Опекун для юной девы (СИ)

Хотя… Зная Аршеза — будет ведь. Не за нее, но вместе с ней — точно. Ведь сколько времени он провел с ней за учебниками за эти два месяца — объясняя, уточняя, дополняя, проверяя результат. Без него бы она за этот срок так много и так быстро ни за что не освоила. А сколько еще оставалось!

— А как Гаянэ? — спросила Аня Верховного. — Не надумала продолжить учиться?

— Нет, — тот лишь печально покачал головой. — Интерес к внешнему миру у нее по-прежнему отсутствует, к сожалению. Ни книги, ни телевизор — ничего. Отторгает. Любую внешнюю информацию. Степка пытался ее уговорить хоть на улицу выйти — отказалась категорически. Из своей комнаты она все так же выходит только в сад, и только крепко держа его за руку.

— С вами по-прежнему не общается?

— Нет. Начинает паниковать, едва я подхожу близко, и не слышит ни слова. Так и остается одна надежда на Степку. Он добрый, она это чувствует. Вот и тянется к нему невольно. Невозможно ж совсем одной. Да и он к ней уже привязался. Я его не прошу, сам с ней сидит все свободное время.

— Я к ней загляну?

— Да, конечно, сходи.

Забрав из больницы, Ринат поселил Гаянэ в самом дальнем конце своего особняка, где почти не бывал сам, и куда никогда не заходили его гости. Ее уютная комната, расположенная на первом этаже, имела выход непосредственно в сад, но прошло две недели, прежде чем Гаянэ решилась им воспользоваться. Она согласна была говорить с Аней, она впустила в свой круг Степу, и на этом все. Вампиров — всех без исключения, включая хозяина дома, — она ненавидела и боялась. Порой часами могла рассказывать, как именно она хотела бы убить их, временами рыдала, трясясь от страха, что сейчас все то же сделают с ней. О своей жизни на родине она никогда не вспоминала сама, и отказывалась поддерживать разговор, если его заводили другие, от будущего не ждала ничего, кроме мучений и смерти, настоящим не интересовалась… Оставалось надеяться, что это исправят время и приглашенный Ринатом психолог, но пока изменения в глаза не бросались.

К Гаянэ Аня привычно отправилась через сад. И привычно сделала маленький крюк, чтоб пройти мимо Голубого Дерева. Просто взглянуть на него лишний раз, провести рукой по нежному, чуть вибрирующему под пальцами стволу, мимолетно прижаться щекой.

Настоятельная просьба Рината проводить возле этого дерева по два часа в неделю Аню не тяготила. Сад Рината действительно обладал какими-то колдовскими силами. В каком бы настроении девочка ни пришла сюда, прогулка по этим тропкам дарила покой, умиротворение, уверенность в собственных силах. Ане казалось, здесь даже воздух прозрачней. Оттого и дышится легче, и даже запоминается лучше. Те страницы, что она прочла, сидя рядом с Аршезом возле Голубого Дерева, она помнила удивительно четко. А уж те поцелуи…

Да, благопристойным чтением дело не ограничивалось. И, если бы не Анин страх, что хозяин дома застанет их за не самым пристойным занятием, «целомудренными поцелуями» дело бы не ограничилось тоже. Но вот любопытно, когда Ар целовал ее дома, ему приходилось порой достаточно резко прерываться, поскольку острые, как иглы, зубы грозили превратить поцелуй в укус. А вблизи Дерева зубы у него не трансформировались никогда, притом, что желание его тела она ощущала временами весьма отчетливо.

Но исключительно сквозь одежду. Аршез оставался верен своему слову, и как бы страстно ее ни целовал, и как бы сильно ни желал, никогда не переступал установленных им же самим границ. А Аня все чаще ловила себя на мысли, что его вскользь брошенная фраза о том, что она будет умолять его передумать, когда-то показавшаяся ей излишне самоуверенной, с каждым днем все больше походит на пророческую.

Она вздохнула, прижимаясь лбом к любимому Дереву в попытке немного успокоиться. И отправилась дальше, в глубину сада. Гаянэ, возможно, и не выражала бурной радости при ее появлении, но, каждый раз внимательно осматривая с головы до ног и не находя следов пыток, чуть успокаивалась, что тоже было неплохо.

Аршез следил за своей девой в окно до тех пор, пока она не скрылась за деревьями. Нет, он не отслеживал ее перемещений. Просто любовался. Его Избранница. Во всех смыслах этого слова. Теперь уже во всех, даже в официальном.

— Как отец, все еще злится? — поинтересовался Верховный, по-прежнему сидящий в своем кресле.

— Да даже не злится, скорее, в каком-то шоке: не может поверить, что я сделал с ним это… Да я, если честно, и сам не могу поверить… Но, по крайней мере, теперь мне не нужно опасаться, что мать в любой момент окажется на улице, а наш дом продадут за долги. А то, что он не желает больше со мной разговаривать, я как-нибудь переживу. Хватило уже разговоров, пока шли все эти судебные разбирательства, — Аршез поморщился, вспоминая. Добиваясь, чтоб сын отступился и забрал заявление, папочка не брезговал ничем: ни задушевными беседами о счастливом детстве и океане своей родительской любви, ни ударами на жалость, ни откровенными угрозами. Возможно, если бы не Аня, чье благополучие напрямую зависело от опекуна, и не Верховный куратор, внезапно и крайне жестко поставивший освобождение от финансовых и юридических проблем с отцом обязательным условием получения Аней гражданства, Ар бы и не выдержал, отступился. Все же отец — это один из столпов мироздания любого ребенка. И лишить его малейшей возможности вести ту жизнь, к которой тот привык, унизить, добившись признания недееспособным, Младшим… Даже мать была категорически против последнего, звонила, умоляла: «не ломай ему жизнь!» В те дни лишь обнимая вечерами свою деву, зарываясь носом в ее волосы и замирая так на неопределенное время, он возвращал себе душевный покой. И набирался сил, чтобы идти дальше.

Тем более, что и без отца проблем было выше крыши.

— Ты с рационом своим как-то определился? — вот об одной из них Риниеритин и напомнил.

— А что с ним определяться? — Аршез лишь устало пожал плечами. — Кровь хочу. Анину. Всегда. А то, что они привозят… — он вздохнул. — Нет, если зацеловать Анюту до умопомрачения, а потом добежать до машины с едой достаточно быстро, то все неплохо. Жажда возникает лютая, удовлетворяется большим объемом крови, пьется легко… А вот если без нее — иногда даже зубы не трансформируются. Смотрю на еду, смотрю… И прошу у сотрудников службы доставки иглы, у них есть специальные… для кормления таких вот убогих… Пью, питаться же как-то надо. Вот только с трудом, в горло не лезет, давиться начинаю. Да и потом хочется рот прополоскать от привкуса…

— А чай тебе при этом вкусный?

— Чай вкусный, — кивает. — Но даже не в этом суть. Я теперь даже после хорошей порции крови все равно голод чувствую. Не сразу, конечно. Но по утрам… И потом, в середине дня. Только чаем и снимаю. Сладким. Я пробовал без сахара — не то, даже голова не проходит.

— Так, может, тебе чаем не ограничиваться? И, вместо того, чтобы заставлять себя пить кровь, попробовать что-то еще из человеческой кухни?

— Смерти моей хотите? — недовольно хмурится на это Аршез. — Чтоб, если не едой человечьей траванулся, так солнечную болезнь заработал, отказавшись от крови? Может, мне и завещание сразу на ваше имя черкнуть?

— Черкни, если хочешь, — невозмутимо отзывается Риньер. — А над расширением рациона подумай. Пока думаешь — пропей курс витаминов. Человеческих. Только не в таблетках, найди растворимую форму, раньше были, вроде, такие.

— Может, все же, вампирских?

— Да что ж упрямый ты у меня такой! Ну не усваивает у тебя организм вампирские источники энергии, так не мучай его, переходи на другие. Смирился ж ты как-то с тем, что секс-вечеринки с друзьями тебя больше не привлекают. Так и с кровью смирись, и прекрати уже свой организм насиловать.

Не привлекают, да. Однако он вовсе не стремился это афишировать. И Риниеритину вот уж точно, не говорил. Его постоянные расспросы о здоровье и так излишне нервировали. А тут еще это. На вампирские вечеринки со времен знакомства с Верховным (и его незабвенным Древом) он сходил раз, другой, третий… На четвертый окончательно убедился, что ничего, кроме раздражения и усталости он после них не испытывает, и ни желания, ни потребности идти туда не ощущает. Он хотел Аню. Аню, а не абы кого, будь то вампирша или человечка. Ему нужна была ее кровь, ее плоть, ее запах… Ее взгляд, улыбка, дыхание… Прикосновения — сначала робкие, а потом все более уверенные… Ее наслаждение и ее жажда, и жар разгоряченной его ласками плоти, и сок ее естества, смешавшийся с кровью и делающий эту кровь не просто непередаваемо вкусной — умопомрачительной…