Тайный дневник Исабель

«А что случилось с Фернандо? И кто он вообще такой?» — эти вопросы можно было прочесть в нетерпеливом взгляде лорда Виндфилда.

— Я помню, что в тот октябрьский день пляж был пустым. Светило солнце, и было ненамного холоднее, чем обычно в октябре в Костере. Маленькая рыбацкая церковь…

Рыбацкая церковь… Церквушка, построенная на крутом склоне и благодаря этому возвышающаяся над городишком с его небольшим пляжем, площадью, несколькими десятками домов и кельтским жилым строением в несколько квадратных метров, посмотреть на которое время от времени приезжал какой-нибудь любопытный университетский преподаватель или студент. Напротив церкви находился парк с двумя скамьями, фонтаном, не превышавшим размерами мой умывальник, и четырьмя кипарисами, растущими как раз по углам этого парка. Весенними ночами пахло жимолостью, а летом расцветали розовые кусты, растущие возле стен храма, на газоне появлялись маленькие маргаритки, а у основания каменного креста дон Амадор — приходский священник — сажал петунии, которые каждый год — в августе, когда жара становилась невыносимой, — полностью засыхали…

— С вами все в порядке?

Я погрузилась в воспоминания о событиях, которые очень хорошо запечатлелись в моей памяти — так, как запечатлевается на сетчатке глаза беловатая вспышка поджигаемого при фотографировании магния. Показавшийся мне незнакомым голос лорда Виндфилда вырвал меня из этих воспоминаний — воспоминаний, которые я не пыталась вызвать в своей памяти, но которые, тем не менее, нахлынули на меня, подрывая мою самоуверенность и лишая меня присутствия духа, унося очень далеко от того места, в котором я в данный момент находилась, и от той ипостаси, в которой я сейчас выступала…

Я даже не заметила, что перестала рассказывать. Со мной, любовь моя, такое иногда случается.

— Да… Да, извините. На чем я… Ах да, церковь. Та церковь была идеальным местом для заключения брачного союза, заранее обреченного на крах, — поспешно продолжила я свой рассказ, выйдя из состояния транса. — И получилось так, что жених — за несколько дней до венчания, когда я уже примеряла свадебное платье — явился в мой дом и заявил, что не может жениться на мне, потому что от него забеременела Росио, дочь аптекаря. Мне стало ясно, что я отнюдь не была его единственным планом на жизнь.

Рассказав об унизительном для меня эпизоде — о том, как меня бросили, — я заговорила уже более решительным тоном, в котором чувствовались досада и негодование.

— Я даже и сама стала относиться к себе с презрением — за то, что я такая никчемная, за то, что бедная и не очень-то красивая, за то, что у меня не такие, как у Росио, золотистые кудри, белая кожа, голубые глаза и маленький ротик…

— Извините меня за мою дерзость, но я… я… я считаю, что вы… вы — очаровательны! — Это был комплимент учтивого кавалера, однако это могло быть как искренним порывом, так и проявлением фальшивой вежливости.

Как бы то ни было, я предпочла никак не отреагировать на его галантность и продолжила свой рассказ:

— И тут на сцене появилась тетушка Алехандра. Она — моя спасительница. Она вытащила меня из туннеля без выхода, в который превратилась моя жизнь после неудачной попытки выйти замуж. Когда меня за несколько дней до свадьбы бросил мой жених, мне пришлось срочно обратиться за помощью к своему единственному близкому родственнику — дяде Хуану, — который в действительности не приходился мне ни дядей, ни вообще родственником, но который был лучшим другом моего отца и моим крестным отцом, и раз уж выйти замуж и тем самым как-то устроить свою жизнь у меня не получилось, ему вроде бы следовало взять меня под свою опеку. Мы, женщины, с удивительной легкостью становимся обузой. Не могло быть и речи о том, чтобы тетушка Лурдес отказалась от своего заслуженного отдыха и снова стала опекать меня, а потому кто-то другой должен был начать заботиться обо мне, девушке-сироте. Дядя Хуан, хотя и был моим крестным отцом и раньше всегда вел себя по отношению ко мне как благодетель, на мою просьбу позволить мне переселиться в его дом отреагировал весьма негативно, высказав целый ряд аргументов, подтверждающих, что он не может этого сделать, хотя в действительности за всеми этими аргументами скрывалась только одна причина, и этой причиной была тетя Эухения, его жена. Женщина она была, в общем-то, добрая, но при этом полностью свихнувшаяся. Не в состоянии здраво мыслить, она верила, что ей лишь двенадцать лет от роду, и вела себя соответственно — как двенадцатилетний ребенок. Дядя Хуан уже оформлял документы, необходимые для того, чтобы упрятать ее в сумасшедший дом, после чего он намеревался посвятить свою оставшуюся жизнь… увлечению, которое у него уже имелось. При таких обстоятельствах я пришлась бы в его доме весьма некстати. И тут дядя Хуан вспомнил о живущей где-то далеко-далеко Алехандре, сестре моей матери. Договорившись с ней о том, что я перееду жить к ней, мы покрыли чехлами мебель, свернули ковры и упаковали посуду, скатерти и украшения. Я продала свадебное платье, сложила свои немногочисленные личные вещи в пару саквояжей и села в поезд, направляющийся в Мадрид, чтобы встретиться с особой, которая согласилась принять меня в своем доме.

Больше мне рассказывать было уже нечего. Ричард Виндфилд, тем не менее, продолжал смотреть на меня молча, сидя абсолютно неподвижно, положив ладони на меню, о котором он, похоже, забыл. Он, казалось, хотел, чтобы я продолжила свой рассказ. Я попыталась догадаться, о чем он сейчас думает: его молчание подстегивало мою сообразительность и одновременно заставляло меня мучиться. Я почувствовала себя неловко — мне показалось, что я подобна реке, течение которой перегородила неизвестно как появившаяся плотина, и у этой реки нет возможности преодолеть плотину и течь себе потихоньку дальше.

— Значит, вы рекомендуете мне filet mignon [20]? — сказала я таким тоном, как будто все, о чем я только что рассказала, в действительности произошло не со мной.

— Я буду чувствовать себя намного спокойнее, если теперь нас будет сопровождать в поездке настоящий джентльмен, — а особенно после того, что произошло в Париже. Для меня очевидно, что окружающий нас мир стал гнусным и необычайно опасным, — сказала вдовствующая великая герцогиня, которая даже малейшую непогоду пережидала за крепкими стенами своего замка.

Я, со своей стороны, после приятного вечера в компании лорда Виндфилда, тоже не имела никаких возражений против того, чтобы он стал нашим попутчиком. К тому моменту я провела уж слишком много времени с твоей матушкой и ее служанкой — весьма невзрачной молоденькой француженкой, которая знала по-испански не больше четырех слов, — а потому новое лицо только бы скрасило последнюю часть нашей длительной поездки по заваленной снегом Центральной Европе.

Я знаю, что ты никогда не был о нем высокого мнения. Ты говорил, что он — консервативный, нудный и недоразвитый англичанишка, что он — трагикомический персонаж, в котором ровно столько же трагизма, сколько и комизма. А вот мне, любовь моя, Ричард Виндфилд очень понравился. Мне понравилась его исключительная любезность, его необычайная образованность, мне понравились его манеры английского джентльмена. А еще мне понравилось, как он рассказывает. В тесном купе поезда, за окном которого — словно на ожившей картине — мелькали покрытые снегом горы и равнины и дома с красными крышами, с серым дымком над печными трубами, лорд Виндфилд рассказывал мне о своих поездках в экзотические страны. Я слушала его, и перед моим мысленным взором представали то разноцветные пряности на рынках в Джайпуре, то темно-бирюзовые воды Босфора, то выкрашенные в синий цвет лодки в порту Эс-Сувейра, то прекрасные цветущие сакуры — японские вишни, — которые растут на склоне Фудзиямы.

16 декабря

Я помню, любовь моя, что Брунштрих привел меня в несвойственное мне романтическое настроение: он показался мне зачаровывающим своей неправдоподобностью и загадочностью, показался мне овеянным легендами… К Брунштриху не вела железная дорога: он не был для этого достаточно большим и значительным. Он походил на те места, которые, не будучи обозначенными на картах, кажутся от этого еще более таинственными. Ты же мне говорил, что дело тут не в таинственности и не в иллюзиях, а всего лишь в экономии. А затем ты мне еще объяснил, что строительство железной дороги — уж слишком дорогостоящее дело, а потому никто — в том числе и скромное казначейство Брунштриха, контролируемое небольшим наблюдательным советом из числа немногочисленных местных жителей, — пока что не собирался его финансировать. Подобная экономия на развитии транспортной системы отнюдь не создавала каких-либо трудностей для герцогской семьи, поскольку у той имелись в распоряжении другие средства передвижения, в числе которых были различные типы карет и три автомобиля.