Подружка невесты

Девушка держалась уверенно и спокойно. В то время как остальные в перерывах между съемками суетились, поправляли прически, бретельки, теребили цветы, Сента стояла неподвижно — как статуя. Она была так же невозмутима, как и мраморная девушка, которую Филипп сумел-таки три дня назад незаметно пронести в дом, а потом наверх к себе, пока мать делала кому-то стрижку. Сента была похожа на Флору и изяществом фигуры: если обхватить ее талию двумя руками, то можно сомкнуть пальцы.

Затем, когда фотограф попросил всех улыбнуться и в последний раз посмотреть в объектив, она повернула лицо так, что Филипп был шокирован: улыбка Сенты оказалась жутко натянутой и искусственной, это была не улыбка даже, а гримаса. Словно Сента намеренно издевалась или высмеивала всю церемонию. Ну нет, конечно же нет, разве она может допустить такую безобразную презрительную усмешку. Впрочем, даже если так, никто этого не заметил. «Замечательно! Замрите! Девочки, последний кадр!» — воскликнул фотограф. Все, снято. Этот снимок, безусловно, займет свое место в свадебном альбоме Фи. Теперь ей осталось только попозировать для «двух первоклассных портретов очаровательной невесты», как выразился фотограф. Фи еще не успела встать как следует и просила Стефани поправить ей шлейф, когда дверь распахнулась и в комнату вбежал Харди.

— Ой, я обязательно должна с ним сфотографироваться! — воскликнула Фи. — Посмотрите, какой он очаровашка! Я возьму его на руки; ничего страшного — его вчера искупали.

Две подружки невесты уселись на диван, придвинутый к стене, а белолицая Сента — ее сказочные, похожие на металл волосы теперь укрывали плечи — после секундного раздумья неторопливо пошла в противоположный конец комнаты, где стоял Филипп. Она шла так, что выглядела намного выше, чем была на самом деле: прямо, высоко подняв голову, очень грациозно. Пока Сента не заговорила с ним, Филипп смотрел на ее рот и думал о том, что ни у одной женщины он не видел такого красивого рта. Какой же у нее голос?

Губы раскрылись, и она произнесла:

— Какой интересный песик. Весь в рыжих пятнышках, точно маленький далматинец.

Филипп, улыбаясь ей, замечая только сейчас какие-то детали, медленно проговорил:

— Он подходит к вашим платьям.

— Вы его специально покрасили?

Филиппа рассмешила ее серьезность.

— Дело в том, что наша мама слегка его забрызгала, когда делала кому-то мелирование. Краска так и не сошла, хотя его купали.

— А я думала, он какой-нибудь редкой породы.

Филипп ожидал, что девушка говорит тихо, но ее голос оказался звонким, она не «проглатывала» гласные, говорила спокойно. Можно подумать, ее когда-то учили произносить речи, а не разговаривать. Он увидел, что кисти рук Сенты, державшей викторианский букетик из бутонов оранжевых тюльпанов и розовых гвоздик, были маленькими, а ногти подстрижены коротко, как у детей. Сента посмотрела на Филиппа своими почти бесцветными глазами, чистыми, как вода, в которой каждая капля темно-зеленой краски расходится по поверхности кругами и полосами.

— Вы Филипп, брат Фи, да?

— Совершенно верно, — он замялся. — Я и наряжен так, потому что буду ее посаженым отцом.

— Сента Пелхэм, — она произнесла свое имя так четко, словно его кто-то записывает.

— Не знаю никого, кого звали ли бы Сентой. Какое-то иностранное имя.

— Так звали одну героиню «Летучего голландца», — в ее голосе появились нотки раздражения.

Филипп не знал, что такое «Летучий голландец» (что-то связанное с музыкой, может, опера?), и потому обрадовался, когда услышал, как его зовет мать: «Филипп, Филипп, ты где?»

— Простите.

Сента что-то ответила. Он не привык общаться с людьми, которые смотрят на тебя в упор и при этом даже не улыбаются. Филипп закрыл за собой дверь и пошел на кухню, где увидел Кристин — смущенную, встревоженную, но выглядящую гораздо лучше, чем когда-либо в последнее время. Такая перемена смутила его, даже захотелось зажмуриться. Кристин была в голубом наряде — этот цвет всегда ей шел больше других — и в круглой шляпке, задрапированной бирюзовым шелком и украшенной лавандой.

— Пришла машина для нас с тетушками и еще одна — для подружек невесты.

— Хорошо. Все уже готовы.

Она милее, чем жена Арнэма, подумал Филипп, более женственная, более нежная, — и сам изумился своим мыслям. Сестры спустились по лестнице: промелькнула соломенная шляпка с опущенными полями, что-то яркое, как у попугая, высокие каблуки, плотные нейлоновые чулки, кольца, браслеты и ожерелья (все, что только можно найти в шкатулках), пролетели облака «Твида» и «Фиджи».

— Не забудь перед уходом запереть Харди на кухне, — сказала Кристин, — а то он написает на белый ковер. Ты ведь знаешь, что он делает, когда волнуется.

Филипп остался с Фи. Если бы она выглядела романтично, красиво… В ней не было ничего, что могло бы его растрогать, из-за чего у него встал бы ком в горле и он вспомнил детство, проведенное вместе. На хмуром лице сестры было выражение усталости от бесконечных забот. Фи стояла перед зеркалом и видела (или ей казалось, что видит) капельки туши под левым глазом и пыталась стереть их пальцем, который она кусала от волнения все утро, перед тем как пришел фотограф.

— Не забудь на другую руку надеть кольцо, подаренное на помолвку.

— Я ужасно выгляжу, да? — раздраженно бросила Фи.

— Ты выглядишь прекрасно.

— Если у нас ничего не получится, мы всегда сможем развестись. Многие так поступают.

Никогда бы не стал жениться, если бы так думал — этого Филипп не произнес вслух. Он как будто начал скрывать от сестры все: свои взгляды, мысли, чувства. Не рассказал, что Флора стоит у него в комнате в шкафу, что он недавно видел, как Черил выходит из какого-то магазина на Эджвер-роуд плача. У Фи уже другой человек, с которым она будет делиться все самым сокровенным. А как же он, Филипп?

Фи отошла от зеркала и повернулась, чтобы взять со стола букет лилий. Но вместо этого застыла посередине комнаты, а потом бросилась к брату с объятьями. Ее будто током било, словно внутри у нее электрические провода.

— Ну ладно, — говорил Филипп, — успокойся, успокойся. — Он обнимал сестру, но так, чтобы не помять ее белое атласное платье. — Ты же знаешь его много лет, он твой единственный, — что еще можно было сказать? — вы с ним с детства как голубки.

Он услышал, как подъехала машина, затормозила, как тихо закрылась дверца, а потом на дорожке послышались шаги.

— Знаешь, о чем я до сих пор думаю? — спросила Фи, освободившись из его объятий и начав приводить себя в порядок, поправлять пояс. — Я думаю о том, что если бы этот чертов Арнэм поступил с мамой по-честному, то у нас сейчас было бы две свадьбы.

Филипп произносил речь, хвалил Фи и Дарена и смущался избитых фраз и чувствовал на себе взгляд Сенты, холодный и внимательный. Каждый раз, когда Филипп смотрел в ее сторону и видел, что она не сводит с него глаз, он спрашивал себя, к чему бы это. Неужели он выглядел смешно (как же это страшно) или просто уродливо в своем сером пиджаке, белой рубашке и серебристом галстуке? И все же ему представлялось (несмотря на страхи), что на самом деле пиджак сидит хорошо. Он знал (как же ему не знать), что он красивый и привлекательный парень. К счастью, маленький рост и полнота, от кого бы они в их семье ни появились, ни он, ни Черил не унаследовали. Филипп выглядел примерно как Пол Маккартни в молодости. На обложке одного из старых альбомов «Битлз» он узнавал свое улыбающееся лицо.

Вечеринка скоро закончится. Зал в церкви святой Мэри, старая хибара, пахнущая спитым чаем и сборниками церковных гимнов, была в их распоряжении только до шести часов. Гости: дяди и тети, двоюродные братья и сестры, школьные приятели и товарищи по работе, прошлые и нынешние, — уйдут из церкви не позже Фи и Дарена. Кристин разговаривала с довольно приятным мужчиной средних лет, одним из многочисленных родственников Дарена. Черил стояла с кусочком свадебного торта, на этот раз держалась естественно, хихикала с двумя парнями, чьи волосы до плеч смотрелись довольно странно на фоне строгих костюмов. Филипп поблагодарил Стефани за кусок торта, который та ему передала, и, подняв голову, встретился взглядом с Сентой. Да, она двойник Флоры.