Теряя себя (СИ)

И мне искренне жаль его, несмотря на то, кем он был и чем занимался, так же, как жаль Хозяина, потерявшего быть может единственного друга. Если честно, за эту неделю я ни разу не видела Рэми и не слышала о нем, потому что присматривающий за мной Леви настолько же немногословен насколько и безэмоционален. Прекрасно помню его непроницаемое лицо, когда он, внезапно нарушив мое одиночество, появился в комнате и сухо сообщил, что мы уезжаем. Больше ни слова, ни объяснений, проницательный взгляд и резкие движения, будто бы произошло что-то из ряда вон выходящее. Лишь по столпотворению полицейских в холле я поняла, что действительно произошло — страшное, отвратительно уродливое и скрытое от моих глаз пропитавшимися кровью простынями.

Юджин был распят.

Посередине пустоты, в проклятой тишине, оставшейся после зачистки. Вот так просто, будто бы он не обладал силой, скоростью и ловкостью вампира, будто бы он и не был лучшим другом самого Дамиана Рэми, будто бы он и не дышал двенадцать часов назад. Жизнь слишком непредсказуема, чтобы верить в стабильность, строить планы, надеяться на будущее, может поэтому я с каким-то тихим послушанием, шокированная и растерянная, следовала за Леви, совершенно не зная, куда он меня везет, и откуда взялся острый кинжал, спрятанный в моей сумке. Но даже не это самое страшное, а то, что этот кинжал предназначен для Господина, ни для кого другого. Это будто въелось в меня, проникло глубоко в сознание и пустило корни, так, что теперь я не могу думать ни о чем другом, кроме как о смерти Рэми. Мне даже кажется, что я слышу чей-то шепот — он напоминает о смерти Элисон, Айрин, мамы, он рассказывает о свободе, которую я потеряла, он говорит о несовершенстве мира, проглотившем миллионы таких, как я. Он живет отдельно от меня, но тем не менее является частью меня, неотъемлемой и родной, одновременно пугающей и вызывающей непреодолимое желание последовать за ним. Просто взять кинжал и, усыпив бдительность Хозяина, избавиться от настырных слов, выкинуть их из головы и вновь стать прежней Джиллиан Холл — не убийцей, не палачом, а тихой девочкой из Изоляции.

Господи, мне так страшно, потому что мысли об убийстве чуждые мне. Это не я, я не могу, не хочу никого убивать.

— Не хочу… — тихо шепчу, встряхивая головой и, наконец, отвлекаясь от собственных терзаний. Непонимающе смотрю перед собой, пока не осознаю, где нахожусь — в том самом доме, куда привез меня Леви неделю назад. Он небольшой и уютный, с маленькой светлой кухней, отделенной от гостиной вытянутой столешницей; полированной лестницей, ведущей наверх, и чередой комнат, расположенных по обе стороны коридора. В одной из них я нашла свой кров, в одной из них я предаюсь омерзительным мыслям и со слезами на глазах продумываю план убийства, в одной из них я с замирающим сердцем жду приезда Хозяина, но тут же молю его не приходить, потому что я не смогу удержаться — этот шепот сильнее меня.

— Что не хочешь? — Вздрагиваю, слыша голос Леви, вынырнувшего будто из ниоткуда, и молча наблюдаю за тем, как он неторопливо пересекает комнату и подходит ближе, испытующе вглядываясь в мое лицо. Становится откровенно неуютно, словно он сейчас сканирует мою душу и может с легкостью увидеть то, на что ему смотреть нельзя.

— Не хочу оставаться здесь, — отвечаю первое, что приходит на ум, и опускаю глаза, думая о том, что Леви будто следит за мной. А ведь и правда, все это время, что мы находимся под одной крышей, он всегда оказывается рядом, и стоит мне обернуться, как я обязательно увижу его тень. — Ты следишь за мной? — спрашиваю как можно более равнодушным тоном, на самом деле не столько ожидая ответа, сколько желая разговорить его и хоть как-то отделаться от навязчивых мыслей.

Если честно, я хочу забыть о них.

Если честно, я предпочла бы умереть, чем замарать свои руки в крови.

Но я не могу иначе.

— Слежу.

— Почему?

— Потому что я не знаю, в кого ты превратилась за то время, что не была под моим присмотром, — он отвечает откровенно, нисколько не задумываясь о том, что может задеть меня, а я поджимаю губы, силясь не расплакаться, потому что я и сама не знаю, кем стала. Наступившую паузу наполняет шум непогоды и барабанящего по окнам дождя, и наш маленький дом гудит, когда сильные порывы ветра упираются в его стены и пытаются подчинить себе. Кажется, еще немного и он сложится как картонная коробка, а нас с Леви разбросает по разные стороны. По крайней мере, мне не пришлось бы терпеть тяжелого проницательного взгляда. — Знаешь, на самом деле мое место рядом с Хозяином, но мне приходится торчать здесь, пока где-то там, — Леви показывает пальцем на дверь, — ему угрожает опасность.

Ты не прав, Леви, потому что там, за дверью, ему ничто не угрожает.

Судорожно вдыхаю, переплетая пальцы и сжимая их сильно-сильно, чтобы душевная боль ушла и заменилась на физическую — пусть меня будет ломать, рвать на куски, перетирать в порошок, но неконтролируемое желание убить Господина исчезнет. Боже, просто пусть оно исчезнет. Разве я многого прошу?

— Он ведь приедет? Я должна увидеть его.

— Должна или хочешь? — подозрительным тоном спрашивает Леви, а я совершенно теряюсь, не зная, что ответить. Хочу, до ужаса просто, потому что по-настоящему соскучилась, несмотря на то, через что мне пришлось пройти на рабовладельческой площадке Юджина. Но ведь я справилась, а Рэми выгнал меня лишь потому, что хотел защитить, доверив тому, кого считал истинным другом. Во только Юджин… Юджин сам стал жертвой.

Молча смотрю на Леви, ожидающего ответа, и пожимаю плечами, больше не желая продолжать разговор. Наверное, было бы проще рассказать про странный шепот в моей голове, но я не могу сформулировать мысли, постоянно ускользающие и будто прячущиеся от чужого внимания. Такое ощущение, что они предназначены только для меня, этакий коварный секрет, страшная тайна за семью печатями, которая откроется только тогда, когда сердце Господина умрет.

Я схожу с ума, видимо.

На улице усиливаются стоны ветра, а наш диалог с Леви заканчивается моей усталой улыбкой.

— Хочу, — медленно встаю со стула и также медленно, не произнося больше ни слова, покидаю гостиную, чтобы спрятаться в своей комнате и вновь предаться ожиданиям. День, второй, третий — мне нужно набраться терпения и Рэми обязательно приедет. Как всегда идеально красивый, уверенно грациозный, он зайдет в мою комнату и медленно подойдет к кровати, на которой я лежу. Наверное, он проведет ладонью по моей щеке и, быть может, даже улыбнется, той тихой и едва заметной улыбкой, которую за время, проведенное с ним, я научилась различать. И, несмотря на то, кем он является, в нем несомненно есть что-то хорошее, уже привычное и родное, то, чего я отчаянно боюсь потерять.

Придется.

***

Эта ночь воистину ужасна: ураган, начавшийся еще вечером, вынуждает меня проснуться и со страхом вслушаться в завывание ветра, от которого дрожат рамы и где-то внизу слышится жуткий стук, похожий на хлопанье окна или дверей, распахнутых непогодой. Я могла бы встать с постели и посмотреть, что случилось, но холодный пронизывающий до костей страх сковывает тело, и я, не моргая, вглядываюсь в темноту и молю Бога, чтобы этот проклятый шум прекратился. И он действительно прекращается, заменяясь на какую-то жуткую тишину, пропитывающую каждый уголок дома и съедающую вой ветра, вдруг замолчавшего и прекратившего стучать в окна дождевыми каплями. Теплое одеяло, в которое я вцепляюсь пальцами, перестает греть, и меня бьет крупная дрожь, когда после надрывного затишья внизу раздаются вполне живые и настоящие звуки. Мне даже кажется, что я различаю шаги, неторопливые, тихие, постепенно приближающиеся к лестнице.

Ступенька за ступенькой, шаг за шагом, и мое бешено стучащее сердце, гулким эхом отдающее в висках. Голова шумит оттого, с какой силой оно начинает гонять кровь, и я в мгновение оттаиваю, чувствуя, как между лопаток стекает капелька пота. Время растягивается в бесконечность и будто зависает по мере того, как шаги приближаются к моей комнате и кто-то, столь же неторопливо и медленно, поворачивает ручку двери. Натягиваю одеяло на голову и уже из-под него наблюдаю, как в спальню заходит высокая фигура, в которой я узнаю Хозяина. Облегченно выдыхаю и, резко скидывая с себя одеяло, сажусь на кровати. Мне хочется кинуться на него и обнять, но что-то неприятно напряженное читается в его движениях, когда он включает ночник и, пока я привыкаю к приглушенному свету после абсолютной тьмы, опускается в кресло.