Похоть (СИ)

Глава четвертая

Хэмилтон проснулся с головной болью в девятом часу вечера. Уже темнело, и на набережной зажглись фонари и огни витрин. Все собирались на ужин, однако чета Винкельманов, Карвахали и Лану ужинали у себя. Подумав, Стивен тоже попросил принести ужин к нему в комнату. Виски сжимало, голова кружилась и ныла, есть совсем не хотелось. Он оставил принесённый поднос на столе и вышел на террасу в прохладную ночь. Вздохнул, вспомнив своё вечернее сновидение, такое сладостное и далёкое от всей этой непонятной сумятицы…

Удивительно, но этот сон неожиданно подарил Стивену уверенность в том, что между ним и Галатеей Тэйтон непременно что-то будет. Ему даже показалось, что теперь между ними точно протянулась невидимая нить, связавшая их воедино, ставшая пророчеством, прорицанием грядущего, его обетованием и надеждой.

Ветерок, ласково обдувая его разгорячённую голову, успокоил нервы и утихомирил страсть. Хэмилтон осторожно поднялся по лестнице на третий этаж и тут же отпрянул к стене. Ему хотелось просто бросить хотя бы мимолётный взгляд на окно спальни Галатеи, но там стоял Арчибальд Тэйтон.

Дверь его спальни была приоткрыта, там, кажется, работал телевизор, но звука не было слышно, и только экран через оконное стекло бросал на лицо Тэйтона алые и серые всполохи. Стивен снова испугался: это было лицо демона, лицо Отелло с застывшей на нём гримасой запредельной ревности и боли, спрессованной железной волей в убийственное молчание. Хэмилтон пытался убедить себя, что это просто игра теней, миражи ночи, но побоялся двинуться с места, опасаясь, что Тэйтон заметит его. Тот же, порывшись в карманах, вынул пачку сигарет и щёлкнул зажигалкой. Пламя на несколько мгновений осветило холодное неподвижное лицо, и Стивен подумал, что точно ошибся.

Тэйтон отвернулся к морю, чей шум отдалённо угадывался во тьме, и Хэмилтон хотел было прошмыгнуть вниз, к себе, но вовремя заметил тень внизу и вжался в простенок у колонны. Шаги внизу стали отчётливей, и на ступенях возник Дэвид Хейфец. Он сразу заметил Тэйтона и направился прямо к нему, однако, подойдя вплотную, долго молчал.

Молчание прервал Тэйтон.

— Ты был прав, Дэвид. Не нужно было этого затевать. Я был просто идиотом.

Врач не стал утешать приятеля.

— В истории человечества глупость имеет самые древние традиции, Арчи, а ты всегда был консерватором. Впрочем, дураком я бы тебя не назвал, — примирительно заметил он. — Но количество глупостей, совершаемых рассудочно, боюсь, намного превышает число глупостей, творимых по глупости.

— Да, я сглупил и ещё как… Мне просто казалось…

— На моей бывшей родине в таких случаях советуют осенять себя крестным знаменьем.

— Всё шутишь?

— Дурацкий колпак мозгов не портит. А сглупить каждый может. Просто ты усугубляешь свои проблемы. Но, — Хейфец задумчиво почесал переносицу, — если проблему можно решить деньгами, это не проблема, это расходы. Истинная проблема деньгами не решается. И зовётся иначе — от драмы до трагедии.

Тэйтон вздохнул.

— И что?

Но Хейфец не ответил. Воцарилось долгое молчание. Потом Тэйтон снова заговорил.

— Я думал было поговорить с Карвахалем…

— И что сказать?

— В этом-то и вопрос, — Тэйтон тяжело вздохнул.

Снова повисло молчание. Его прервал Хейфец.

— Идеальный выход из положения настолько невероятен, что и говорить о нём глупо. Но ты можешь поговорить с ней. Не может же она не понимать…

— И что? Я никогда её не отпущу. А раз так, что за смысл в разговорах? — Тэйтон вздохнул. — Но почему, подчинившись голосу дурной страсти на час, ты обречён платить за него годами скорби… — Он склонил голову. — Впрочем, кому я лгу? Какая страсть? Тёмная безмозглая дурь. Но я люблю её и не отпущу, Дэйв. Никогда не отпущу. Как бы дико и чудовищно это не звучало. Я понимаю, что она дорога Карвахалю, но… Постой, но что ты… ты что-то сказал…

Хейфец ничего не ответил, но спросил, нет ли у него коньяка. Было бренди. Еврей поморщился, но согласился. Оба ушли в комнату Тэйтона.

Хэмилтон воспользовался этим, чтобы спуститься на второй этаж и пройти к себе в спальню.

Его трясло. Тэйтон стал ему отвратителен. Стало быть, он, Стивен, с самого начала был прав во всем. Галатея вовсе не любила мужа, но тот из ревности и самолюбия не отпускал её. Конечно, жизнь с таким человеком была адом. Что может быть хуже жизни без любви? Но что толкнуло Галатею на брак с нелюбимым мужчиной? Или любовь давно прошла? Тэйтон, конечно, был страстно влюблён и добивался её, но со временем даже безграничная любовь может вызывать глухое раздражение, если рядом — чужой тебе человек. Стивен понимал Галатею. Вот почему она так склонна искать уединения, вот почему так скупа в словах и жестах. Сдержанность прятала боль.

Но Тэйтон сказал, что Галатея дорога Карвахалю. Стало быть, поэтому Бельграно и назвал Тэйтона дураком? Он привёз жену… к кому? К любовнику? Но Рамон Карвахаль смотрел на Галатею странным, таким оценивающим взглядом, и в этом взгляде не было вожделения. Впрочем, о Карвахале судить было трудно.

На землю давно спустилась глубокая ночь. Небо заволокло тучами, в узких дымных просветах молочно белел тоненький серп ущербной луны. Хэмилтон помрачнел. Но какова же глубина низости человека, который, зная, что нелюбим, не желает дать свободу партнёру, обрекая его пожизненно влачить ярмо ненавистного супружества? Небось, сошлётся на брачные обеты? Вечная сказочка ортодоксов! Они не знают, не понимают, не чувствуют, что свята только любовь. Хэмилтон был взвинчен и явно перевозбуждён. Он твёрдо положил себе завтра во чтобы то ни стало найти возможность поговорить с Галатеей наедине.

В его новом сне она расширенными глазами смотрела, как он раздевался, живот её был взволнован, дрожащие колени силились сомкнуться. Его взгляд останавливался на нежных выпуклых рёбрах, девичьих ключицах, соблазнительно открытой шее, потом он нависал над ней, между бёдрами, насильно раздвинутыми. «Да, да!» — кричала она, и ему приятно было слышать этот стон. Её било, как электрическим током, бедра её шевелились, отвердевали, и она то безумно вскрикивала, то исступлённо рыдала от судорожных волн его любви.

Утром он проснулся поздно, около девяти. На вилле, как сказала ему гречанка-кухарка Мелетия, почти никого не было, кроме фрау Винкельман, француза Рене Лану, возившегося с неполадками в машине в гараже, и миссис Тэйтон. Все остальные ушли на раскопы ещё час назад. Сердце Стивена забилось чаще. Лучшего случая трудно было и представить.

Миссис Тэйтон он нашёл на внутреннем дворике виллы, возле бассейна. Она сидела на шезлонге, глядя, как по лазурной воде разбегаются солнечные зайчики. Края белой шляпки чуть прикрывали лицо, а подолом её голубого платья нежно играл ветерок. Хэмилтон робко приблизился. Сегодня от неё пахло иначе. Древесно-бальзамический аромат, спелый лимон, ломтик свежего имбирного корня и ложка майского мёда — чистое наслаждение. Бодрость верхних нот таяла, и проступало страстное мгновение соития — роза и кардамон. Потом следовал запах сонного воска. Уютный вечер вдвоём: шкура на полу, горящие свечи, бокал коньяка, потрескивающие в огне камина поленья…

— Я не помешаю вам, миссис Тэйтон?

Галатея подняла на него глаза и молча покачала головой. Немое очарование этого сдержанного жеста пленило его. Но на её пальце он вдруг заметил кольцо, и это — напоминанием о её муже — на мгновение смутило его. Он перемолчал неловкость и спросил:

— Вы, как я вижу, любите одиночество?

— Все мечтатели одиноки, — пожала она тонкими плечами.

— Истинное одиночество — это присутствие непонимающего, — осторожно проронил он двусмысленную фразу.

Губы её чуть дрогнули.

— Одиночество вовсе не страшно. Надо только назвать его уединением, — не то согласилась, не то оспорила его она. Он уже где-то слышал эти слова, но в её устах они прозвучали свежо и тонко.