Предательства

— Ээ… Спасибо.

Я старалась, чтобы прозвучало вежливо. Лед снопа хрустнул. В рукав вылилось еще немного холодной воды.

Замечательно.

— Да не за что, Дрю. Мы сегодня вечером за гамбургерами. Хочешь, принесу и тебе? — В его голосе звучала надежда.

Мне сдавило грудь.

— Нет. — Конечно, не хотелось омрачать ему день, но что поделаешь. — Пока донесешь, остынут. Я перехвачу что-нибудь в столовке.

Спускаясь по лестнице и слыша за собой его молчание, я корила себя за то, что не сказала «да».

* * *

Рядом с часовней, где проходили учебные бои, располагался огромный длинный зал — для мальчиков, — где в пол были вмурованы ванны с каменными Портами. Ванны здесь имелись и маленькие — индивидуальные, — и большие. И, насколько я поняла, они никогда не пустуют.

Для девочек предназначался зал не меньше: четыре вместительные ванны, в каждой из которых можно спокойно утопиться вдвоем-втроем, шесть душеных кабинок, гранитный пол — все сияло и блестело. Но в углах воняло плесенью — видимо, не помогала даже хлорка. Зато было тепло, в ваннах булькало и журчало, над ними поднимался пар. И я тут одна.

Я опустилась в самую дальнюю от двери ванну. Одежда комом лежала у бортика. Пакет со льдом я, не глядя, кинула в ослепительной чистоты мусорное ведро, и теперь он свешивался с края, капая водой на пол. Ну и пусть.

Мутная жидкость — не-совсем-вода — бурлила и пахла минералами, их привкус назойливо приставал к нёбу. Консистенцией жидкость сильно отличалась от воды — вязкая, как желе. Первые несколько секунд она обжигает, а потом обволакивает кожу, и пузырьки становятся совсем прозрачными. Такие ванны в разы увеличивают скорость заживления ран, что очень важно — бои здесь серьезные.

Для мальчиков.

Так странно расхаживать по раздевалке в полном одиночестве. Не менее странно было занимать двухкомнатные апартаменты, тогда как все мальчики спали в общих спальнях. Никто из них не мог похвастаться множеством книжных полок — правда, пустых, — CD-плеером и персональным «куратором», следящим за каждым их шагом. Или компьютером, предоставленным в полное личное распоряжение, с выходом в сеть и с закладками на сайтах интернет-магазинов. И лежащей в аккуратном пакетике тут же на столе из розового дерева кредитной картой, зарегистрированной на ООО «Рассвет». И памяткой, как оформлять доставку товара — с адресом почтового отделения и номером ящика.

Бpp. Папа никогда не пользовался кредитками. По крайней мере, своими. Охотнику куда удобнее иметь наличные. Но здесь, чтобы содержать подразделение Братства, нужны большие деньги.

Изнутри Школа не казалась такой огромной, как описал ее Кристоф. Что тоже странно. Я специально не выходила ни на один сайт, который мог бы раскрыть мое местонахождение, например, с GPS-пеленгатором, чтобы узнать точные координаты Школы, или с базой данных собственников, чтобы выяснить, кто владелец земли. И конечно, даже не пыталась проверять, есть ли запросы по поводу исчезновения меня или Грейвса. Знать не помешало бы, но нельзя оставлять следы на общедоступном компьютере. Это перечеркивало весь шопинг, да и сам по себе компьютер. С таким же успехом он мог быть просто куском пластика.

Расписание занятий — мастерство перевоплощения, история, алгебра, граждановедение — я нашла у себя на двери через два дня после приезда. В первый же день выяснилось, что это какая-то коррективная фигня, и я, зашвырнув скомканный листок в дальний угол, стала доставать Дилана, чтобы мне дали серьезные предметы. Даже урок по мастерству перевоплощений ничего особенного собой не представлял: целый час пятеро парней-дампиров травили пошлые анекдоты и краем глаза наблюдали за мной. Историю вел препод-блондин. Этот в паузах между предложениями просто испепелял меня взглядом.

В общем, ни на одном уроке я подолгу не задержалась. Гораздо интереснее было вертеться поближе к арсеналу. Грейвс меня за это отчитывал, мол, пропускать нельзя, это так важно.

Ага. Нужно мне ваше граждановедение, как же. Разве всем не наплевать, чем я занимаюсь? Им важнее, чтобы я никуда не выходила! Разве мне самой не наплевать — теперь, когда мой мир перевернулся с ног на голову? Теперь, когда папы нет…

Не думай об этом!

Стенки и дно ванны были скользкими и шершавыми одновременно. Нащупав скамейку, я села и раскашлялась. Потом зачерпнула в ладони не-совсем-воды и ополоснула лицо. Успокаивающее тепло проникло в ноющие синяки под глазами, и у меня вырвался вздох, больше похожий на всхлип. Эхо запрыгало по гладким каменным стенам и запотевшим зеркалам.

Сегодня, как и до этого, я думала: интересно, а моя мама когда-нибудь сидела именно в этой ванне? И прислушивалась ли она к эху своего голоса, мечущемуся по стеклу и металлу… И было ли ей когда-нибудь одиноко…

Она была членом Братства. По крайней мере, так мне сказали Кристоф и Дилан. Но никто не хотел о ней разговаривать, словно ее стеснялись или стыдились. И я даже не знала, училась ли она здесь. Школа хоть и большая, но по сравнению с целым миром совсем маленькая.

Да и студентов немного — около четырехсот. Здесь нет вертолетов, которые в случае тревоги поднимутся в воздух. Хотя кто их знает, от Кристофа мало чего добьешься. Просто я пыталась как можно дольше не думать об этом. Не получалось.

Я распахнула глаза. He-вода с легким потрескиванием стекала и разлеталась на белые брызги. Мокрые курчавые пряди волос стремились подпрыгнуть вверх. Я дотронулась до гладкого кусочка металла на шее и вздрогнула, как будто ткнула в синяк. Медальон кисел чуть ниже ямки между ключицами — тяжелый, серебряный, размером с мой большой палец. На крышке гравировка — сердце и крест, на оборотной стороне, которая прижималась к коже, — непонятные символы. Я привыкла видеть медальон на папе. И теперь, когда я замечала серебристый блеск и зеркале или случайно касалась медальона рукой, по телу пробегала дрожь, как будто я попала пальцами и электрическую розетку. Я не должна его носить, это неправильно!

Тут меня накрыло еще одно видение, которое я не могла больше отбрасывать от себя.

Отец…

Охотник по-прежнему крадется по коридору. С каждым его шагом гул в голове усиливается, и в конце концов я не выдерживаю, чувствуя, как меня покидает сознание. Сон растекается цветными чернилами на мокром холсте, и пока он не рассеялся полностью, я в последний раз пытаюсь докричаться до Охотника и предупредить о нависшей опасности…

А он даже не оглядывается и продолжает бесшумно приближаться к двери. Сон медленно тает, словно сбивается резкость в объективе камеры, и по краям наползает темнота.

Я не оставляю попыток выдавить из горла предупреждающий крик, но вот отец медленно, словно лунатик, протягивает руку и поворачивает дверную ручку. Притаившаяся за дверью тьма с дьявольским, пробирающим до дрожи хохотом обрушивается на него…

Яснова закрыла глаза, расслабилась и опустилась под не-воду. Она обволакивала меня, как сон, как бальзам. Тепло просачивалось внутрь до самых костей. Но там, глубоко — очень глубоко — был лед. Не от холода.

Он мертв, Дрю. Ты знаешь, кто это сделал. И ты знаешь, почему.

А знаю ли? Я знала, что папа хотел вернуться. Он должен был вернуться. Он ни за что не оставил бы меня в доме одну насовсем. Он всегда возвращался, рано или поздно.

И он вернулся. Только не живой. Тогда в своей комнате я застрелила зомби, и это был мой отец.

Боже.

Я знаю, кто убил его и превратил в зомби. Тот же, кто, по словам Кристофа и Дилана, убил мою маму.

Сергей. Носферату, который выглядел не старше подростка, с его блестящими черными кудрями и всепоглощающим взглядом. Вампир, который хотел убить и меня. Вот почему я теперь навечно застряла в этой школе, не имея возможности выйти даже в опустевший зимний сад. Положим, выйти-то я выйду, но только под присмотром. Под стражей, то есть. Потому как Сергей или еще какой носферату могли заявиться в любой момент. Среди вампиров он был вроде короля, и он знал, что я жива.