Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— Я знаю, что мы не можем. Но прикасаться я могу. Не забирай у меня этого. — На этих словах последовал поцелуй в шею. — Лора, ты — моя жена.

— Да убери ты от меня свои руки! — Я вскочила с кровати, оскалившись. Комната вместе с Джорджем постепенно покрывалась лиловыми оттенками. — С первого раза я выражалась смутно или что?

— Успокойся. Успокойся, милая, не надо нервничать. Это было всего лишь прикосновение.

— Не нервничай? Успокойся? Всего лишь прикосновение? — Я рассмеялась громко и дико. — Ты у меня сам сейчас успокоишься навеки, поганый извращенец… Придите!

Я взмахнула в воздухе руками. Поначалу ничего не происходило, а потом послышался тихий и неясный гул, шум крыльев. А потом стекла окна комнатушки вдребезги разбила целая стая летучих мышей. Объективно, Джордж ничего со мной не сделал и не заслужил никоим образом наказание. Но так я была устроена. А в тот момент бешенство и вовсе накрыло меня с головой.

Маленькие осклабленные темные создания вцепились моему мужу в лицо и трепали до тех пор, пока я не дала им знак остановиться. В то время, как Джордж оплакивал ссадины на своем лице, я сбежала обратно в розарий. Упав под куст роз, я дала волю слезам, разрыдавшись на голоса, как ребенок. Изуродованная кукла Его Величества. Я ненавидела саму себя. Ненавидела то, что он вылепил из меня. Ненавидела, что не позволяю другим касаться себя, потому что душа моя больна. Ненавидела боль…

Моя рука услужливо нащупала веревку, которой я только днем подвязывала розы и, дернув за нее, распустила ветки, ударившие меня по лицу шипами до крови, что успокоило меня, как глоток свежего воздуха в иссохшиеся легкие. Как и обещал Джордж, к вечеру хлынул дождь. Да не просто хлынул, а за пару минут вымочил меня до нитки. Я одна. Я здесь совсем одна. И дождь. Никого, кто мог бы понять, умирающую в путах созависимости душу. Для нормальных людей сие есть омерзительная патология. Никто не услышит, никто не поймет. Ненавижу боль…

В ушах зазвучали пророческие слова, некогда произнесенные Дизарой.

‘…Если он еще не бил Вас, значит, Вы еще не до конца его знаете. Рано или поздно он поднимет на Вас руку. И Вас жаль даже больше. Потому что, когда шрамы зарубцуются, Вы захотите еще. И еще. Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным… Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.’

— Я ненавижу боль, ненавижу. — В слезах шептала я, трясущимися руками делая из веревки петлю. — Мне все это глубоко противно.

Мгновение, и веревка уже опутала шею. Осталось только затягивать. — Я выше этого. Я не зависима. Я здорова.

Резкий рывок затянул петлю так сильно, что глаза начало вытаращивать из орбит. Я беспомощно хватала ртом воздух… Я тосковала так, что дай Бог ему быть так любимым другой. Я была голодна. Ничто не насыщало меня, не приносило желанный покой. Господи, молю, верни мне его… Только его кровь и сперма могли меня насытить… Голова взрывалась снопами искр от раздирающих ее голосов. Я сжала виски и вскрикнула…

‘Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе.’

Слова звучали и гремели в голове, прокручиваясь без конца и края, словно надоедливую пластинку заклинило.

— Вернись ко мне. Верни меня. Я ненавижу боль. Я ненавижу жизнь. Я без тебя не умею… — Ослабив петлю и сделав пару вдохов, резким рывком я снова затянула узел. Алчно не вынося боль, хоть я и достаточно беспроблемно ее переносила, я причиняла ее себе намеренно сейчас сотни раз. Чтобы забыться на короткий миг, вспомнить минуты, когда все было хорошо. Вспомнить, как удавливали любимые руки, и ничего в жизни больше не было нужно. Ни статусы в обществе, ни богатство, ни даже воздух, а только этот отвратительный обычным людям доминантно-сабмиссивный паразитизм хищника и жертвы…

Вернулась я домой насквозь промокшей, отбросив веревку в угол, с лиловыми следами на шее, не успевшими регенерировать. С волос моих стекала вода. Я бросила безразличный взгляд на Джорджа, промывавшего царапины на лице водкой, и прошла к лежанке.

— Я ведь, знаешь, сходил с ума с первого дня, как ты появилась здесь. Ты приехала сюда с ним, ты была еще человеком, а уже стала звездой моей путеводной. Я не женился. Я отверг всех женщин. И вот, счастье, наконец, улыбнулось мне. Я получил жену, которую хотел. По крайней мере, я так думал. Сейчас я вижу правду. Тебя нет у меня ни физически, ни духовно тем более. Никакого толку, что ты здесь есть, если к тебе не прикоснуться. А я — парень, и у меня есть желания. И права за много лет безответной любви.

— Ошибка. — Я покачала головой, скрестив ноги по-турецки под собой.

— Что? — Он резко обернулся в мою сторону.

— Ты — моя гребаная ошибка, потому что других альтернатив мне не дали. И прав у тебя никаких, Ласлоу. А что касается безответной любви, почувствуй всю ее мощь на своей шкуре, пока я мщу всему миру через тебя. Меня выгнали из дома, лишили детей. Любимый мужчина, которому я отдала тело, душу и жизнь. Как бы ты там ни говорил, что любишь меня, ты и близко подобного не испытывал, так что довольно пустого трепа. Не надо сравнивать пять минут томлений, когда подрочить хочется, а ’Плейбоя’ нет рядом, с моими чувствами. Ты проиграешь. В любом случае.

Слава Богу, он оказался умнее и спрашивать, что такое ‘Плейбой’ не стал. Я все равно была не в настроении объяснять фишечки нашего мира убогим Трансильванским провинциалам…

Оставшееся время я наслаждалась работой в огороде и розарии. С Джорджем мы больше не разговаривали, тем не менее, я исправно готовила и накрывала на стол в гнетущем молчании. Его родители не могли не восхищаться мной, ведь я исполняла столько дел одновременно и все успевала…

В периоды бурь и ураганов, мы с Джорджем бежали под дождем босиком, спеша накрыть посевы, чтобы их не сломало ветром и не смыло ливневыми потоками. Все это на мгновения возвращало меня к прежней человеческой жизни, заставляло чувствовать себя более живой в мире без крови, богатства и разврата на шелковых простынях. С этим мужем мне не нужно было убивать. У нас было все, что необходимо любой молодой паре. Все это было почти что прекрасно, но рана в груди не заросла, и двигаться дальше меня ничто не мотивировало. Мы жили тихо, мирно… И мертво. Без любви и чувств. А для меня такая жизнь была аду сродни. Вскоре по ночам все чаще начали изводить кошмары, а огненная лихорадка свивала все мое тело, порождая невыносимые мучения. Очнувшись, я узнавала от Джорджа, что бредила всю ночь напролет, выкрикивая его имя. С каждым днем мне становилось все хуже. Я уже была готова ползти в замок на коленях, умоляя меня вернуть, как однажды… Одной прекрасной ночью… Произошло то, чего никто никак не ожидал…

Я возвращалась из розария за полночь. Луна не явила свой лик на небосвод, и ни одна лампада не освещала темный дом. С непривычки даже вампирское зрение включилось не сразу. Когда же это произошло, я увидела дорожку из лепестков алых роз, выложенную от двери до нашей с Джорджем комнаты. Ласлоу… Чертов романтик. Сколько же роз пострадало, чтобы он смог сомнительно порадовать меня этим глупым романтичным жестом… Я переступила порог спальни, и в этот момент на меня напали. Взяв мою косу в крепкий захват, некто изо всех сил приложил меня виском о стену. Тонкая струйка крови потекла из пробитой головы.

— Джордж. — Тихо, но злобно выдохнула я. — Мы уже все обговорили. Я сказала ‘нет’!

— Еще одна попытка, моя нежная бабочка. Да и ты заранее знаешь, что ответ ‘нет’ меня не устроит.

Я втянула носом воздух. Да, теперь я почувствовала этот запах. Его парфюм с богатым запахом сандала напополам с мертвецкой вонью.