Судьба изменчива, как ветер (СИ)

Вперед выступил маленький, невзрачный на вид омега, низко наклонился над кузнецом, с неподдельным интересом разглядывая его заросшее густой бородой молодое лицо.

- Ти есть настоячий герой! – коверкая слова, торжественно объявил он. - Найманьский звер! - Кареец похлопал Руди по здоровому плечу и рассмеялся, видимо очень довольный своей выдумкой. - Не бойся! – сверкая белыми зубами, продолжил он. – Ми не будем причинить тебье вред, ми умеем ценьить храбрий альф! Наш полковьньик велел доставлять тебья в лазарет, и лечьить!

Стоящий сзади толмача офицер махнул рукой. Двое солдат подошли, подхватили Руди и понесли. Он постарался сдержать стон, не желая выдавать перед врагами своей слабости, но от сильной боли вновь потерял сознание.

***

Второй раз кузнец пришёл в себя в мрачном полутёмном помещении. Тусклый свет проникал откуда-то сверху, сквозь маленькие оконца, из чего можно было заключить, что он лежал в подвале. Руди поднял голову, потянул носом воздух - и едва не закашлялся. Было невыносимо душно, пахло гарью, немытым телом и кровью. Где-то совсем рядом с ним кашляли, вздыхали и стонали люди.

Кто они? Раненые? Военнопленные? Или несчастные горожане, не успевшие убежать от врага?

Постепенно глаза привыкли к полутьме, и Руди смог разглядеть товарищей по несчастью. Лежавшие тесно люди вовсе не напоминали военнопленных, мало того, здесь были омеги и дети, а судя по невнятному бормотанию и разговорам, между найманцами имелись также и карейцы.

Видимо, в подвал сносили всех подряд, и своих, и чужих. Разобраться в этом кузнецу предстояло позже. Сейчас же у него не хватало сил даже на то, чтобы долго держать на весу отяжелевшую голову.

- Антоний, поднимайся, умоляю! – тоскливо простонал слева чей-то голос. – Пойдем, милый, нельзя медлить! Я обязательно тебя спасу…

Голос показался Руди знакомым, не раз слышанным в прежней, мирной жизни. Он снова поднял голову и осмотрелся.

- Наст? Это ты? – с изумлением узнал он в лежащем неподалеку омеге деревенского блаженного. – Откуда ты здесь взялся? Уехал из деревни с князем Марлином? Но почему тогда один? Где Его Светлость и кого ты так отчаянно зовешь?

Наст не ответил, только простонал, протяжно и жалобно. Он лежал на животе, вывернув голову набок, правое плечо и нога были наспех замотаны тряпками, а рубашка едва прикрывала грудь, лохматясь снизу - бедолагу явно перевязали кусками его же одежды.

- Похоже, досталось тебе, - сочувственно пробормотал кузнец, стараясь подползти ближе. Жгучая боль в плече мешала ему, он несколько раз останавливался и отдыхал, но всё равно продолжал ползти, справедливо решив, что в этом аду им лучше держаться вместе.

- Наст, очнись! – Руди поправил его вывернутую руку, погладил волосы. – Всё образуется, ты только потерпи...

- Антоний? – почти внятно произнес омега, словно почуяв ласку. – Мы выбрались, ты жив, мой милый? Слава небесам…

«О ком он говорит? – с недоумением подумал Руди. – Что за милый такой объявился у нашего чудика? И где он умудрился потерять князя Марлина?»

Ответы на эти вопросы ему предстояло получить еще не скоро…

***

- Вот так все и случилось, милый, - закончил свой печальный рассказ князь Марлин, - так я лишился и тебя, и всей своей семьи. За грех мой покарали небеса не только меня, но и младшего брата моего, а потом и племянника…

- Но как же так? – с сомнением в голосе спросил внимательно слушавший солдат. – Почему вы берете на себя такой тяжелый груз, господин? Может, и не вы вовсе повинны в несчастьях ваших родственников?

Князь не ответил, задумчиво глядя куда-то в сторону. По впалым щекам его скатилась пара слезинок, оставив на коже чистые светлые дорожки. Ольгеру стало жаль этого пожилого омегу, которого он поначалу принял почти за безумного. У солдата не было причин не верить ему, и он не сомневался, что князь рассказал ему чистую правду.

Как же ему называть его? Отцом? Ему, никогда не произносившему этого слова? Ольгер грубовато погладил князя по склоненной голове, и тут же отдернул руку, напуганный непривычным для себя ласковым жестом.

- Не плачьте … ваша милость, - как мог ласково сказал он, - не столь уж вы и виноваты передо мной и моим отцом. Вы были молоды, зависимы от родителей, и не могли выйти из их воли.

- Да, милый, я не мог, - грустно кивнул Марлин, - тогда я ничего не мог. После трагической гибели родителей я искал тебя, но тщетно. Отец надежно скрыл от мира и людей мой грех.

- Так в чём же вы себя вините?

- В том, что когда я всё же встретил тебя, то испугался и не нашел в себе сил сказать правду и признать сыном. Тебе, конечно, не запомнился незначительный эпизод десятилетней давности, случившийся в столице возле Главного дворца? Ты стоял тогда в карауле и помог одному больному омеге дойти до дверей. Так вот, это был я. Ты усадил меня на диван в коридоре и поддерживал, пока слуга ходил за лекарем. Тут-то я и увидел твою приметную родинку, вот эту, возле пальца, - князь дотронулся до его руки. - Потом ты показал мне амулет. Мой амулет, с моими инициалами. Я сам надел его на тебя в ту ночь, когда ты родился, - он тяжело вздохнул, измученный воспоминаниями, потом собрался с духом и продолжил. – После той встречи я долго колебался, не зная на что решиться. Мне очень хотелось открыться тебе, но я боялся, что ты не поймешь меня, не поверишь и откажешься принять мою помощь. Дело кончилось тем, что душевное состояние мое ухудшилось настолько, что я три недели пролежал без памяти. Когда же пришел в себя, то так и не смог признаться тебе и уехал домой, оставив тебя, моего сына, наполовину князя, влачить жалкое существование простого солдата. Позднее я раскаялся в своей слабости и послал запрос в военную коллегию, но мне ответили, что Ольгер Радим пропал без вести в зимней кампании… Так я потерял тебя во второй раз и думал, что навсегда. Как же я корил себя, как упрекал, а за мои грехи тем временем сполна расплачивался ни в чем не повинный Тефан ...

- Не говорите так, - тихо сказал солдат, – и не берите на себя грехи, которых вы не делали. Моя жизнь не была весёлой и простой, но всё же жаловаться на судьбу я не стану. Вы правильно сказали, если я и князь, то лишь наполовину. Другая половина у меня совсем иная, и я, как и подобает солдатскому сыну, с детства обучался военной науке, потом честно служил отечеству. Был тяжело ранен под Мемелем, меня подобрали местные крестьяне, с того света вернули, а в своем полку я действительно считался пропавшим без вести, потому что вернулся домой только спустя полгода.