Игра: Дочки-матери (СИ)

Во все двери и окна щемилась дворня от мала до велика. Как и людям в храме, всем им хотелось меня потрогать, погладить по головке. Не только женщины, но и некоторые мужчины умилённо плакали.

«Капец котенку»! - подумала я.

- Мама, может праздник устроим, для своих?

- Осилим? - улыбаясь, спросила она у полненькой женщины лет сорока пяти.

- Если только все вместе, - сморкаясь и вытирая слёзы, ответила та, и как пошла командовать!

Мужчины таскали и сдвигали столы и стулья. Тащили деревянные лавки. С кухни, кладовой и подвала тащили банки с солениями, копчения, бутыли с напитками. С огорода тащили зелень, и всё это нарезалось, укладывалось в тарелки и блюда, разливалось в кувшины и графины.

Ну, наконец-то, отвлеклись от меня, облегчённо вздохнула я.

Сидящая радом со мной Наталья рассказывала, кто есть кто.

Командовавшая тут всем Василиса, оказывается, была кормилицей ещё самой Натальи. Мне указали пальцем на женщину лет тридцати:

- А это Татьяна, она твоей кормилицей была. Не помнишь?

- Нет, я ничего из прошлой жизни не помню. Видно сильно испугалась тогда...

Из моей прошлой жизни.

Мы с мужем сидим за свадебным столом. Празднуем свадьбу моего сына. Невестка мне не нравится - больно шустрая! «Гулять будет, - ною я мужу в ухо, - вон пройдоха какая!

Только через годы я поняла, сколько она на своих плечах вынесла: безработицу, болезни моих внуков, аварию, а затем долгое лечение моего сына. А когда я заболела, Настя в Москве училась тогда. На плечи моей, такой нелюбимой невестки, легла и моя болезнь. Ворочала меня на постели, как бревно, утки таскала, пролежни лечила, уколы колола... Прибегала из магазина своего, укол мне сделать. Бутерброды себе на ходу соорудит, кефира из холодильника хлебнёт и опять на работу.

Понять-то я поняла, а прощения так и не попросила. Вроде не за что: ругаться мы с ней не ругались. А что не любила... За это прощения, вроде, не просят...

Я смотрела на Василису, как генерал на параде, руководящую всей этой оравой. Первое чувство раздражения и ревности шептало: она тут всю власть забрала! Вон Наталья сидит, как послушная девочка, руки сложивши, а эта... раскомандовалась!

Потом пригляделась к лицам домочадцев: нет ни одного фальшивого, слащавого выражения. То искренне плакали от радости, теперь так же искренне и по-доброму переговариваются, подшучивают.

Мы привыкли по фильмам и книгам, что крепостные униженно кланяются, прислуживая за столом, изображают подобострастную тень. Лукавят, подсиживают друг друга, чтобы поближе к господам быть.

За этим застольем сидела семья. Просто очень большая и дружная семья. Никто не шумел, дети не бегали, взрослые не делали им замечаний... Дети чинно крестились перед едой, старались казаться взрослее.

Какой-то неухоженный мужичок в рясе, похоже, бродячий инок, стал читать молитву перед принятием пищи, все склонили головы и шёпотом повторяли за ним.

Василиса, решив все командные вопросы, присела в конце стола на краешек скамейки, готовая в любой момент вскочить и помочь. Нет, поняла я, так себя ведёт не властная диктаторша, а... мать. Часть ноши, которая свалилась на Наталью после смерти родителей и мужа, она, видимо, приняла на свои плечи.

- Мы все молились за тебя, Аннушка, - сказала Татьяна, - так сердце за тебя болело все эти годы. Какую муку наших душ Господь исцелил, какую тяготу снял! Никак не могу поверить. Кажется, что сплю и проснуться страшно: вдруг проснусь, а дитятко опять, как раньше... Господь нам Ангела своего послал в утешение!

- Угу, Ангела, - пробормотала я, - а сами таскаете меня по дому, как куклу. А как заговорю, визжите: «Ой, она ещё и говорящая!»

Все рассмеялись.

Наталья, молча, наблюдала за мной. Её тревожный взгляд преследовал меня. Я встала из-за стола, обняла её за шею и поцеловала в щеку.

- Матушка, я прошу тебя и всех остальных считать, будто я всё это время воспитывалась за границей, в чужой стране. Учить то меня учили, да только не всегда тому, что нужно знать русской девушке.

- А ты очень умная стала? - спросил серьезный крепкий мальчишка, лет восьми.

- Местами, - буркнула я.

- Как это «местами»?

- Ну, например, в этом кусочке головы я умная, - сложив пальцы крабиком, показала я на часть головы, - здесь у меня хранится умение читать, считать и писать. Вот в этих местах, - я потыкала пальцем по разным участкам головы,- я даже немного мудрая, а по остальным местам и дури хватает.

Дети смеялись, взрослые тоже улыбались.

- Я благодарю вас всех, а особенно матушку, за ваши молитвы. Вы на самом деле вымолили у Бога разумную жизнь для своей Аннушки.

Господь открыл мне много тайн, но то, что получено свыше, не может заменить простых знаний о жизни, которые всем известны с детства. Например: надо кушать, чтобы знать вкус и названия блюд, нужно носить платья и одежду, чтобы знать, как называются части одежды. Потому вам придется учить меня очень простым вещам, хотя я и не глупая и грамоту знаю и многое другое.

Господь любит вас, раз он услышал ваши молитвы.

Они слушали, напряжённо ловя взглядами каждое движение моих губ. А последняя фраза про любовь Господа, которую я произнесла машинально, не придавая ей особого значения, вызвала целый шквал от вздохов облегчения, до радостных слёз.

А ведь они, и правда, всё молились за больную девочку своей госпожи, - дошло до меня!.....\\\

После ужина Наталья проводила меня в мою комнату.

Кровать тут была широкая, на коротких ножках, как лежанка. Несмотря на то, что на ней была взбитая пышная перина со множеством подушек и одеял, на неё не трудно было взобраться маленькому ребёнку.

Игрушки в комнате были, но лежали на верхних полках шкафа, а деревянная лошадка-качалка вообще была задвинута за спинку кровати. Понятно, больной ребёнок не мог в них играть.

- Даша будет у тебя горничной, - указала она на девушку с растрёпанной короткой для этого века косицей, - она и раньше смотрела за тобой. Сейчас-то ей полегче станет.

Женщина присела на кушетку у кровати и растерянно разглаживала на коленях складки платья. Я притулилась рядышком, пристроив затылок ей на грудь, взяла её ладошки и прижала к своим щекам.

- Как хорошо, что у меня есть... мама. Как я соскучилась по этому ощущению, не представляешь. Как холодно душе без мамы...- по щекам покатились слёзы.

Моя мама отринула меня от своего сердца ради общих с отчимом детей. Забытое чувство тоски по материнской любви захватило худенькое тельце двенадцатилетней девочки. Как будто я вновь в своём неприкаянном детстве, и вновь девочка-школьница идёт поздним вечером по трассе, опоздав на школьный автобус, и в голос ревёт, заглушаемая проезжающими фурами, кричит ветру: «За что они меня так?!»

Уже взрослой девушкой, я писала стихи матери, какие пишут только возлюбленным:

...Я лечу к тебе против ветра.

Нежеланная, но лечу!

Прильну к окошку,

Прижму ладошку,

Спрошу: тепло ли тебе? Светло?

А утром ты встанешь

И первой увидишь:

Дыханьем моим отогрето стекло...

- Мама, мне плохо без тебя! - выдохнуло у меня прямо из души.

- Девочка моя, доченька! - сорвалась Наталья и прижала к себе, - я здесь, я с тобой! Прости мне моё неверие. Я всегда была рядом с тобой и буду рядом всегда!

Я горько рассмеялась сквозь рыдания и закашлялась.

Она вытирала большим кружевным платком мои слёзы, потом обхватила им мой нос: сморкай. Это тоже меня насмешило. Разревелась, дура старая! И, правда, как ребёнок. Возможно, что детская психика этого тела так реагирует на напряжение последних дней.

- А как ты спасла нас от Владыки-то, помнишь? - отвлекая меня от переживаний, радостно заговорила она, - А то сейчас нас уже к постригу бы готовили, всё бы на церковь отобрали... А ты - молодец, какая! Я бы так не сумела с архиепископом и священниками говорить. Так расстроилась, что слова сказать не могла. Аж, в глазах потемнело. Думаю: ладно - я, а девочку-то Господь для чего исцелил? Для умирания в монастыре? И чем это лучше болезни? Тогда уж оставил бы, как прежде - без ума. Душа хотя бы чистой была, чище, чем в монастыре, уж точно!