Больше, чем что-либо на свете (СИ)

– М-м! – Темань с любопытством открыла сначала самую большую, увидела сладости и сама расплылась в медовой улыбке: – О, ты знаешь, что я люблю!

В двух других коробочках были новейшие духи, пудра, румяна, краска для губ и душистое масло для тела, а также усыпанные алмазами гребни для волос – закалывать и украшать причёску.

– О, какая прелесть! Благодарю тебя тысячу... нет, десять тысяч раз! – Темань перебрала, внимательно рассмотрела все подарки, после чего гибкой кошечкой поднялась с ложа, скользя ладонями по кафтану Северги. – Ты великолепна, моя храбрая воительница... Когда ты в торжественном облачении, это напоминает мне день нашего знакомства! Это так заводит...

Избитые, но отточенные слова ложились на свои места-выемки без зазора, без задоринки, а в чисто-голубых глазах красавицы горел настоящий жар страсти. Темань тёплой змейкой-соблазнительницей обвивалась вокруг холодной, только что зашедшей с мороза Северги.

– Я так соскучилась, – ворковала она в горячей близости от твёрдого рта навьи.

Если дочку Северга целовала в губы крепко, но целомудренно, то пухлый, спелый рот любовницы она обхватила со всей полнотой власти и погрузилась в его горячую, шёлковую и сладкую глубину. Темань отвечала на поцелуи с ноткой подобострастия, самозабвенно и старательно. Её язычок был проворен, ласков, игрив: то изображал из себя испуганную жертву, то сам вдруг бросался в страстное нападение. Пускаясь в приятную охоту за ним, Северга отбрасывала мысль о том, что со стороны любовницы всё это – хорошо разученное, отработанное до последнего движения, вздоха, взгляда. Она играла то, чего Северга хотела, иногда даже перебарщивая. Впрочем, порой Темань проявляла все признаки увлечённости этой странной игрой, но холодный стерженёк робости и неуверенности, запрятанный глубоко под слоями и наигранного, и искреннего, всё-таки чувствовался. Тонко, едва заметно. Но иногда забывался.

Руки Темани уже расстёгивали на навье красные форменные штаны, намереваясь забраться внутрь. Северга чуть расставила ноги, позволяя шаловливым пальчикам делать своё дело; пока они умело орудовали там, её веки блаженно подрагивали, губы кривились в подобии усмешки, а подбородок вскидывался. Ротик Темани влажно дышал, скользил по её нижней челюсти, захватывал шею, горячо шептал на ухо пошлые до тошноты нежности, но их Северга терпела как вынужденно-необходимое сопровождение телесной услады. Что-то ей, впрочем, не понравилось, царапнуло ухо, и она процедила:

– Лучше молчи.

Та покорно замолкла. Работать телом у Темани получалось лучше, чем говорить слова. В словах игра чувствовалась сильнее. А тело – всего лишь тело. Набор сладострастных точек, одну из которых любовнице успешно удалось ублажить. «Разряжаясь», Северга коротко рыкнула, оскалив белые клыки, и толкнула Темань на постель, поддёрнула и застегнула штаны. Сладости в обёртках рассыпались из коробки по простыне. Женщина-воин отошла к окну, переводя дух – снегопад был сейчас кстати.

– Кушай, кушай, моя пташка, – рассеянно бросила она Темани через плечо. – Это всё тебе. Я, ты знаешь, сладкое не ем.

Темань разлеглась на животе, болтая согнутыми в коленях ногами, развернула пирожное и откусила. При этом она так недвусмысленно и развратно разевала рот, что сомневаться не приходилось: ротик этот способен на многое. Опять переигрывала. Не такая она была на самом деле. Конечно, совсем не такая.

А перед глазами Северги стоял далёкий ясный день, полный света Макши, и барахтающаяся в снегу Рамут. Это было давно, не в эту зиму. Она долго жила воспоминаниями об этом дне, пока снова не приехала в отпуск. Разгоревшиеся зимним румянцем щёчки хотелось целовать бесконечно, но навья давила в себе ростки нежности. Ни к чему взращивать это. Путь воина – путь смерти, это она усвоила ещё со школы головорезов Дамрад. Жизнь могла оборваться в любой миг. Хорошо ещё, если её сожгут сразу, никого не оповещая, а если тело погрузят для сохранности в хмарь и отправят на похороны в Верхнюю Геницу? Она указала эту деревушку в бумагах как место жительства родственников на случай своей смерти и теперь жалела об этом. Следовало поставить прочерк. Ещё не хватало дочке увидеть её мёртвой и испугаться. Лучше было бы вообще никогда не навещать Рамут, как и поступил Гырдан – без сомнения, правильно. Девочка немножко поплакала и успокоилась, потому что отца никогда в жизни не видела и привязаться не успела...

Но тоска по ней – почти телесная, выкручивающая нутро – выла в Северге диким зверем и звала туда, в горы, словно они с Рамут всё ещё были связаны пуповиной. И Северга не удержалась. Там она и оставила своё сердце: на войне оно ей было всё равно ни к чему, а Темани хватало и тела.

– О чём ты думаешь, радость моя? – промурлыкала Темань, сладострастно изгибаясь на широкой, готовой для утех постели.

– Не твоё дело. – Ответ Северги был груб и резок – из-под дёрнувшейся в оскале верхней губы. Мысли о дочке следовало беречь и держать в чистоте.

– М-м, – надулась сожительница. – Ну, иди уже ко мне! Что там, на улице, такого? Ведь я же лучше вида из окошка, не так ли?

У неё было безукоризненное, грамотное произношение: Темань получила прекрасное образование – не Северге чета. То, как она выговаривала каждый звук, одновременно и затрагивало похотливые струнки, и вызывало желание угостить эту смазливую мордашку пощёчиной. Не потому что навья ненавидела тех, кто учился лучше неё, нет. Темань просто иногда нарывалась – норовила побольнее ткнуть Севергу, уколоть обидой, прощупывая чувствительные места.

Северга подошла к постели, возвышаясь над Теманью. Та потянулась к её парадному оружию, ощупала рукоять, скользнула пальцем по ножнам.

– Какая у тебя... большая сабля!

Ну, не умела она обойтись без пошлых намёков, когда входила в образ этакой распутницы, жадной до плотских утех. Северга вынула клинок из ножен – светлый, суровый, остро заточенный. Им можно было бы располовинить красотку Темань с одного удара, но Северга отбросила мысль о подобном. Нет, рука не поднималась на такую прелесть.

– Достаточно большая для тебя? – хмыкнула она, забираясь острием под полы халатика.

Темань, многообещающе улыбаясь, раздвинула колени, и Северга пощекотала мягкие влажные складочки – осторожно, чтоб не порезать.

– Вся войдёт и ещё место останется. – Темань облизнулась, выгибаясь и двигая тазом так, словно хотела бы насадиться на клинок. Хорошо, что у неё хватало ума делать это понарошку, а то кровищи была бы полная кровать.

Северга скользнула саблей по плоскому, поджарому животу Темани и подцепила пуговичку, на которой полы едва держались. Чпок! Та отлетела, и взгляду навьи открылось изящное, дышащее соблазном тело. Взгляд любовницы стал томно-бархатным, без блеска, а рот приоткрылся словно бы в предчувствии наслаждения. Северга наколола на саблю пирожное и протянула ей. Темань его медленно съела, смакуя каждый кусочек, а потом принялась облизывать клинок.

– Порежешься же, дурочка, – усмехнулась Северга.

Но язык Темани мягко, шелковисто обвивался вокруг опасно острой стали, и это заводило самым подлым и сладким образом. Он ласкал саблю, а горячие толчки радости между ног ощущала Северга. Эту связь женщины-воина с её оружием Темань нащупала сама, без подсказки, и стала при случае умело использовать в постельных играх. Ей удалось довести Севергу до высшей точки второй раз, при этом даже не касаясь её тела. Выдохнув, Северга резко бросила саблю в ножны, и Темань охнула, будто в неё кое-что глубоко заправили. А всё потому, что использовали они в постели и хмарь как особый чувствительный проводник: тонкая ниточка радужного вещества, обвиваясь вокруг клинка, каждым из своих концов прорастала в их тела. Северга начала двигать саблей в ножнах, и Темань откинулась со стонами, словно орудовали прямо у неё внутри. Это опосредованное соитие окончилось ещё одной яркой и сладостной разрядкой.

Темань между тем сползла с постели, обвиваясь вокруг сапогов Северги – так и напрашивалась на унижение.