Туда! И надеюсь, обратно...(СИ)

Так как же я, сама того не заметив, умудрилась убедить не кого-нибудь, а Хеймитча (!) в том, что я люблю Пита?!

Я сидела, вцепившись в правую руку Пита острыми, длинными, а главное – красивыми (спасибо Флавию за старания) ноготками, и не находила в себе сил разжать пальцы. С одной стороны – потому что никак не могла до конца поверить в то, что он жив и сидит абсолютно здоровый рядом со мной, а с другой – потому что я злилась. Не на Пита – на Хеймитча! Да-да, я помню, как думала, что злиться на Хеймитча больше не смогу, но мы, девушки, такие непостоянные! Я, конечно, знала, что то, что он ничего не сказал мне не значит, что опасности нет! Нас двое, это не по правилам, а значит кто-то должен ответить, но... почему он сказал Питу? С каких пор вообще кто-либо посвящает Пита в секреты?! Это прозвучало немного грубо? Да, но мне обидно! Неужели, они мне не доверяют?.. или боятся, что я опять вытворю какую-нибудь глупость вроде самоубийства? Они же не знают, что это лишь на какие-то жалкие десять процентов поступок влюбленной дурочки, а на остальные девяносто – трусость! Я хотела домой и не нашла никакого другого выхода из ситуации!

– Все в порядке? – прошептал Пит мне на ухо, от чего часть публики, которая все еще внимательно следила за каждым нашим движением, умиленно вздохнула, воображая какие милашества он мне говорит.

Я кивнула и, решив потом спросить все у Хеймитча напрямую, вернулась к просмотру фильма, к тому же, на экране появилась... я в огненно-красном платье.

Ооо... Мое интервью... Пожалуй, это самая вкусная часть. Эдакий лимон с ароматом розы. У меня даже возникло желание поставить этот отрезок фильма на повтор, тем более, что последующую вереницу кадров нельзя назвать лицеприятной.

Только представьте... я слышу сигнал, возвещающий о том, что настала моя очередь, запихиваю все, что осталось от несчастного цветка в складки кресла и ковыляю к ведущему. Несколько формальных фраз и вот – Цезарь, не догадывающийся для какой каши он зажигает конфорку, задает главный вопрос.

– Как тебе удалось получить двенадцать... Двенадцать!.. баллов?

Без предупреждения, спрятав под невинной полуулыбкой ехидную ухмылочку, по которой Фликермен мог бы что-то заподозрить и воспрепятствовать назревающему произволу, я встала и подошла к краю сцены. И как вдарила по публике Маяковским!

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?

Затем отшлифовала вызванный шок Блоком.

Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – Все будет так. Исхода нет. Умрешь – начнешь опять сначала И повторится все, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.

И прикончила их Есениным.

Грубым дается радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак, Эта прямая дорога Меня привела в кабак. Что ж вы ругаетесь, дьяволы? Иль я не сын страны? Каждый из нас закладывал За рюмку свои штаны. Мутно гляжу на окна, В сердце тоска и зной. Катится, в солнце измокнув, Улица передо мной. На улице мальчик сопливый. Воздух поджарен и сух. Мальчик такой счастливый И ковыряет в носу. Ковыряй, ковыряй, мой милый, Суй туда палец весь, Только вот с эфтой силой В душу свою не лезь. Я уж готов... Я робкий... Глянь на бутылок рать! Я собираю пробки – Душу мою затыкать.

Одинокие хлопки Хеймитча и пришибленная капитолийская публика, не знающая как реагировать на сие зрелище. Это было феерично... Эх...

У меня даже в груди появилось чувство похожее на ностальгию, и просуществовало оно ровно три минуты, до того, как противный мужской голос не начинает отсчитывать: «Шестьдесят. Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь...», а камера переключаться с моего недоумевающего лица на переживающее лицо Пита, с предвкушающего лица Катона на сосредоточенное лицо Мирты, а с него на испуганные лица других трибутов.

Я уткнулась в плечо Пита и зажмурила глаза с намерением не открывать их до самого конца фильма. Но опущенные веки не смогли отгородить меня от звуков стали, пронзающей податливую плоть, хлюпанья вспенившейся крови и предсмертных криков ни в чем не повинных детей. Затем, внезапно, звуки борьбы сменяют хруст веток и учащенное неровное дыхание. Мое дыхание. Вычисляю себя по слишком уж неумелому обращению с доставшимися мне по мановению Судьбы легкими. А ведь в Тренировочном центре были беговые дорожки, но зачем нам было учиться правильно дышать? Мы же крутые – лучше побросаем ножики (чтобы в самый ответственный момент чуть не промазать!) и лишний раз попровоцируем профи! Неудивительно, что даже приспособленное к нагрузкам тело Китнисс не выдерживает издевательств, и хруст леса перемешенный с дыханием растворяется в тишине, оставляя только мои хриплые выдохи и не менее хриплые вдохи – я остановилась. И... что-то непонятное, какие-то странные нечленораздельные звуки... Не понимаю.

Мое любопытство не выдерживает, ведь происходящее на экране явно касается того отрывка моей жизни, что так и не восстановился в памяти, и я открываю глаза. Не надо было этого делать...

Там, на экране была я. За моей застывшей в полуобороте фигурой виднелись воды переливающегося на солнце озера, в моих руках окровавленный нож, а у ног лежит тот самый парень из восьмого дистрикта, сжимающий в руке флягу, вода из которой смешиваясь с кровью текла обратно в озеро.

Глаза опять закрылись и открывать их я больше не была намерена. Ни за что! Никогда в жизни!

– Все в порядке?

Нет! Нет, нет, нет! Конечно же нет! Что за дурацкий вопрос?!

Пит взял мою правую руку в замок своих теплых ладоней и ободряюще сжал. Он меня поддерживал, а ведь ему было намного труднее, чем мне – он ни на секунду не отрывал взгляд от экрана. Несмотря на всю свою решимость, я тоже возвращалась к просмотру, но редко, чаще лишь для того, чтобы получить ответы на нерешенные вопросы. Смотрела как Рута с Питом ухаживали за моим бездыханным телом, наблюдала за тем, как Пит шел по лесу, придумывая правдоподобные оправдания, а затем крался мимо спящих профи, чтобы украсть вещи. Смотрела как он опять возвращается в лагерь профи, только на этот раз ему везет меньше – Марвел уже проснулся. Видела, как растут ядовитые грибы (эти кадры они показали с особой издевательской изощрённостью, в замедленной съемке), и как наши соперники моментально догадываются об их предназначении.

– А если это... – Мирта попыталась уговорить своего напарника попробовать единственную в радиусе нескольких миль еду, но Катон был непреклонен.

– Озеро вышло из берегов несколько сотен ярдов и смыло все наши припасы. И тут появились грибы. Это не совпадение.

Поверить не могу, чтобы Катон догадался, а мы с Питом нет? Лиса-то ладно, она умная, она сразу все поняла, даже пыталась предостеречь своего земляка от роковой ошибки, но тот в силу своей тупости и упрямства, отправил сырые грибы в рот и упал, разбив голову о затерявшийся в траве булыжник.

Видела, как Лиса, решившая проследить за нами, не успела ухватиться за сук падающего дерева и летит в разрастающуюся бездну.

Но все это было не так интересно, как моя недосмерть (что я за человек, даже умереть нормального не могу!), а точнее события последовавшие за ней. Вот я с неоднозначной ухмылочкой беру нож из руки Пита, а Клавдий, закадровый голос которого время от времени комментировал происходящее, потрясенно выдохнул: «Не может быть...», видимо подумал, что я действительно решилась убить Пита.

– Я люблю тебя.

– А я дура...

– Дурочка моя, – шепчет Пит, вынуждая меня улыбнуться. – Я в тот момент готов был лично тебя прибить.

Но что ты сделал вместо этого?

Пит с экрана падает на колени и склоняется над моим телом. Из его груди вырывается отчаянный крик такой силы, что мне начало казаться, будь он еще на один децибел больше, и земля бы снова начала покрываться трещинами. А после крика – ничего. Лишь черный экран, испещренный серыми полосками.