Больше, чем что-либо на свете (СИ)

– Тебе холодно? – Северга, подбрасывая поленья в огонь, заметила трясущиеся на коленях руки Рамут.

Девочка только мотнула головой, боясь постыдным образом разреветься. Матушка подвинула её вместе с креслом поближе к огню, сняла с гвоздя свой плащ и укутала им Рамут, как пледом. На плечи юной навьи словно опустилось снежное бремя горных склонов, пропитанное запахом далёких пожаров, кровавых полей сражения и ещё чего-то такого, чему она не могла дать называния. Тоскливый это был запах, тяжёлый и тревожащий.

– Выпей глоток.

Северга поднесла к её губам свою чарку, и в желудок девочки будто пролился жидкий огонь. Пальцы матушки тут же сунули следом ломтик пахучего сыра, не дав Рамут закашляться и выплеснуть крепкое питьё назад.

– Вот так. Успокойся.

Слова Северга тратила скупо, отпуская только самое необходимое. В пустом животе разлился жар, который заструился по жилам, и слёзы Рамут скоро высохли. Матушка не требовала занимать себя разговором, по-видимому, неплохо себя чувствуя и в обществе выпивки с закуской, но досидеть с нею до обеда Рамут пришлось. От тётушки Бенеды прибежал какой-то чумазый мальчонка, на вид – не старше Рамут и Гудмо:

– Госпожа Бенеда просила передать, чтоб к обеду её не ждали. Она задерживается. Дома будет ближе к ночи.

Квадратный Дуннгар со стройными Ремером и Свиглафом накрывали на стол: чинно расстилали скатерть, выносили блюда, расставляли безупречно чистые приборы, а Рамут всё так же сидела в кресле у почти прогоревшего камина. Северге в отсутствие хозяйки предложили сесть во главе стола – как старшей из присутствующих женщин, но она отказалась:

– Нет уж, я здесь на правах гостьи.

С этими словами она подошла к Рамут. Военный щелчок каблуками отдался гулким эхом и заставил девочку вздрогнуть и выйти из задумчивости: матушка стояла около её кресла, протягивая ей руку.

– Сударыня, извольте занять своё законное место за столом.

Это обращение – «сударыня» и на «вы» – прокатилось волной тоскливого, отчуждённого холода по сердцу. Рамут вложила вмиг озябшие пальцы в тёплую руку Северги и поднялась на одеревеневших от долгого сидения ногах. Проводив её к столу, матушка отодвинула для неё стул и помогла усесться. Было в этой подчёркнутой учтивости что-то насмешливое, хотя лицо Северги оставалось непроницаемым.

На плечи Рамут обрушилась новая тяжесть: замещать хозяйку дома ей предстояло ещё и за столом. А это включало в себя отдачу распоряжений: убрать грязные тарелки, подать чистые, разложить по ним новое блюдо, подать напитки... На первый взгляд – вроде бы, ничего особенного, всё это Рамут наблюдала ежедневно, но сейчас вдруг запуталась. Когда следовало разливать напитки – до блюда или после? Когда распоряжаться насчёт подачи нового угощения – дождавшись, когда все съели предыдущее, или произвольно, как самой заблагорассудится? Девочка лихорадочно вспоминала, как всё это делала тётушка Бенеда, дабы снова не ударить в грязь лицом перед матушкой. Показать себя невоспитанной – что могло быть позорнее? Если у тётушки всё получалось легко и непринуждённо, то Рамут сейчас покраснела от натуги, но всё-таки с горем пополам вспомнила порядок. Дуннгар по доброте душевной пытался ей тихонько подсказывать, но она, напустив на себя чопорный вид, проговорила негромко:

– Благодарю, Дуннгар, я знаю.

Самой ей кусок не лез в горло. Матушка вроде бы смотрела в свою тарелку, а не на неё, но к спине Рамут как будто всё время был приложен холодный меч.

– Дуннгар, – обратилась вдруг Северга к старшему мужу Бенеды, – скажи, Рамут всегда так плохо ест? Она совсем не притронулась к мясу, да и всё прочее едва поклевала.

– Гм, госпожа, Рамут у нас... кхм, травоядная, – с осторожно-вкрадчивым смешком ответил тот. – Ну, то есть, мяса и рыбы она совсем не кушает. Не по нутру ей они. Так... кашку, овощи, хлеб... Ладно ещё хоть, что от молока не отказывается.

– Это скверно. – Северга промокнула губы кусочком лепёшки, съела его, отодвинула свою тарелку. – Наша милая хозяюшка ещё растёт. Кушать ей надобно всего понемногу.

– Ну... такие уж у неё убеждения, уважаемая госпожа, – развёл руками Дуннгар. – Наша супруга, госпожа Бенеда, не велит её насильно мясным кормить. Мол, пусть кушает то, что хочет.

– Наличие убеждений само по себе – не плохо. Но – смотря каких и смотря когда. – Матушка выпила последнюю чарку настойки и пронзила Рамут стальным клинком взора, сейчас уже изрядно затуманенного хмельком. – Сударыня, с вашего позволения, я переберусь на своё место. Устала чуток.

Она вернулась в кресло – к камину, в котором уже дотлевали угольки. По мановению её руки белокурый и голубоглазый Свиглаф поворошил их кочергой и подбросил новые поленья, раздувая огонь. Вскоре рыжие язычки объяли дрова с весёлым треском.

– Вы доедайте, – сказала Рамут тётушкиным мужьям и сыновьям. – А я уже сыта.

Она возвратилась на свой пост – в другое кресло. Как ни тяжела была гостья, но второй раз оплошать девочке не хотелось. С виду задремавшая Северга, не открывая глаз, проронила всё тем же спокойным и ровным голосом, безупречно чётким и трезвым вопреки количеству выпитого:

– Если ты устала, я тебя не задерживаю.

Рамут и хотелось бы с честью завершить исполнение своих обязанностей, но подаренной свободой она воспользовалась с облегчением. Она ещё не дочистила двор от снега и вернулась к этому занятию с такой радостью и удовольствием, каких уже давно не испытывала. Легче было десять раз расчистить двор, чем вытерпеть хотя бы час под этим взглядом...

Тётушка Бенеда вернулась уже в глубоких, подёрнутых снежным бураном потёмках – усталая, в залитой кровью рубашке.

– Ничего, ничего, родные, не пугайтесь, – успокоила она младшеньких – Рамут и Гудмо. – Резать бабёнку пришлось. Обошлось благополучно. И матушка живая, и дитятко здорово. Баньку бы мне... – Заметив Севергу, она выпрямилась с задумчивым прищуром. – У нас, я гляжу, гости? Ну что ж, гостья любезная, не побрезгуй в мыльню со мною сходить. Тебе с дороги очиститься надобно.

Вилась вьюга за окнами, выла, бесновалась непогода – толку-то, что Рамут чистила двор? Уже на следующее утро всё будет опять заметено по пояс... После бани Северга достала из вещевого мешка сменную рубашку – новёхонькую и безукоризненно белую. Кружева на её воротничке и рукавах стояли жёстко, проглаженные с пшеничным крахмалом. Распущенные по плечам и спине влажные пряди волос струились чёрными змеями.

– Одежду мою постирать бы, – сказала она. – Эту стёганку и штаны я полгода не меняла.

– Постираем, чего ж не постирать, – молвила Бенеда. – Сменное-то платье есть?

– Найдётся, – кивнула Северга.

– Ну, вот когда спать пойдёшь, так и отдашь кому-нибудь из моих охламонов, – сказала костоправка. – Они всё сделают, не изволь беспокоиться.

Разбирая вещмешок, Северга поставила на стол деревянную резную шкатулочку.

– Я, вообще говоря, не с пустыми руками, – усмехнулась она. – Тут для Рамут подарок... Не знаю, захочет ли она взять.

В шкатулочке на алом шёлке сверкало сапфировое ожерелье и такие же серьги. Чистота камней потрясала глаз, ослепляя благородной синевой, и у Рамут, никогда не видевшей такой красоты, невольно раскрылся рот. Бенеда нахмурилась.

– Ежели сие есть награбленное добро, с кого-то силой снятое, не надо девочке таких подарков, – сурово покачала она головой.

– Не бойтесь, – хмыкнула матушка. – Ничьей крови на камушках нет, не краденые они и с мёртвого тела не снятые. Достались они мне честно – в дар. Мне они ни к чему, я украшений не ношу. Рамут тоже рановато пока. Может, когда вырастет, наденет. Ну? – Северга двинула бровью, устремляя на девочку пронзительный взор. – Возьмёшь?

Она поманила Рамут к себе, и та, не смея ослушаться, приблизилась, но от ледяной стали взгляда Северги по-прежнему прятала глаза.

– Благодарю тебя, матушка, – пролепетала она.

– Смотри прямо, когда разговариваешь со мной. – Снова ровный, как заснеженная долина, голос. Жёсткие пальцы повернули её лицо за подбородок. – Почему ты отводишь взгляд? Неужто я такая страшная?