Для тебя моя кровь (СИ)

Ярослав Семёнович Карпеев мне никогда не нравился. Резкий в высказываниях, громкоголосый и бестактный, он смотрел на меня, как на муху, с раздражением и снисходительностью, всем своим видом показывая, как я ему мешаю. Будто бы не он пришёл к нам в дом, а я ввалилась к нему с требованием покормить меня от пуза и желательно деликатесами.

- Да что бы ты понимала, глупая девчонка! – рассердилась тогда бабушка на моё высказывание. – И вообще, не твоего это ума дело! Жизнь- это не сладенькие романы про любовь. Ни один мужчина не пожертвует собой ради тебя, а если он сделает это, то лучше держаться от такого подальше, ибо он дурак, а дураки тебе не нужны. Каждый человек свободен, и имеет право делать выбор в свою пользу, и если ты ему бесполезна, то лучше отойди и не мешай, дай ему возможность добиться того, чего он хочет. И тоже делай выбор, тоже расти и окружай себя полезными людьми.

Слова бабушки мне не понравились, вызвали отторжение. И встретив на своём пути Вилмара, я убедилась в том, что она была не права.

Вилмар подарил мне жизнь, поделился частью себя, лишь для того, чтобы отнять меня у смерти. Ему нравилась Адамина, но ауру Вилмар соединил со мной, несмотря на недовольство матери, на потерю благ, которые мог бы ему сулить брак с рыжей вампиршей. Да сколько же можно об этом думать и корить себя?! Всё, хватит! Страница перелистана, и бессмысленно жить прошлым. Будущим, кстати, тоже жить не стоит, за неимением такового. У меня есть только настоящее, гадкое, беспросветное.

Моё тело с трудом меня слушалось, в глазах темнело. По венам разливалась слабость, но не от усталости, и даже не от болезни. Эта совсем иная слабость, дурная, похожая на безумие, от которой хочется избавиться путём вылезания из собственного тела, так как оно, кажется более непригодным для использования. И сердце, и лёгкие желают выбраться, сжимаются, трепещут, требуя свободы.

Всё чаще смотрела на жёлтый циферблат часов, висящих над дверью. Стрелки указывали на то, что время обеда давно минуло, а находиться в варильне можно лишь пару часов, потом должен был прийти сменщик. Но я пробыла в этом месте гораздо больше с шести утра до полудня, а дверь так и не открылась , не слышен спасительный, благословенный скрежет ключа, никто не орёт: « На выход!». Неужели они забыли обо мне? Неужели решили меня здесь оставить?.

А силы всё стремительнее покидали меня. Я сползла по влажной стене на пол, уселась на корточки, но не в состоянии сидеть, улеглась. И пусть конвой меня увидит, пусть доложит Нике. Чтобы она придумала достойное наказание. Плевать, на всё плевать.

В полузабытье я с начала не сообразила, что же произошло, от чего стало так тихо, куда исчез пар? И только потом догадалась, что вода перестала кипеть. Хотя языки пламени продолжали бесноваться под железными днищами. В помещении стало намного прохладнее, а сам воздух, значительно суше.

Сил на удивление у меня уже не было, и я просто тупо сидела на полу и наслаждалась наступившим блаженством, радуясь, что вновь могу дышать.

Не знаю сколько я так сидела, но дверь, наконец распахнулась, и мне велели отправляться в камеру.

Дежурство! Проклятое дежурство! Мачеха, вручившая Золушке список домашних дел, нервно курит в сторонке. Подумаешь, перебрать мешок пшеницы, да только последняя дура станет его перебирать. Промыла, крупный мусор с поверхности убрала и всё! Неужели кто- то проверит? А семь розовых кустов посадить? Детская забава, а не задание! А вот с заданиями для заключённых даже фея не справилась бы.

Лист, приклеенный скотчем к стене гласил: « Во время дежурства по камере заключённый обязан выполнить следующие действия:

1 Вымыть пол

2 Протереть пыль с поверхностей

3 Вымыть окна и стены

4 Почистить тару, предназначенную для отправления естественных надобностей.

5 Привести в порядок собственный внешний вид.

6 Оставаться на месте в положении стоя до прихода комиссии.

Дежурному разрешается свободно передвигаться по коридору до места набора воды. «

Ещё бы, не охране же мне вёдра с водой в камеру поставлять и тряпочку мочить.

В мутное окно уныло брезжил пасмурный день. Тишина успокаивала, расслабляла. Четыре ряда железных коек, аккуратно застеленные одинаковыми покрывалами, подушки в грязных наволочках торчат нелепыми пирамидами. У Ники был пунктик на тему заправки кровати. Не должно быть ни одной складочки, ни одного бугорка. И плевать, что постельное бельё почернело от грязи, главное, что нашу камеру признают самой аккуратной и чистой, а Нику похвалят, разрешат свидание, позволят ложится на кровать в любое время, а может и досрочно освободят.

- Минутку, всего лишь одну жалкую минутку, а потом я встану, бодрая, полная сил и энергии, и начну делать дела. – уговаривала я себя, заваливаясь на панцирную сетку, скрип которой, казался мне теперь самой сладкой музыкой.

Меня накрыло блаженство. Я, несмотря на саднящую боль в горле, и ломоту в суставах, глупо улыбалась, глядя в серые разводы на потолке.

Мысли смешивались, становились тягучими, неповоротливыми. Пятна на потолке превратились в причудливых птиц с загнутыми клювами, широкими крыльями и пышными хвостами. Сказочные создания парили в голубой дали неба, глядя на полотно густого сочного луга, в травах которого запутались брызги утреннего солнца. Где- то там, вдалеке тяжёлой полосой темнеет сосновый лес, но мне не нужно к нему. Я так долго не видела солнца, не чувствовала его тёплых прикосновений к своей коже, так что сосны не обидятся на меня. Может быть потом, належавшись на траве и наглядевшись на птиц, я захочу вдохнуть пряный аромат смолы и насладиться прохладной сенью деревьев. Травинки приятно покалывали спину, над ухом жужжал жирный полосатый шмель. Прогнать бы его, только одолела лень. А вредное насекомое жужжало всё настойчивее, всё тревожнее, словно предупреждая об опасности.

- Заключённая № 963, немедленно встать!- наконец гаркнул шмель голосом Турлякова, начальника нашей тюрьмы.

Ещё не успев отойти ото сна, я соскочила с кровати и вытянулась перед комиссией, толпящейся у двери. Здесь собрался весь бомонд нашего обиталища и, вышеупомянутый, Турляков, пухленький, очкастый мужичонка с приплюснутым, словно поросячий пяточёк, носом, и вечно пьяный доктор в помятом, нестиранном халате, и охранник Лукашина, худая жилистая баба с сухим лицом и стрижкой, под мартышку. Но хуже всего, что позади них маячила Ника. Её взгляд обжёг меня такой ненавистью, и сразу же стало ясно, что жить мне осталось недолго.

Комиссия разглагольствовала о моём долге перед родиной, о гуманности уважаемого триумвирата, о неблагодарности заключённых и о послаблениях, которые, оказывается, мы получаем. В итоге, комиссия пришла к выводу, что необходимо ужесточить правила и поставить, наконец, распустившихся и обленившихся заключённых на место. Нике велели следовать за ними для получения нагоняя и новых распоряжений, я же осталась одна.

Моя усталость не исчезла, сон не помог, лишь голова стала тяжёлой. Мысли расползались, неуловимыми скользкими червями. Что сейчас произошло? Чем я могу себе помочь? Как всё закончится? Страха не было, лишь отупение, неестественное, нездоровое спокойствие. Он, его величество страх, пришёл позже, перед отбоем, когда Ника, зычно перекрикивая гомон, готовящихся ко сну женщин, потребовала всех заткнуться и послушать её.

Все, конечно же, притихли.

Барыня в красках, не стесняясь в выражениях, поведала обитательницам камеры, о моём проступке, и зачитала правила, которые ужесточили по моей вине.

- Заключённый не имеет права , - вещала Ника, с мрачным удовлетворением садиста.- Ложиться или садиться на кровать после команды «Подъём» вплоть до команды «Отбой», пользоваться ёмкостью для отправления естественных надобностей после команды «Отбой», поворачиваться на бок или ложиться на живот во время сна, разговаривать во время работы или приёма пищи. К нарушившим правила, предписанные администрацией, применяются санкции виде заключения в карцер на четверо суток, лишение пищи на трое суток или лишение отправления естественных надобностей на двое суток.