Теряя себя (СИ)

Иногда мне кажется, что оно меня меняет, меняет потому, что раньше бы я ужаснулась, увидев как один из охранников поднимает руку на женщину, а сейчас просто прохожу мимо, едва ли заостряя внимание на заплаканном лице. Меня ждет работа на кухне, и, чтобы до нее добраться, я преодолеваю длинный коридор, открываю ту самую стеклянную дверь, прохожу ровно двенадцать шагов и сворачиваю направо, где находится лестница вниз, в подвал, оборудованный под кухню. Если сделать несколько лишних шагов и заглянуть за угол, то можно увидеть внушительных размеров холл, разделенный на две половины толстыми прутьями решетки. В одной половине регистрируются новоприбывшие девушки, которых после заполнения необходимых документов раздевают, выстраивают в шеренгу и бегло осматривают на наличие насекомых и кожных заболеваний. Только после этого их запускают в другую половину, ведут на общую помывку и разделяют по комнатам, чтобы в недалеком будущем отдать на растерзание вампирам. Все они не доживут до старости и умрут насильственной смертью, потому что предназначены для одного лишь — развлечения и утоления жажды. Сейчас я об этом знаю, а когда-то, давным давно, была в точно таком же положении страха и неизвестности, правда с другими декорациями: затемненным стеклом, собственным отражением в нем и Дамианом Рэми, стоящим по ту сторону и выбравшим именно меня. Меня, черт побери, а не одну из тех, кто был в одном ряду со мной.

Отличная насмешка судьбы. Браво.

Громкий смех возвращает в реальность, и я, выпустив мыльную тарелку из рук, с безразличием наблюдаю за тем, как столпившиеся у одной из девушек охранники начинают ее лапать, вызывая вполне логичную реакцию — страх и слезы. Кажется, она здесь новенькая, потому что ее лицо мне незнакомо, либо же я его попросту не запомнила. Зачем? — если завтра ее может не быть. Маленькая и худенькая, напуганная и потерянная, она напоминает загнанного волками кролика, у которого нет ни единого шанса выжить, потому что “продажные” не знают жалости и с удовольствием пользуются своим положением. Они издевательски шутят над ней, пока я вытираю руки о фартук и бросаю косые взгляды в их сторону. Наверное, будь у меня больше смелости, я бы схватила нож и перерезала им горло, и не для того, чтобы избавить несчастную от приставаний, а для того, чтобы напомнить им, кто они.

Люди, продавшие собственные души за обещание вечной жизни.

— Что уставилась? — бросает один из них, отвлекаясь от своей жертвы и поворачиваясь ко мне. Пожимаю плечами, послушно отводя взгляд и возвращаясь к работе. Знаю, что он меня не тронет, не подтолкнет к столу и не заставит снять джинсы, как делает это с плачущей девушкой, не ударит головой о столешницу и не забрызгает ягодицы липкой спермой, чтобы затем уступить место другому, еще более грубому. Он хватает ее за волосы и тянет на себя, с размаху вколачиваясь в податливое тело и вызывая страх у остальных девушек, работающих в одной секции со мной и ставших свидетелями насилия. Они боятся стать следующими, даже не подозревая, что на самом деле это не самое страшное. Самое страшное ждет впереди, когда их выберет какой-нибудь богач, а потом избавится, и неважно как — посредством смерти или перепродажи. Все просто. Неделя, месяц, год — сколько они протянут, прежде чем превратятся в прах?

В конце концов звук их возни надоедает, и я не нахожу ничего лучше, чем покинуть секцию, взяв попавшийся под ноги мешок с отходами. Обычно собравшийся мусор складируют у двери, ведущей на лестницу к черному выходу, где прислоненные к стене контейнеры проглатывают черные мешки, а потом освобождаются специальной службой. Приоткрыв дверь, я не раз смотрела на ровные ступеньки, ведущие вверх и упирающиеся в железную решетку, которая позволяет увидеть кусочек мрачного неба. В этот раз все иначе, в этот раз я решаюсь не просто заглянуть за запретную линию, но, опасливо обернувшись назад и не увидев поблизости ни одного охранника, сделать несмелый шажок внутрь. Отвратный запах скопившегося мусора, доносимый проникающим ветром, раздражает рецепторы и заставляет меня как можно быстрее закрыть дверь и избавиться от сквозняка. Здесь влажно и холодно, поэтому мне приходится обнять себя за плечи и, смирившись с неприятным запахом, пройти мимо темно-зеленых контейнеров, наполненных не только мусором, но и крысами, издающими противный писк. Он усиливается по мере моего приближения и затихает за спиной, когда я достигаю точки назначения и, обхватывая пальцами холодные прутья, прижимаюсь к ним лбом. Резкий ветер бросает в лицо мелкую морось, опаляя кожу свежестью и свободой, и я жадно вдыхаю воздух, разглядывая стоящие на противоположной стороне улицы здания, скорее всего, не принадлежащие Юджину, потому что они не похожи на наши ни архитектурой, ни отделкой. А значит, предназначенные для рабов комплексы расположены буквой “П”, внутри которой и находится двор.

Уже порядком замерзаю и покрываюсь гусиной кожей, но упорно стою на месте, надеясь на то, что когда вернусь, потерявшие человеческие лица охранники закончат свое дело и оставят нас в покое. Мы спокойно доработаем день, вернемся в свои комнатушки и провалимся в сон, где нет никакой жестокости, вампиров и крови. Где нет вообще ничего, потому что я забыла, когда в последний раз видела сны.

— Вот ты где, — со злостью произносит Тьери, появившийся внезапно, будто из неоткуда. Он хватает меня за волосы, и, не успеваю я отпрянуть от решетки, как вновь оказываюсь прижата к ней. Скула начинает ныть от удара, и во рту скапливается металлический привкус крови, когда он отводит мою голову назад и вновь ударяет, отчего я прокусываю щеку и шиплю от боли. Он почти вдавливает меня в прутья, упираясь согнутой рукой в лопатки, и не торопится отпустить. Господи, ведь не для того, о чем я думаю? — Какого черта ты тут делаешь? Забыла о правилах?

Не забыла, но мне не хочется наблюдать за тем, как люди превращаются в монстров под давлением похоти и власти.

— Я выносила мусор.

— Ну да, а мне кажется, ты наглеешь, чувствуя себя особенной. То, что Хозяин не позволяет трогать тебя, не дает тебе право нарушать правила. Ты поняла меня? — Тьери сильнее сжимает пальцы, натягивая волосы и дергая на себя, так, что его лицо оказывается сбоку, и я ощущаю неприятный запах изо рта. Лучше уж прикосновения холодной решетки, чем его близость. Прекрасно догадываюсь, почему он так зол — потому что у него, по каким-то причинам, нет возможности поиздеваться надо мной, как он делает это с другими. — Пошли, у нас проверка, всем приказано быть в своих комнатах, — наконец, он отпускает, но только для того, чтобы вновь вцепиться в предплечье и потянуть за собой. Непонимающе хмурюсь, вглядываясь в его профиль и едва поспевая попадать на ступеньки.

— Проверка? Что это?

— Меры предосторожности, за последнюю неделю убиты двое членов Совета, — Тьери говорит это между делом, продолжая тащить меня к входу, а у меня ноги наливаются свинцом и кровь стынет в жилах. Перед глазами стоит его невозмутимое лицо, и подвал превращается в сгусток липкой тьмы, обволакивающей нас с каждым шагом. Она жадно проглатывает наши фигуры, и я уже не различаю красок.

Члены Совета. Убиты. Двое.

— Тьери, постой, прошу, — мой голос дрожит, как и руки, когда я пытаюсь остановить его и выпытать детали. Сердце гулко ухает в груди, пока я складываю мысли в цепочку и, наконец, задаю главный тревожащий меня вопрос: — Кого? Кого они убили на этот раз? — Только не его, не его, не его.

— Какая тебе разница? Давай, Холл, пошевеливайся, — он заталкивает меня в кухню, уже опустевшую, и мучает пренебрежением, умалчивая фамилии убитых. А я ощущаю, как уснувшие во мне эмоции вновь просыпаются и вызывают прилив отчаяния, потому что я не хочу, чтобы Рэми был в этом списке. Вацлав, Авиэль, кто угодно, пусть даже единственная женщина в Совете, только не он, я не хочу слышать о его смерти. Он не заслуживает ее, или заслуживает? — учитывая то, что он сделал с нами. В мыслях о нем я не замечаю как оказываюсь в общем коридоре и, освобожденная от горячих пальцев Тьери, растерянно застываю, наталкиваясь на полный хаос: вышедших из своих комнат девушек, прижавшихся к стене, и мелькающих между ними синих пятен, то и дело исчезающих в проемах дверей и наверняка обыскивающих комнаты. Их выкрики хлесткими ударами бьют по стенам, и я отмираю, торопясь прижаться щекой к стене и уставиться в испуганные глаза девушки, лишь вчера заселившейся в соседнюю комнату. Она стоит в паре шагов от меня, копируя позу остальных и ожидая своей очереди, а я не могу не заострить на ней внимания. Ее нельзя назвать красивой, но что-то очаровательно приятное есть в ее чертах: высоких скулах, пухлых губах, даже в веснушках, усыпавших кожу. Ее волосы огненно-рыжие, и на фоне белых стен она выглядит веселым и ярким лучиком солнца, каким-то образом затерявшимся в лабиринте ада. Отчетливо вижу, как дрожат ее губы, когда сзади нас появляется один из полицейских и подходит к ней. Он нагибается, проводя ладонями по ее ногам, бедрам, ощупывает грудь, подмышки, даже волосы, а потом исчезает в ее комнате, откуда слышатся звуки разбрасываемых вещей и двигаемой мебели. Если честно, эта проверка выглядит полным абсурдом, потому что, не имея связи с внешним миром, мы вряд ли можем представлять опасность, тем более, каждая из нас находится под пристальным вниманием охранников. Нам даже не разрешено ходить друг другу в гости, чтобы исключить всякую возможность сплоченности.