Опекун для юной девы (СИ)

— Аня! Аня, посмотри на меня! А-ня! Я хоть раз сделал что-то, что заставило бы тебя подозревать, что я мечтаю тебя ударить? Хоть раз?

— Об остальном я тоже раньше не подозревала.

— Разве? Ты не знаешь, что твое тело желанно? Ты не знаешь, что я хотел бы ласкать его? Целовать? И не только те места, что не скрыты одеждой. Ты не знаешь этого? Не ощущаешь?

Она все-таки покраснела. Все-таки смутилась, он сумел пробить ее, вывести из этой убийственной апатии.

— Так знаешь или нет, Анют? Или мои слова для тебя сейчас — откровение?

— Знаю, — отрицать было бы не просто глупо — нелепо. Он никогда не скрывал. Сдерживался, не позволяя себе, но ведь не скрывал.

— Я хочу твою кровь?

Она все же взглянула ему в лицо.

— Тебе виднее.

— Я спросил, что видно тебе. Не лукавь, ребенок. Ты чувствуешь, что я хочу ее?

— Да, разумеется, чувствую. Не ежесекундно, понятно, но… Ты сам знаешь, бывали моменты.

— Бывали, — спокойно кивнул он на это. — А что насчет моего желания избить тебя? Хоть один момент? Намек?

Она молчала.

— Хорошо, не бить. Обругать. Накричать, обидеть, унизить. Было?

Отрицательно машет головой.

— А ведь это не кровь, ребенок. Это эмоции. Ты бы даже не поняла, из-за чего я кричу на тебя, что беру при этом. Люди тоже кричат, ты бы даже не удивилась. Так зачем же мне было скрывать эту свою потребность? Да так тщательно, что и близко ничего не мелькнуло?

— Что ты хочешь от меня? Я не знаю. Я не знаю, не знаю! Но если вы этим питаетесь, если вы это едите…

— Люди рыбой питаются?

— Да, — чуть растерялась от смены темы.

— А ты?

— Что я?

— Ты рыбу ешь? Я ни разу не видел.

— Я не люблю.

— Не любишь. И не ешь. А если накормить тебя через силу — ты будешь плеваться. И почувствуешь лишь отвратительный вкус. Хоть она съедобная. Она полезная. И каким-то другим людям кажется вкусной. Ведь так?

— Так.

— Вот и со мной так. Я это не ем. Для меня все отрицательные эмоции — как для тебя та рыба. Съедобно. Но не вкусно. Совсем.

— Но тогда… тогда ты всегда голодный.

— Почему?

— Потому, что насыщают сильные эмоции. Максимальные.

— Страсть — очень сильная эмоция, Анют. А еще бывает очень большая радость. Сильным бывает не только негатив. Да и не нужны они часто, сильные. Вот смотри. Ты когда-нибудь слушала музыку? Ту, что исполняют в консерватории? Симфонию, скажем? Можешь представить, что это?

— Ну, конечно же.

— А теперь представь, сколько эмоций и оттенков получит, прослушивая ее, человек с абсолютным слухом? Сколько красоты и полноты впечатлений от тончайших переливов, переходов тона, еле слышного шепота, отголоска, напева… Да, там обязательно будет крещендо, но в конце, когда душа и без того переполнена эмоциями и впечатлениями.

— Хочешь сказать, у тебя абсолютный слух?

— На эмоции? Может, и не абсолютный. Но близок к тому. Эмоциональный голод мне не знаком. Мне не надо никого стимулировать.

— А тот вампир, что мучил ее, он, по-твоему, не имеет хорошего слуха?

— Он глухой. Это не просто отсутствие слуха, это болезнь, уродство. Он просто не слышит, понимаешь? Симфония играет. Многоголосая, богатая, насыщенная… а он не слышит. И делает громче, громче… И все богатство тончайших оттенков, все переливы — он просто не может их воспринять, не ощущает, не впитывает. Ему не музыка нужна для насыщения, а только треск барабанного боя, он инвалид.

— Пока инвалидами он делает людей! Ар, ну скажи, неужели ему ничего не будет? За все эти пытки, за все?!

— Закон он не нарушал, — глухо ответил Аршез. — Законы писали Древние. Эмоциональная глухота — это их болезнь, среди них таких… Риниеритин обещал, его уберут из Страны Людей. Запретят въезд. Это все, что он может сделать… Это вообще все, что в данном случае возможно.

— Ты про Рината тоже тогда подумал? Что он такой, да?

Отнекиваться не стал.

— Да. Это он для тебя Ринат, а вообще… Это вампир из ближайшего окружения Владыки. Нынешнего, но свою должность получил еще при прежнем. А тот был… самым «глухим» из всех Древних, наверное. И фавориты у него были соответственные, и должности они получали, и привилегии, и тронуть их было нельзя… Это сейчас их хоть как-то теснят, клубы их закрыли, с должностей снимают за подобное, из Страны Людей выгоняют… Но они же тоже не дураки, тут же объявили, что этим больше не занимаются, излечились, принуждаемы были… А законодательство такое, что поди проверь. И клубы у них по-прежнему есть, подпольные только, и деньги там крутятся такие, что… Что еще я мог думать о Верховном кураторе, вышедшем из этой среды?.. Нам с тобой просто каким-то чудом повезло…

«Нам с тобой». Эти слова неожиданно согрели сильнее самого горячего чая. И растопили последние осколки отчаянья в ее душе. «Нам с тобой». У нее есть Аршез, их двое, и даже если весь мир вокруг безумен, они выдержат. Аня повернулась и обняла его. Прижалась. К такому теплому, такому родному.

— Мы ведь справимся, да?

— Да, родная, мы обязательно справимся, — он усадил ее к себе на колени, обнял, зарылся пальцами в ее волосы, вдохнул запах. — И какие, к дракосу, взрывы эмоций? Вот сейчас хорошо.

И она была в общем-то согласна. Но один вопрос ее все-таки мучил.

— А как же кровь?

— Кровь?

— Моя кровь. Ты ведь ее хочешь, ты сам признал.

— Хочу… Я думал, ребенок. Сидел тут и думал, пока ты навещала ребят. Советовался с Ринатом…

— Где он, кстати?

— Ушел по делам… Сбежал, чтоб тебя не смущать. Сказал, ждет нас вечером у себя. Все равно машину мы оставили там, возвращение неизбежно… Так вот про кровь, Анют. Вопрос, на самом деле, серьезный. И ты, я думаю, уже поняла, насколько.

Она кивает. Скорее нервно, чем уверенно.

— Можно быть аккуратным. Можно очень стараться не навредить, но… Потом это классифицируют как «несчастный случай». А такой результат меня не устроит. Никогда. Мое желание видеть тебя живой и здоровой значительно сильней моей жажды. Выводов отсюда два, — вздохнул, собираясь с мыслями. Она молчала, ожидая продолжения. — Первое: по прилету в Чернометск я кладу тебя в клинику. На обследование, не пугайся. Всего лишь проводить полное обследование организма, на наличие явных и скрытых патологий, вероятных проблем и возможных осложнений. Это Клиника Крови, они специализируются именно на проблемах, возникающих в связи с кровопитием, и будут смотреть с этой точки зрения: чем конкретно тебе угрожает кровопотеря. Проверят на аллергию на лекарства, в первую очередь, на те препараты, которые используются при восстановительной терапии… Я должен знать. Представлять, насколько для тебя это вообще возможно, даже если я не собираюсь сейчас…

— А ты не перестраховываешься?

— Перестраховываюсь, — кивнул спокойно. — Но в соседней палате с Никитой я тебя видеть не хочу.

— Ревнуешь? — попыталась она пошутить.

— Смешно, — кивнул он, оставаясь предельно серьезным. — Второе, Анют. До тех пор, пока тебе не исполнится восемнадцать — никакого секса и никаких связанных с ним укусов. Ты к подобному пока не готова. Но даже если в будущем ситуация изменится, и ты начнешь умолять меня передумать — все равно: до восемнадцати мы потерпим, а там… будем смотреть. Потому что я сам уже не готов. После всего… после всех этих трупов, несчастных случаев, убитых детей… Просто боюсь за тебя, ребенок. Просто боюсь… И лучше уж мучиться от неудовлетворенности, чем выть над твоим бездыханным телом.

— Спасибо, — тихо и благодарно прошептала Аня. Только сейчас осознавая, что на самом деле — она боялась. Даже выбирая жизнь с Аршезом, даже осознавая, что наверно… когда-нибудь… ей все же придется — она боялась этого. Она действительно была не готова.

— А месячные… — продолжил он, и Аня вновь смутилась от одного упоминания об этом процессе. Ар мысленно вздохнул: эта кровь была для него такой желанной, а главное, ее потеря была для девочки настолько естественной и безвредной, что у него просто не выходило не думать о том дне, когда он сможет пригубить ее. Вот только день этот, похоже, настанет не скоро. Его ребенку еще взрослеть до него и взрослеть. — Ты просто предупреждай меня заранее, и я буду уезжать на это время, чтоб не пугать тебя излишне бурной реакцией. В конце концов, должен же я родственников навещать, с друзьями, оставшимися на родине, встречаться. Так почему бы не в эти дни?