Do you wanna...(СИ)

Майклсон сел в кресло, привычно закинув ноги на низкий кофейный столик и, откинувшись на изголовье, бросил долгий взгляд на законченный портрет Эмили. Клаус нашел в себе силы закончить его без натурщицы, и теперь взирал на портрет, потягивая бренди мелкими глотками.

«Шедеврально», — не без удовольствия думал первородный, глядя на плоды трудов своих, на четкие и плавные линии, умело наложенные мазки, игру света и тени. Эмили была здесь точно живая; даже еще краше. Старинное платье, длинные жемчужные бусы, задумчивый взгляд, устремленный вдаль… И, самое главное — прижатые к груди, словно в знак полного надежды ожидания, руки в тонких золотых браслетах. Изящные руки с тонкими длинными пальцами, в которые он когда-то влюбился.

Странное дело — он любил этот портрет и одновременно ненавидел, как дорогую сердцу вещь, некогда сыгравшую в его жизни роковую роль. Клаус мог бы изорвать его, плеснуть в недорисованное лицо растворителем, закрыть в дальнем чулане в конце концов, накрыв старой ветошью. Но нет. Портрет Эмили стоял на мольберте посреди его комнаты, окруженный складками тонкой белой ткани, и Майклсон, глядя на него, поддерживал тем самым тлеющий огонек мести, не давая ему угаснуть. Не давая себе забыть.

В первый дни он был жутко зол. Клаус узнал, что Лоуринг уехала из Сан-Франциско первым же автобусным рейсом до столицы Калифорнии, после чего ее следы бесследно терялись. Тогда, вне себя, он нанес визиты родителям Эмили и всем ее друзьям, выясняя, известно ли им что-нибудь о местонахождении беглянки. Однако все без исключения качали головами и разводили руками. Первую же подругу Лоуринг Клаус убил, не удовлетворившись ответом. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что ряд убийств друзей и родственников заставит девушку вернуться в Сан-Франциско, однако вовремя спохватился. Нечего привлекать к себе внимание, пусть даже отец все еще рыскает по восточному побережью.

Тогда Клаус избрал иную тактику. Приказав поверенным избавиться от тела — которое, к слову, вскоре выловили из залива, — он установил наблюдение за всеми, кому могла позвонить Эмили, и принялся ждать.

Первый же звонок раздался спустя пять дней после побега. Лоуринг позвонила родителям, однако тем не удалось выяснить, где же дочь пребывает в данный момент. Майклсон так увлекся своей охотой, что даже подключил к поискам телефонную компанию. Немного внушения — и сотрудники с радостью делились информацией по поводу того, откуда поступали звонки. Тогда-то Клаус невольно проникся к Эмили уважением: та никогда не позволяла засечь себя, пользуясь исключительно телефонами-автоматами, тратя на разговор в среднем не более десяти секунд. Несмотря на все предпринятые усилия, Лоуринг ускользала из рук первородного подобно бесплотному призраку, но Майклсон понимал, что она не будет делать это вечно.

И вот, спустя долгих пять месяцев бесплодных поисков, мышка-Эмили наконец-то показала мордочку из своей норки в Колорадо.

— Она в Теллерайд, — сообщила Клаусу учтивая и услуживая телефонистка. В свое время она была так пленена его обаянием, что Майклсону даже не пришлось ничего внушать. — Сигнал шел из местной закусочной.

— Спасибо, дорогуша, — первородный одарил девушку обаятельной улыбкой, что было равносильно словам: «Ты оказалась полезной, поэтому, пожалуй, оставлю тебя в живых».

Клаус провел последнюю ночь, сидя перед портретом в глубокой задумчивости. Едва забрезжил рассвет, он поднялся с кресла и, разминая затекшие мышцы, не спеша подошел к собственному творению. Засунув ладони в карманы брюк, Майклсон еще некоторое время стоял над ним, склонив кудрявую голову в задумчивости, затем, словно решившись, схватил со стола растворитель и плеснул прямо в лицо нарисованной Эми. Краска потекла мутными от смешения цветов потоками, в нос ударил едкий запах растворителя. Картина поплыла, уничтожая многодневную работу первородного. Лицо, грудь, руки Эмили Лоуринг превратились в зловещую оплывшую кляксу, но Никлаус этого уже не видел. Путь его лежал в Теллерайд.

***

Никогда еще Эмили не было так легко на душе, как после переезда в Теллерайд. Как хорошо жить в свое удовольствие и не оглядываться всякий раз за спину, нервно вздрагивая от каждого подозрительного звука! Как хорошо сменить шум большого города на неспешный гомон уютного местечка у подножия Скалистых гор!.. Конечно, порой жизнь Лоуринг омрачалась воспоминаниями о родителях, которых она оставила в Сан-Франциско, но в целом девушка ощущала полное спокойствие и удовлетворение жизнью. Она быстро нашла свое место в теллерайдском обществе, устроившись небольшую уютную закусочную и принимая самое активное участие в жизни города. Эмили не пропускала ни одного праздника, ни одного мероприятия, ибо всерьез намеревалась пустить здесь корни, а для этого ей нужно было расположение и уважение окружающих. К слову, и ее, и Джинни горожане приняли с распростертыми объятиями. Уайт, к немалому удивлению Лоуринг, даже перекупила у старой хозяйки их маленький домик, так что теперь у обеих подруг появилась своя уютная гавань.

Эмили, долго думая над таким раскладом, в конце концов решилась задать Вирджинии волнующие ее вопросы: как старая хозяйка — та еще грымза! — согласилась продать им дом, и откуда у путешествующей налегке Уайт взялась такая сумма денег.

Джинни, одним движением перекинув за спину тяжелые косы, небрежно пожала плечами:

— Ну да, у меня есть кое-какие сбережения. Собственно, я умею управлять своими финансами. Цент к центу, доллар к доллару, и так далее… Ну, а миссис Мёрдок, — девушка потянулась к мотку пушистой желтой пряжи, — скажем, я была довольно настойчива и убедительна. Да и сумму я предложила вполне себе заманчивую. Бабуля долго не упрямилась… А теперь, Эми, солнышко, подай-ка мне вон те тонкие спицы. Хочу связать тебе хороший шарфик с кисточками.

На этом разговор плавно перетек в другое русло, и Лоуринг сочла свое любопытство полностью удовлетворенным. Ну как полностью… Обычно болтливая подруга не всегда спешила делиться историями из жизни. Нет, конечно, Джинни рассказывала немало курьезных случаев, что произошли с ней в разные годы, однако упорно избегала разговоров о том, что же заставляет ее часто менять место жительства. Однажды Уайт невзначай упомянула об этом, тем самым возбудив в Эмили любопытство, но развивать тему отказывалась. Все, что девушке удалось узнать, так это то, что в последний раз Джинни жила где-то в Айдахо, а до этого — в Оклахоме. В конце концов Лоуринг решила, что подруга находится в ситуации, схожей с ее собственной, а потому перестала лезть в потемки чужой души. Раз Уайт чувствует себя спокойно, то и ей пора расслабиться.

Вообще, Джинни была довольно интересной персоной. Живая и веселая, она порой впадала из крайности в крайность, чем неоднократно удивляла Эмили. Уайт любила рукоделие во всех его проявлениях, поэтому по всему дому в невероятном количестве валялись разнообразные крючки, спицы, игольницы, пряжа… И так до бесконечности. Девушка самостоятельно купила в магазине легкую ткань и сшила симпатичные ситцевые занавески. А еще вязала бесконечные шарфики-шапочки-джемпера для Эмили, точно та была не ее ровесницей, а любимой внучкой.

Старомодна была Джинни и в вопросах личного характера. Как-то раз у подруг зашел разговор по душам, что постепенно перетек к обсуждению противоположного пола и интимных отношений. Каково же было изумление Лоуринг, когда от ее в общем-то обычных рассказов лицо Уайт вдруг приобрело оттенок спелого помидора! Тогда-то и выяснилось, что Джинни относится к той редкой категории девушек, что рьяно блюдут свою честь, и до свадьбы — ни-ни. Даже кольцо целомудрия носила на безымянном пальце — симпатичное такое, серебряное, со скромным камушком.

— Сейчас соблазнов, конечно, много, — бормотала Уайт, смущенно опустив глаза, — и каждый третий парень так и норовит залезть ко мне под юбку. Но я твердо следую своим принципам, и отдамся только своему мужу в первую брачную ночь, как и полагается.

Эмили только пораженно качала головой. Да уж, вот это был сюрприз!..