Осторожно, женское фэнтези. Книга 2 (СИ)

— Будет еще лучше, — с жаром пообещал декан факультета искусств.

— Не сомневаюсь, — ответил на это заявление милорд Райхон.

Они обменялись еще парой взаимно-вежливых фраз, после чего искусники, попрощавшись, удалились, оставив нас с ректором одних в пустом зале.

— Тут мило, — сказала я, чтобы не молчать.

— Когда включаются иллюзии — да, — согласился маг. — Если хотите…

— Нет, не стоит из-за меня тратить энергию артефактов, — запротестовала я. — Посмотрю на открытии, когда будет еще лучше.

— Хорошо, — не спорил ректор. — Просто не знаю, чем еще вас занять. Дел у нас с вами, по сути, сегодня нет.

— Я могу уйти, если не нужна.

— Нет, что вы. Я… Я сам ничем не занят, и если вы останетесь…

Будем бездельничать вместе. Пить чай, есть шоколадные пирожные и говорить о всякой ерунде, смеяться, шутить. Было бы здорово, но я даже представить себе подобного не могла: не с Оливером, зажатым до скрипа в тиски норм и правил, большую часть которых он сам для себя и придумал.

Но мечтать не вредно, и можно хотя бы попытаться. Предложить ему пойти в посольство? Или?..

— Сыграете что-нибудь? — я указала взглядом на пианино. — Вы обещали однажды.

— Я? — он растеряно оглянулся на инструмент. — Наверное. Но… давайте в другой раз?

— Давайте, — вздохнула я.

Иногда он все же позволяет себе расслабиться, поднимает забрало и показывает свое истинное лицо, к слову, довольно симпатичное без этой напускной серьезности. Но сегодня явно не тот день.

— Впрочем… — ректор посмотрел на мою кислую физиономию, потом — на закрытую дверь. — Почему бы не сейчас? Правда, музыкант я так себе…

Поскромничал, конечно же.

Играл он великолепно — просто не мог иначе. Он же идеал, и все, что он делает, должно соответствовать гордому званию… Но когда зазвучала музыка, я уже не думала о таком. В конце концов, этот его талант придумала не я. Я и представить не могла грозного мастера темных материй в роли одаренного пианиста. И это было замечательно. Прекрасно, как и поднимающаяся к потолку мелодия — та самая пастушья песенка, которую он насвистывал на ключах. Но теперь к свирели пастушка добавилось эхо окружающих пастбище гор, звон ручьев, щебет птиц, протяжная песня заблудившегося в ущелье ветра… Хотелось слушать, закрыв глаза, раствориться полностью в нарисованной звуками картине. Но тогда я не видела бы лица музыканта, его взгляда, иногда обращающегося ко мне, задумчивого и мечтательного, его пальцев, парящих над клавишами, казалось, едва касаясь их, а без этого невозможно было до конца почувствовать и понять…

Но я и так не поняла. Слишком тонко, слишком неуловимо.

Когда прозвучал последний аккорд, я еще несколько минут молча вслушивалась в тишину, надеясь, что меня вот-вот посетит озарение, но этого не случилось: Оливер Райхон как был, так и остался для меня загадкой.

— Сыграйте еще что-нибудь, — осмелилась попросить я.

— Нет, — он поднялся. — Теперь ваша очередь.

— Моя? — опешила я.

— Вы говорили, что учились когда-то. Не может быть, чтобы все забылось.

— Забылось, — закивала я истово, но меня, не иначе как с помощью тайных чар, уже усадили на стул. — Милорд, я…

— Уверен, что вы обязательно вспомните.

И это будет последней каплей в наших так и не начавшихся отношениях. Издевательство над своим слухом, в отличие от хвоста, он мне не простит.

— Вы сами напросились, — предупредила я угрюмо, решив, что терять мне все равно нечего.

Учили… Чему же меня учили? Не сутулиться, не болтать ногами… Каким-то гаммам. Отец демонстративно кривился и затыкал уши, не обращая внимания на то, как мама шикает и дергает его за рукав домашнего сюртука… Это — в этой жизни. В другой у нас и пианино дома не было, только детский ксилофон, по которому я стучала от скуки. Но в той, другой, был музыкальный класс и добросердечная Машка, учившая всех желающих играть «Собачий вальс» или — особо «одаренных» — «Лунную сонату». Еще «К Элизе»… Элизабет…

Партию правой руки я худо-бедно помнила, а попытавшись взять аккорд, безбожно сфальшивила. Дважды. Поморщилась и сыграла с самого начала только правой и лишь первые такты. Умудрилась даже не ошибиться, но как же это было убого!

— Элизабет…

— Знаю, это ужасно. Простите.

Я встала и от греха подальше закрыла крышку пианино. Погладила холодное отполированное дерево.

— Вам не за что извиняться, — пальцы Оливера словно невзначай коснулись моих. — У вас, определенно, есть слух, чувство ритма… и что-то еще…

— Что? — прошептала я, не в силах отвести взгляда от манящего и пугающего омута черных глаз.

— Не могу объяснить, — с улыбкой признался он. — Даже себе. Что-то странное. То, что отличает вас от других. Магия, которая спит в вас. Ваше бессилие. Это так…

— Жалко? — выдохнула я.

— Трогательно, — с нежностью, от которой у меня перехватило дыхание, мужчина погладил меня по руке и, сжав мою ладонь, уже не думал отпускать. — Вы кажетесь такой хрупкой, что порой хочется…

Не договорив, он медленно подался ко мне, и я почувствовала его горячее дыхание на своих губах…

И наваждение схлынуло. Музыка, до сих пор звучавшая в моей голове, умолкла. Сердце, замершее на несколько долгих мгновений, забилось снова, быстрее и быстрее, разгоняя по венам вскипающую от злости кровь.

Я резко отвернулась, и губы ректора неловко ткнулись мне в висок.

— Простите, милорд. Это… не то, что вы думаете. Простите.

От удивления он разжал пальцы, отпуская мою руку, и я, не теряя времени, бросилась к двери.

Чем раньше уйду — тем лучше.

— Элизабет!

— Простите, — извинилась я снова.

Растерянный и обескураженный моим бегством, он был так мил, так непохож на себя обычного… Слишком непохож, и это только добавило мне решимости.

Ненавижу!

Ненавижу, когда мною манипулируют! Даже из лучших побуждений.

Мне Мэйтина с головой хватает, так тот хоть не пытается подтасовывать события. А за такое… За такое…

Я не знала, что сделаю, но спускать подобное не собиралась.

Погода тоже определилась с настроением. Солнце уже и не думало выглядывать, притаилось за хмурыми тучами, прячась от разбушевавшегося ветра. Темное небо сердито ворочалось и, когда-никогда, вниз срывались холодные мелкие капли. Но даже начнись настоящий ливень, я не повернула бы к общежитию. Потому что… Потому что не повернула бы, и все!

— По-вашему, это смешно? Смешно, да?

Хорошо, что Грин был у себя. Фраза и без того не очень умная и оригинальная, обращенная к пустому кабинету прозвучала бы совсем глупо.

Но целитель был на месте. Сидел за столом и листал какие-то бумажки. Когда я ворвалась, просто отложил их в сторону и уставился на меня, старательно изображая недоумение.

— Невысокого же вы обо мне мнения, если думали, что я ничего не пойму! — высказала я со злостью.

— А вы обо мне, очевидно, слишком высокого, раз считаете, что я сейчас что-нибудь понимаю, — проговорил он спокойно.

Я даже поверила бы, что ошиблась с выводами… Но нет, не ошиблась. Потому что других объяснений тому, что случилось… что чуть не случилось в торжественном зале ректората, не было.

— Чернила у меня на лице, да?

Сжав кулаки, я приблизилась к столу. Хотела стукнуть по чему-нибудь — да хоть бы по невозмутимой физиономии Грина! — но сдержалась.

— Успокойтесь, Бет, — сказал он тоном заботливого доктора. — Нет у вас на лице никаких чернил. Было маленькое пятнышко, но…

— Издеваетесь?! Чем вы меня намазали?

— Намазал? — он продолжал притворяться, что ничего не понимает. — Вы об этом? — открыл ящик стола и достал знакомую бутылочку. — Это лосьон. Увлажняющий. Раствор для дезинфекции рук сушит кожу, поэтому держу на всякий случай… Извините за такие интимные подробности.

— Лосьон? — я проскрипела зубами, из последних сил сдерживаясь. — Так это из-за лосьона Оливер Райхон вдруг полез ко мне с поцелуями?!

— Что?

Он не применял телекинез, только поднял глаза, но меня как будто отшвырнуло от стола. А лучше бы вообще вынесло прочь из кабинета. Но нет…