Больше, чем что-либо на свете (СИ)

Они прошли под ровно подстриженной вечнозелёной аркой, и лучи Макши бледными зайчиками перемешивались у них под ногами с опавшей листвой.

– Я вижу, ты подружилась с Ульвен, – проговорила Реттгирд. – Она славная, приятная в общении, в этом следует отдать ей должное. Впрочем, как врач она... скажем так, весьма средних способностей. Но это моё сугубо личное мнение.

– Она действительно очень славная, – сказала Рамут. И, вспомнив о рыженьком прыгучем создании по имение Ледрис, улыбнулась: – И дочурка у неё – само очарование.

– А вот меня ты, как мне показалось, избегаешь... – Реттгирд, сняв перчатки, завладела руками Рамут.

Прохладный ветер гнал и кружил хороводами листья, и они с сухим шорохом плясали, будто живые, по серой брусчатке дорожки. Рамут словно вернулась в детство – в то почти забытое состояние душевного трепета под взором матушки. Впрочем, взгляд Реттгирд не пугал, а вгонял её в жаркое смущение волнующим уколом в сердце.

– Вовсе нет, не избегаю, – проронила девушка, едва дыша от саднящего стеснения в груди, словно после первой затяжки бакко. – Просто... так получается.

Тёплые руки Реттгирд сжимали её пальцы мягко, но настойчиво, а ищущий, серьёзно-ласковый взор преследовал Рамут, заставляя её сердце сжиматься в комочек в уголке грудной клетки.

– Мне хочется видеть тебя как можно чаще... Говорить с тобой – это всё равно что пить чистую ключевую воду. Ум и красота в тебе соединены в драгоценный сплав, который я мало в ком наблюдала в своей жизни. А когда ты смеёшься... Ну, улыбнись же!

Реттгирд выпутывала улыбку Рамут из тенёт смущения, выманивала наружу, заглядывая в глаза, и уголки губ девушки невольно поползли вверх, а из груди вырвался тугой, как серебристая струнка, смешок. Реттгирд восхищённо воскликнула:

– О, эти ямочки! Рамут, ты... Я даже слов не могу подобрать, прости. Они просто замирают у меня на языке. Когда ты выступала с докладом, я даже ничего спросить не смогла, потому что просто любовалась тобой самым глупым образом. Я слыву спорщицей, это правда; при желании я могу разнести в пух и прах кого угодно, но перед тобой я теряю эту прославленную хватку... Я сдаюсь, Рамут. Не знаю, что ты со мной сделала, но я сама себя не узнаю.

– Реттгирд, довольно. Тебе, видно, нравится меня смущать! – Рамут высвободила руки, отвернулась и зашагала по дорожке, стараясь справиться с возбуждённым дыханием и прогнать улыбчивую судорогу лицевых мышц.

Её сероглазая собеседница догнала её и преградила дорогу.

– Рамут, прости меня! Я, должно быть, несу чушь, но это всё ты виновата. Когда я вижу тебя, я ничего не могу с собой поделать!

Вдали, за частоколом древесных стволов, бесшумно промчалась чёрно-золотая повозка с гербом, повеяв на Рамут тягучей ночной тоской. Отрезвлённая и мгновенно озябшая, она утонула в каменной неподвижности. Кто там проехал, девушка не разглядела, конечно, но сердца холодным клинком коснулась неприятная догадка: неужели Вук? Так, всё, хватит. Зловещий жених мерещился ей уже на каждом углу.

– Рамут... – Тихий, покаянный голос Реттгирд вывел её из оцепенения. – Я огорчила тебя своими глупыми неуместными речами? Прошу... нет, молю простить меня, если я брякнула что-нибудь лишнее.

Рамут вскинула на неё взгляд, с отдохновением погружаясь в чары этого светлого и приятного лица. По сравнению с промелькнувшим чёрным призраком оно казалось ей спасительным, как костёр в морозной ночи.

– Нет, Реттгирд, ты здесь ни при чём, я просто... – Рамут осеклась, зябко ёжась. – Так, померещилось. Пустяки, забудем.

Да, она сама ввязалась в эту битву, замахнулась на победу, но даже не представляла себе, как это окажется тяжело. Что же будет дальше, если уже сейчас у неё подкашивались колени, а волчица внутри неё сжалась до размеров маленького щеночка, усталого и испуганного?

– Тебя что-то беспокоит? Может быть, я могу помочь? – Реттгирд заглядывала Рамут в глаза с искренним участием.

Рамут от собственного вздоха покрылась мурашками, улыбнулась грустно и нехотя.

– Нет, всё хорошо.

Реттгирд на несколько мгновений задумалась, потирая подбородок, а потом блеснула тёплыми искорками в глубине зрачков.

– А не пропустить ли нам по чарочке, чтоб согреться и душой, и телом?

Их гостеприимно приняло небольшое уютное заведение поблизости от сада. Не успели они переступить порог, как в окна заскрёбся дождик. Реттгирд улыбнулась:

– Вовремя мы укрылись!..

Желудок Рамут ещё переваривал сытный обед, съеденный в Обществе, а потому принял полную чарку хлебной воды мягко, как подушка, не давая хмелю резко ударить в голову. Больше девушка пить не стала, воздав должное превосходной закуске из отварных земняков свежего урожая с тонкими пластиками рассольного белого сыра. Сверху на всё это очень хорошо легла чашечка горячего отвара тэи, о которую Рамут согрела озябшие пальцы. Реттгирд попросила рассказать ещё что-нибудь о тётушке Бенеде, и девушка снова углубилась в приятные воспоминания.

– Сколько же у неё мужей? – удивлённо приподняв брови, спросила Реттгирд.

– Когда я уезжала, было восемь, – усмехнулась Рамут. – Сколько сейчас – не знаю. Может быть, ещё кого-то новенького взяла. Хозяйство-то большое, рабочие руки нужны всегда.

Она поведала о том, как приехавшую в город тётю застигли роды и как она перенесла разрез без обезболивания.

– Да, незаурядная личность! – качая головой, молвила сероглазая женщина-врач.

– Ещё какая, – улыбнулась Рамут. Она отдыхала и оттаивала душой, вспоминая родной дом в Верхней Генице и его обитателей. – Тётя Беня всё время хочет родить дочку, но получаются только мальчики.

А дождь тем временем разошёлся: на мостовых запузырились лужи, воздух наполнился сырым хлюпаньем. Чтоб не вымокнуть, они прямо из харчевни заказали повозку, но ожидание грозило затянуться на целый час.

– Проще на улице поймать, – проворчала Реттгирд, выходя под козырёк крыльца.

Рамут последовала за ней, кутаясь в плащ. Созерцать объятый дождливой стихией город им пришлось недолго: у ступеней остановилась та самая чёрно-золотая повозка с гербом на дверце. Могучие носильщики подставляли потокам небесной влаги широченные плечи в непромокаемых плащах, а рука в чёрной перчатке откинула занавеску на дверце, и Рамут с холодком в сердце увидела Вука.

– Здравствуй, моя драгоценная госпожа! Какая непогода, не правда ли? А я ехал по делам и случайно увидел тебя... Присаживайся, подвезём тебя, куда скажешь.

Случайно ли?.. Волчица насторожённо вздыбила шерсть, а вслух Рамут ответила:

– Здравия и тебе, Вук. Благодарю, мы с Реттгирд уже заказали повозку, она вот-вот прибудет.

– Пустое, моя дорогая! Зачем ждать, если я уже здесь и к твоим услугам? Садись. – Вук чуть заметно поклонился Реттгирд, та ответила ему суховато-вежливым кивком. – Сударыня, милости прошу! Присаживайся и ты. Доставим куда угодно в мгновение ока.

Рамут неохотно согласилась, Реттгирд последовала за нею. В повозке как раз оставалось два свободных места: Вук ехал не один, а в обществе облачённой в чиновничий кафтан госпожи с широким и тонкогубым, высокомерно сложенным ртом. Судя по пышной отделке наплечников и высокого жёсткого воротника, незнакомка занимала важный пост. Вук представил её, но Рамут не запомнила ни имени, ни чина; она всё гадала, случайно жених здесь оказался или нет. Высокопоставленная госпожа поклонилась весьма условно, дотронувшись до шляпы рукой в белой перчатке.

– Нам с Реттгирд нужно в Общество врачей, – сказала Рамут.

– Я так и подумал, – улыбнулся Вук. Впрочем, и его улыбку можно было назвать условной: глаза оставались пронзительно-холодными, а уголки губ едва заметно приподнялись, неподатливые, словно каменные.

Повозка мягко тронулась. Рамут одеревенела на своём месте и вжалась в спинку сиденья. В случайность появления будущего супруга ей не верилось. Что он хотел показать ей всем этим? Что знает каждый её шаг? Тень Дамрад вставала за его плечами грозным самодержавным призраком...