Голливудский мустанг

Но осталась одна важная вещь, о которой ему хотелось поговорить.

Дыхание Карра, лежавшего с закрытыми глазами, было поверхностным, неглубоким.

Актер открыл глаза, словно выходя из старческой дремоты, и медленно перевел взгляд в сторону Джока.

— Прес… Я хочу объяснить насчет той сцены. Я поступил так, не только ради себя, но и ради вас. Я не хотел, чтобы вы до конца жизни говорили себе: «Я сделал бы это лучше, если бы мне дали шанс, позволили все повторить».

Вам знакомо разочарование, неудовлетворенность, с которыми актер покидает проекционную, говоря себе: «Черт возьми, мы могли сделать это лучше». Это чувство усиливается во время просмотра. Наконец, на премьере, когда все остальные вежливо аплодируют, вы ощущаете горечь во рту и говорите себе: «Идиоты! Если бы они увидели, как мы могли, должны были сделать это, они бы сейчас кричали от восторга». Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно?

Карр не улыбнулся, не подал никакого знака. Только его глаза закрылись.

— И я подумал — дам ему шанс. Не буду просить его. Он — великий человек с поразительным чутьем. Я помещу его в неожиданную ситуацию. Если он почувствует, что у него нет на это сил, он прервет сцену. В другом случае он проявит свое величие. Сыграет так, что…

Джок не сразу смог подыскать нужные слова. Он говорил слишком быстро.

— … эта сцена станет памятником его актерской карьере.

Карр открыл глаза. Посмотрел на Джока. Глаза актера, которые были способны поведать многое зрителям, сейчас ничего не говорили Джоку. В них не было ни враждебности, ни прощения, ни понимания, ни осуждения. Если Карр и сердился, то это нельзя было увидеть. Он слишком устал, чтобы осуждать. Карр посмотрел на потолок, потом закрыл глаза.

— В тот миг, когда вы заколебались, Прес, о чем вы думали? Продолжать сцену или нет? Вы разозлились? Или… возненавидели меня? Я хочу знать!

Ответа не было.

— Даже если вас охватила ненависть, признаюсь, я поступил бы так снова. Для меня самое важное — сделать сцену живой и запечатлеть ее. Все остальное отходит на второй план. Все!

Прес повернул голову в сторону Джока. Бросил на него резкий, внезапный взгляд. Джок походил сейчас на боксера, пропустившего удар. Он замолк на полуслове. Если Престон Карр намерен заговорить, не нужно мешать ему. Но Карр не заговорил. Он просто смотрел и ждал. Его дыхание оставалось поверхностным, экономным.

— Вы бы хотели, чтобы я удовлетворился меньшим?

Карр не ответил.

— Вы хотели, чтобы сцена получилась превосходной. Идеальной! Верно?

Я помню — вы просили меня о том, чтобы я никогда не пытался поймать вас врасплох. Перед включенной камерой. Однако эту сцену нельзя было снять иначе. Ваша неподготовленность породила ощущение подлинной, смертельной опасности. Это навсегда останется на пленке. Я должен был так поступить! И теперь благодаря мне вы имеете в своем активе сцену, являющуюся шедевром.

Да, именно шедевром! Это слово появится на обложке «Лай-фа». Возле вашего портрета. «Рождение шедевра»! Это — компенсация за все. Объяснение всего.

Или это недостаточное утешение? Может быть, мне следовало оставить вас таким, каким я увидел вас. Престон Карр, отставная звезда, владелец ранчо, лошадник, инвестор, холостяк, любовник, человек, наслаждающийся комфортом. В конце концов, вы это заслужили. Боролись за это и одержали победу. Большую, чем любой другой актер! Может быть, это вызвало во мне неприятие. Может быть, я сказал себе: «Я встряхну этого богатого, удобно устроившегося человека, который привык к самой лучшей еде, к самым лучшим напиткам и женщинам. Взбудоражу его! Докажу ему кое-что!»

А возможно, причиной стало то, как вы держались со мной. Мне было неприятно ощущать себя молодым режиссером, которого наняли, чтобы он представил вас в наиболее выигрышном свете. Чтобы он получше продал вас. Мое положение показалось мне глупейшим, и я поклялся сравнять счет.

Я не знаю. Вы были нужны мне для этой картины. Я сделал все, чтобы добиться вашего согласия. Получив вас, решил использовать ваш талант на все сто процентов, чтобы потом люди сказали: «Финли извлек из Престона Карра нечто такое, о чем никто и не подозревал». Я знал, что должен подстегивать вас, бросать вам вызов, использовать вас ради фильма, который надолго останется в памяти людей… переживет нас.

Однажды в Нью-Йорке в актерском классе весьма уважаемый во всем мире преподаватель сказал: «Актер нуждается в том, чтобы ему бросали вызов. Сделайте это грамотно, и он сотворит чудеса, на которые никогда не считал себя способным. Поймайте его врасплох, и он проявит гениальность! Он скорее умрет, чем признается в своем бессилии. Актер, разыгрывающий неожиданность, может быть технически великим. Актер, попавший в неожиданную ситуацию, когда брошен вызов ему как личности и как актеру, проявит подлинное величие. Ему не останется ничего иного, как раскрыть себя до конца. Поэтому некоторые хорошие и даже плохие актеры играли, будучи серьезно больными, и падали замертво за кулисами.

Актер сделает все, чтобы не продемонстрировать слабость, болезнь, беспомощность в присутствии публики. Так уж устроены эти люди. Потребность казаться великими в них сильнее потребности быть таковыми. Это — секрет всех выдающихся актеров и всей актерской игры.

Это утверждение — самое верное из всех, какие я слышал в разных классах от многих преподавателей. Да, Прес, сначала я хотел стать актером. Боже, какой страх я испытывал! Мой последний учитель сказал: «Финсток, вы — ужасный актер. Но человек, так страстно желающий работать в театре и обладающий столь незначительными способностями, может стать хорошим режиссером». Надеюсь, он был прав. Только потому, что я был актером или хотел стать им, я научился понимать, что чувствуют актеры, почему это происходит, как можно манипулировать ими, использовать их.

Может быть, нельзя давать такую власть молодым людям. Таким, как я. Потому что приходит момент… теперь я в этом признаюсь… вспомните нашу первую встречу, когда я рассказывал вам о Муни, о том, как я работал с ним. Так вот — я поведал вам не все.

Да, это действительно было именно так, как я говорил, Но я упустил кое-что. Я выбрал Муни не только потому, что он мог превосходно сыграть ту роль. У меня были и другие соображения. Он обладал громким именем, репутацией. Отблески его славы могли укрепить мое положение. Когда-нибудь, думал я, если мне понадобится для постановки звезда, я скажу, что работал в качестве режиссера с самим Муни! Я использовал этого великого человека и его любовь к театру, чтобы иметь возможность ссылаться на него. Весьма вульгарно использовал талант и репутацию выдающего актера.

Однако вы, Прес, виновны не меньше, чем я! Признайте это! Мое упоминание Муни произвело на вас впечатление. Вы надумали работать со мной. Я перестал быть для вас мальчишкой, о котором вы едва слышали. Внезапно я превратился в настоящего режиссера. Важного режиссера. Видите, Прес, мы все играем в одну игру. Ведь правда? — умоляюще, серьезно произнес Джок. — Правда?

Ответа не было. Из-за враждебности, презрения или усталости Престон Карр не собирался отвечать. И Джок Финли наконец понял это. Он повернулся, но не ушел.

— Я мог бы оставить вас в покое, Прес. Тогда и сейчас. Но чувствую, что должен сказать вам правду. Это — мой долг перед таким человеком, как Престон Карр. Да, я отдал приказ Тексу не делать мустангу инъекцию. Я даже сказал ему, что это — ваше желание. Теперь вы можете проклинать меня, ненавидеть, называть подлым, опасным негодяем. Но скажу вам — я бы снова поступил так ради того, чтобы вы сыграли подобным образом ту сцену, а я бы заснял это!

Вы можете сделать для меня одну вещь. Сказать, что вы меня понимаете. Что, по-вашему, я принес пользу картине. И Престону Карру. Я прошу вас сделать то, что когда-то сделал Муни — сказать мне: «Да благословит вас Господь». Прес!

Замолчав, Джок не повернулся лицом к Карру. Он ждал какого-нибудь звука, сигнала. Ничего не услышал. Возможно, Карр сделал какой-нибудь жест. Джок повернулся, чтобы посмотреть на него. И увидел, что импульсы на экране пропали. Дверь открылась, и в комнату вбежала сиделка.