Безграничная (ЛП)

— Я желаю, чтобы могла.

— Прескотт хороший парень, — говорит он, его голос напряжен. — Он позаботится о тебе.

Я не знаю, что сказать. Он встает, в силу привычки стряхивает со штанов несуществующую в раю грязь. — Ну, думаю, я должен отпустить тебя. У меня впереди поход.

Он притягивает меня в свои объятия. У нас были прощания, у Такера и у меня, от случая к случаю, но ничего подобного не было. Я цепляюсь за него, вдыхаю его запах, его одеколон, лошадиный пот и сено, намек на печенье «Орео», чувствую твердость его рук, зная, это в последний раз, когда я их чувствую, и я смотрю на него со всем отчаянием и разбитым сердцем, и затем мы целуемся. Я повисаю на нем изо всех сил, целуя его, будто мир, собирается исчезнуть, и думаю, что в каком-то смысле это так. Целую его так, как вероятно, должна была бы постесняться делать в таком месте, как на небесах — это как церковь, место, где Бог смотрит прямо на тебя, но я не останавливаюсь. Я отдаю ему все свое сердце через свои губы. Я люблю его. Я открываю свой разум и показываю ему, как сильно я люблю его. Он издает испуганный, мучительный смешок, и отстраняется, тяжело дыша.

— Я не могу оставить тебя, — говорит он хрипло.

— Я тоже не могу оставить тебя, — отвечаю я, качая головой. — Не могу.

— Тогда не оставляй, — произносит он, хватает меня за шею и снова целует, и мир вращается, вращается и затем темнеет.

ГЛАВА 22. ПРОРОК

Я проснулась в своей комнате в Джексоне. Минуту я обдумывала, было ли это все плохим сном. Оно кажется таким. Но затем реальность обрушивается на меня. Я издаю стон и переворачиваюсь на бок, сворачиваюсь в позу эмбриона, давлю руками на лоб, пока он не начинает болеть, раскачиваюсь, раскачиваюсь, потому что знаю, что Такер ушел.

— Ох, сейчас, — говорит голос. — Не плачь.

На краю моей кровати сидит ангел. Я чувствую, что он любит меня. Он благодарен, что я в порядке. Дома. Я чувствую его облегчение от того, что я в безопасности.

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Папа?

Это не отец. Это мужчина с рыжеватыми волосами, глазами цвета неба после захода солнца, когда свет почти покидает его. Он улыбается.

— Боюсь, в этот раз Майкл не смог прийти, но он передает свою любовь, — произносит он. — Я Уриэль.

Уриэль. Я видела его раньше. Где-то в моем сознании я храню его образ, стоящего рядом с отцом, выглядящим сильным и царственным, но я не знаю, откуда это пришло. Я сажусь, и почти сразу меня наполняет слабость, пустота в желудке, будто я не спала несколько дней. Уриэль сочувственно кивает, когда я падаю обратно на подушки.

— У тебя было интересное приключение, не так ли? — произносит он. — Ты хорошо справилась. Ты сделала то, что должна была сделать. И, вероятно, даже больше.

Но недостаточно хорошо, думаю я, потому что Такер мертв. Я больше никогда его не увижу.

Уриэль качает головой.

— Мальчик в порядке. Собственно говоря, он больше, чем в порядке. Поэтому я пришел, чтобы поговорить с тобой.

Кажется, что мое тело становится вялым от облегчение.

— Он жив?

— Он жив.

— Значит, у меня проблемы? — спрашиваю я. — Я не должна была спасать его?

Уриэль посылает мне маленькую улыбку.

— У тебя нет проблем. Но то, что ты сделала для него, то, как ты влила себя в него — спасло его, да, но также и изменило. Ты должна понять.

— Это изменило его? — повторяю я, чувство ужаса поселяется в моих внутренностях. — Как?

Он вздыхает.

— В старые времена мы называли человека с таким большим количеством сияния, с огромной божественной силой внутри — пророком.

— Что это значит, пророк?

— Он будем немного больше, чем человек. В прошлом пророки имели возможность исцелять больных, вызывать огонь или шторм или видеть будущее. Это влияет на мелочи: их чувствительность к части мира, которую обычно люди не видят, их осознание добра и зла, их силу: в теле и духе. Иногда это также влияет на их долголетие.

Мне понадобилась минута, чтобы переварить информацию. И подумать, что на самом деле слово долголетие означает в данном случае.

Выражение Уриэля почти шаловливое.

— Ты должна присматривать за ним. Убедиться, что он не попадет в неприятности.

Я уставилась на него. Пытаясь сглотнуть.

— Что насчет Азаэля? Он собирается прийти за нами?

— Ты достаточно продуктивно разобралась с Азаэлем, — говорит он, в его голосе чувствуется гордость.

— Я… убила его?

— Нет, — отвечает он. — Азаэль вернулся в рай. Его крылья снова белые.

— Я не понимаю.

— Сияющий меч не только оружие. Это сила Бога, и ты всадила его прямо в центр плоти и крови Азаэля. Ты наполнила его светом, победила его истиной.

Может, я что-то типа Баффи.

— Все, что я сделала — это использовала меч, — отвечаю я, смущенная от этой мысли.

— О, это все? — спрашивает он легко, будто подшучивает надо мной, но я не могу быть уверена.

— Что насчет других Наблюдателей? Они придут?

— Когда Азаэль пал, лидерство над Наблюдателями вернулась обратно к Семъйязе. И по каким-то таинственным причинам, я не верю, что он собирается нападать на тебя.

Думаю, все сложилось хорошо. Все это кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, если быть честной. Я должна присматривать за Такером. Я в безопасности от Черных Крыльев. Впервые, я не в беде. Я жду, что остальное обрушится на меня в любую минуту.

— Ты не в безопасности от Черных Крыльев, — говорит Уриэль немного грустно. — Наблюдатели — это лишь небольшая фракция падших, которые по-прежнему будут искать Нефилимов и преследовать свои тайные планы по всему миру.

— И в чем заключаются их тайные планы?

— Выиграть войну, моя дорогая. Мы должны быть бдительными в нашей работе против них, все мы, от могущественных ангелов до кровных ангелов. Предстоит еще много работы. Много битв.

— В этом моя цель? Сражаться? — спрашиваю я. В конце концов, я дочь убийцы.

Уриэль садится.

— Вот что ты думаешь об этом?

Это лучший трюк моей матери: отвечать вопросом на вопрос. Что, честно говоря, мне надоело. Я думаю о шипящем звуке, который издавал сияющий меч, когда я втолкнула его в грудь Азаэля, крик его страдания, его серое лицо. Рябь отвращения проходит сквозь меня.

— Нет. Не думаю, что я боец. Но, тогда, кто я? В чем моя цель? — я поднимаю глаза на Уриэля, и он посылает мне сочувствующую улыбку, сжимая губы. Я вздыхаю.

— Ох, правильно. Вы не собираетесь мне говорить.

— Я не могу сказать тебе, — отвечает он, что поражает меня. — Ты единственная, кто может решить, в чем твоя цель, Клара.

Я решаю? Теперь он говорит, что я решаю? Привет, неожиданный поворот.

— Но видения…

— Видения показывают тебе развилки на пути, чтобы ты стала той, кем должна быть.

Я качаю головой.

— Погодите. Так какую развилку на пути я должна была выбрать? Я имею в виду, какую из них: я принимаю решения сама или пусть все идет своим чередом?

— Обе, — отвечает он.

Хорошо, этот ответ приводит в ярость.

— В чем твоя цель, Клара? — мягко спрашивает меня Уриэль.

Кристиан, сразу думаю я. В каждом видении был Кристиан. Он присутствует на каждой развилке моего пути. Но значит ли это, что он моя цель? Может ли человек быть целью?

Однажды мама мне сказала: ты моя цель. Но что она имела в виду? Была ли она буквальна? Или она, тоже, говорила о выборе?

Каждый ответ приводит меня еще к пяти вопросам. Это не честно.

— Я не знаю, — признаю я. — Я хочу быть хорошей. Делать хорошие вещи. Хочу помогать.

Он кивает.

— Тогда ты должна решить, что позволяет тебе это делать.

— Будут еще видения? — почему-то, прежде чем он отвечает, я думаю, ответ «да».

— Думаешь, на твоем пути будет больше развилок? — спрашивает Уриэль, другим вопросом на вопрос. У него были знакомые глаза, знающие, голубые с крошечными искрами в них. Я знаю эти глаза.