые могли слышать ее смех, оборачивались и начинали улыбаться. Если она смеялась чуть дольше, чем пару секунд, а, как правило, так и было, незнакомец начинал хохотать вместе с ней, вместе с нами, чтобы отдать дань восхищения ее такому детскому смеху, ее такому женственному смеху, ее такому человечному смеху. Это правило не знало исключений. И однажды, когда ее разобрало на похоронах, дружно прыснула со смеху и вся церемония, и, что было особенно незабываемо, смеялся даже священник, прикрывая приступ неожиданной веселости открытой Библией, которая плясала у него в руках.

Когда она смеялась, меня мог безнаказанно обижать кто угодно и сколько угодно, я бы все равно все простил, потому что ее смех вдруг делал все невероятное возможным.

Это надо слышать. А иначе не поверишь, бесполезно.

Мне надо срочно снова услышать этот смех, чтобы пустить ответную очередь. Как давно это было. Засмейся, дорогая, расхохочись там, на другом конце квартиры, и ты услышишь, как я загогочу тебе в ответ. И все станет как всегда. Как будто ничего не было. Как будто мы взяли в руки лопаты и, засучив рукава, перекидали немного песочка обратно в верхнюю половину песочных часов. Подумаешь, строительный мусор, накопившийся за четыре года. Разве не потянем? Не так уж и тяжело. А я бы не прочь, я готов махать лопатой сутки напролет, если этот щебень и есть время. Если из-под него я откопаю тебя, бегущую в белых шортах по улицам города за своей мечтой, и себя, бегущего за тобой. Бегущего за своей мечтой, за тобой. Я на все готов.

Я готов все смыть, отчистить до последнего пятнышка весь позор долгих лет нашей ненависти и презрения, я пойду на все, лишь бы только услышать твой смех. Еще хоть раз.

Я готов забыть, что ты осиротила меня, и чмокнуть тебя в затылок. Подарить тебе поцелуй в знак помилования.

Когда она смеялась, сверкая зубами и захлебываясь от счастья, ей вторила вся планета. Клянусь, все так и было. Пощекочите свод ее стопы, если вы мне не верите. Только ущипните слегка эту корову в любом месте, и вы сами сложитесь пополам. Живот надорвете, гарантирую.

Ее смех был такой настоящий… А как еще объяснишь его бесподобную заразительность? Чужое подсознание не убаюкать за здорово живешь. Деланый смех звучит как любимая соната в топорном исполнении.

Даже глухой подтвердит, что искусственный смех не утаишь. Он отличается даже по движению губ.

А дело было в том, что она любила меня.

Она смеялась, потому что любила меня. Уж когда смеялась, точно любила.

А когда не смеялась?

Для сохранения безмятежности моей души было бы крайне желательно, чтобы кто-нибудь ответил на мой вопрос. Срочно.

52

У меня во рту кляп. Кусок грязной простыни обмотал мой омертвевший язык. Теперь моя пасть разинута, как от громкого крика. Пропитанная кровью тряпка перекрывает мне почти все горло. Я чуть не задыхаюсь. Есть одно ноу-хау — дышите носом.

И конечно же только без паники.

Паника, я это сразу понял, заставляет вас дышать как загнанную собаку. Так что двух ноздрей вам точно не хватит, чтобы подать в мозг количество кислорода, достаточное для его успокоения.

Только что в коридоре раздались ее шаги. Они остановились у меня прямо под дверью. И с тех пор ни звука. Вы понимаете, что это значит?

Естественно. Только без паники.

Она сейчас прямо за дверью, и я понятия не имею, что она там потеряла. Я сжимаю никелированную рукоятку с такой силой, что у меня чуть зрачки не выскочили, так я выпучил глаза от натуги и в надежде, что она все-таки повернется. Один или пару раз я успел подналечь на нее… но у меня только бабочки запорхали в глазах из-за того, что я несколько минут совсем не моргал.

Поезд, конечно, ушел, но если мне удалось-таки извлечь из своего горла звуки, отличные от жалких стонов и брызганья слюной, может, все-таки стоит пойти на вербальный контакт?

Хм! Не я ли умолял об ответах, которые я уже четыре года ищу у себя в воспоминаниях на зассанном матрасе, в крошечном квадратике неба — моей единственной связи с внешним миром, который так легко забывает своих без вести пропавших?

В щелях паркета? Уже пробовал.

В завитках моего хромого прошлого?

Куда я только не совал свой нос. Куда можно и куда нельзя.

В линиях левой руки?

В малюсеньких кишках паразитов, которых я давлю каждую ночь?

Ничего. Все беспросветно.

Такое впечатление, что весь мир хочет, чтобы я прозябал в своем тупом неведении.

Спасибо, ребята!

Ладно, забудем про ответы, не стоит ссориться из-за такой ерунды. В конце концов, не они спасут мне жизнь. А они ее вообще кому-нибудь когда-нибудь спасали?

Вкус крови во рту реанимировал мой инстинкт самосохранения, как сладкий аромат будит аппетит хиляка. Моя людоедша в шаге от меня, то есть в моем варианте — раза три хорошенько оттолкнуться локтем. Похоже, что назначенное человекоубийство не за горами.

У меня под подушкой все еще хранятся осколки бокала, захваченные при последней облаве на кухню, после того как он разбился. Вы помните, это было прямо перед ее отъездом? Тогда они были единственной гарантией моего успеха. Как меч-кладенец. Но можете не сомневаться: я выхвачу его не хуже короля Артура, и он станет орудием моего искупления. «Свобода нас примет радостно у входа».

Проблема в том, что она знает про эти осколки. Она знает, что у меня есть колюще-режущие предметы. Дело в том, что ее неряшливость не была случайной. Это ловушка. Никто не оставляет смертельное оружие врагу без тайного умысла.

Ну что ж, остается надеяться на короткое замыкание в ее ослабевшем мозгу, на внезапную отключку ее и без того спящего разума и на ее всегдашнюю непредсказуемость. Один промах с ее стороны. Один-единственный. Леший вас раздери, я же не прошу каникулы на Багамах. Дайте мне наконец шанс. Я хочу драться и чтобы все было по-честному.

Вот они, у меня в кулаке, мои осколочки. Я выбрал тот, что побольше, самый острый и самый длинный из всех. Так, замотаем его простыней с одного конца — это у нас будет рукояточка. А теперь сожмем покрепче в кулаке орудие нашей свободы. Да здравствует свобода!

А вот и дверь. Она ждет только моего последнего выхода. Она распахнется в честь нашего последнего междусобойчика. Свободной рукой выдергиваю изо рта окровавленную тряпку, заткнувшую мне горло. Теперь мне придется дышать полной грудью.

А теперь несколько прощальных слов на посошок, в случае если события развернутся не в мою пользу.

Пропадите вы все пропадом, кто бы вы ни были.

Будьте вы прокляты все, кто жалуется, что не хватает денег на отпуск, все, кто срывается на своих близких оттого, что откормленная жопа не влазит в шмотку, купленную на распродаже, все, кто считает эту жизнь невыносимой.

Жизнь невыносима? Ха-ха-ха. Я смеюсь вам в лицо.

Из глубины задницы, в которой я живу, я кричу вам: она прекрасна! Жизнь прекрасна! Запомните это.

Она прекрасна даже тогда, когда ты готов убить собственную жену, которую любишь всю жизнь.

Питер Пен, ну скажи же, что все это просто шахматная партия! Один — просто проигравший. Другой — просто победитель. Только почему-то каждый успел потерять кое-что самое дорогое во время игры. На фиг игру, да здравствует жизнь! Будем жить, ставить на карту свое счастье и получать удовольствие от этой смертельной игры, даже если наши шансы на победу ничтожно малы.

Он часто говорит глупости, этот ползающий малый, и много глупостей, но сейчас, уж простите, он все-таки чуточку прав.

53

В тот день, когда я упал, снег покрывал город, как вуаль новобрачной. Было очень красиво. А может, был не снег, а ветер, который сшибает с ног. Или вообще ничего не было. Какая разница — теперь это не важно.