Высокое напряжение (ЛП)

«Я орал. Иначе ты никогда не слушаешь».

— Надень. Платье, — я бурлила негодованием, в голове поднимался пар. Я знаю Риодана, и он знает меня. Значит, он знал, что если сказать мне надеть платье, это практически гарантирует, что я выберу что угодно, кроме платья.

Но… с этим мужчиной нужно думать немного дальше, потому что он так и думает, всегда глядя вперёд. Поскольку он знал, что если сказать мне надеть платье, это заставит меня выбрать что-то другое — и он также знал, что я прекрасно осознаю, как работает его манипулирующий мозг — он знал, что в итоге я решу надеть проклятое платье просто чтобы доказать, что он мной не манипулирует. Итак, он в любом случае оденет меня в платье.

Это совершенное безнадёжное мероприятие. Как мне победить? Надеть платье или нет?

Теперь я совершенно точно и полностью понимаю, почему Та Женщина отправилась на сражение с Шерлоком голой.

Единственный способ, как я могу выиграть — это не быть там в восемь часов. В это самое мгновение мой экран осветился новым сообщением от него.

«Дело не в нас. Наш город в беде. Будь там».

— Ой да пошёл ты, — прорычала я. Конечно, провоцируй моё внутреннее, крайне искажённое чувство личной ответственности.

Я засунула телефон обратно в карман, подавляя желание отключить сигнал дальнейших сообщений. Я не позволю ему заставить меня подвести мой город, не оказавшись рядом, когда кто-то напишет мне в момент нужды.

Я неслась обратно в свою квартиру, чтобы потребовать присутствия (и совета!) Шазама, когда увидела одну из них: птицу со сломанным крылом, а может, двумя.

Я вздохнула и описала круг назад, к уличному торговцу едой, озвучила заказ, перестраивая свои приоритеты и наблюдая за ней краем глаза — она съёжилась на скамейке снаружи паба, дрожащая и бледная, сильно избитая.

Я не знала её историю, мне и не нужно было. Я знала этот взгляд. Эта проблема распространялась: бесправных можно было найти едва ли не на каждом углу каждой улицы в каждом городе нашего мира.

Их истории были какой-нибудь версией следующего: их семьи/дети/любовник были убиты, когда стены пали, и они потеряли свою работу; они смотрели, как их братья/сестры/друзья/родители были соблазнены и уничтожены Видимыми или Невидимым; худшие из людей охотились на них.

С остекленевшими глазами, отупевшие, затерроризированные и превращённые в жертв, они стали добычей-магнитом.

Не всем так везло, как мне. Не у каждого была тяжёлая жизнь, так что когда ситуация принимает непростой оборот, они не знают, как двигаться дальше.

— Вот. Ешь, — я предложила женщине сэндвич, который только что купила. Она была молодой, слишком хорошенькой, чтобы оставаться незамеченной, и худенькой.

Дрожа, она подняла голову и посмотрела на меня. Её глаза остекленели от шока, кожа от страха побелела как снег. Она не двинулась в сторону еды, завёрнутой в вощёную бумагу, и она не возьмёт её в ближайшее время, я могу сама наброситься на еду. Это одно из моих любимых блюд — горячая свежепойманная рыба в панировке и соус тартар, очаровательно устроившиеся в кунжутной булочке с хрустящим картофелем, который сочился салом.

— Я Дэни, — сказала я, присаживаясь на дальний край скамейки и оставляя между нами большой участок, чтобы она не чувствовала себя загнанной в угол. — Я помогаю тем, кто в этом нуждается. Возьми сэндвич и съешь его. Я ничего от тебя не хочу. Но если ты останешься тут, какой-нибудь ублюдок навредит тебе ещё сильнее, чем тебе навредили сейчас. Ты понимаешь?

Она вздрогнула. Кто-то её избил. Недавно. Её нижняя губа лопнула, один глаз заплыл от свежего удара. Я знаю синяки, её глаз и половина щеки почернеют ещё до захода солнца. Она знала, что уязвима, но случившееся сделало её надломленной, неспособной принимать решения. Она находилась здесь, потому что ей некуда было идти, некому было о ней позаботиться, пока она восстанавливала — или впервые обретала — силу бороться. Тут в дело вступаю я.

— Серьёзно. Ты почувствуешь себя лучше после того, как поешь. Вот газировка. Выпей её. Сахар все делает чуточку лучше, — я осторожно поставила баночку в пространство между нами.

Мгновение спустя она выхватила сэндвич из моей руки и взяла газировку. Когда она принялась возиться, пытаясь открыть баночку, я потянулась, чтобы помочь, и она опять вздрогнула.

— Полегче, я только собираюсь открыть банку, — сказала я. Тыльные стороны её ладоней были содраны почти до мяса, окровавленные ногти сломаны под основание.

Она откусила первый кусок от сэндвича с видимым отвращением, машинально прожевала, с трудом проглотила. Второй пошёл таким же путём.

Затем я увидела то, что всегда надеюсь увидеть, но не всегда получаю: она ненасытно набросилась на еду, отрывая большие куски, запихивая их в рот, забрасывая картошку следом, размазывая соус тартар и масло по подбородку. Её тело было голодно, и вопреки её травме, хотело жить. Теперь мне остаётся лишь привести её разум в гармонию с этим.

Закончив, она обмякла на деревянных плашках скамейки, вытирая лицо испачканным поношенным рукавом.

— Я не знаю, что произошло, и мне не нужно знать, — тихо сказала я. — Я предлагаю тебе квартиру, забитую едой, водой, всем, что тебе нужно. У меня дюжины таких мест по всему городу для ребят, которые в этом нуждаются. Это — твоё на тридцать дней. Ты можешь оставаться там, пока справляешься с тем, что случилось, есть, спать и принимать душ в мире. Периодически я буду заглядывать, чтобы убедиться, что ты в порядке, — обычно через неделю они готовы говорить. Нуждаются в этом. Я предлагаю тридцать дней, потому что временной лимит давит, а твёрдая рука придаёт пластилину форму. Если им понадобится больше тридцати дней, и они будут ревностно стараться восстановиться, они получат это время.

Она прочистила горло, и её голос прозвучал охриплым, севшим, как будто она недавно кричала. Но никто не слышал. И никто не пришёл.

— Почему? — спросила она.

— Потому что каждого мужчину, женщину или ребёнка, которого мы теряем в этом мире, я принимаю близко к сердцу.

— Почему?

— Просто так я устроена.

— Что ты хочешь взамен?

— Чтобы ты разозлилась. Исцелилась. Может, присоединилась к тем из нас, кто пытается сделать мир лучше. Ты принимаешь наркотики? — это определяющий фактор. Принимающих тяжёлые наркотики я обычно теряю. Птиц со сломанными крыльями так много, что я стараюсь сосредоточиться на тех, что имеют более высокие шансы на успех.

— Нет, — сказала она с первым замеченным мною признаком оживления — слабым проблеском возмущения.

— Хорошо.

— Ты серьёзно, ребёнок? — резко спросила она, выделяя слово «ребёнок».

Злость встречалась часто. Принизить меня, отвлечь. Это никогда не работало.

— Как будто ты намного старше меня, — усмехнулась я. — Мне двадцать три года, — я склонилась к самому крупному варианту своего возраста, чтобы завоевать доверие, — и эти годы были жёсткими.

Её резкость исчезла. Это требовало энергии, а свободной энергии у птиц мало, когда вся она захвачена внутренним циклоном, завихрявшимся вокруг того ужаса, который они пережили, поднимавшим столько внутреннего мусора, что они едва могли ясно видеть.

— Мне двадцать пять, — прошептала она. — День рождения был вчера.

Сурово. У меня у самой было несколько непростых дней рождения. Я не была настолько глупа, чтобы желать счастливого дня рождения. Иногда такой вещи просто не существует. Я вновь попыталась выудить её имя, установить эту хрупкую первую связь.

— Я Дэни.

Её ноздри раздулись.

— Я и в первый раз услышала.

— А ты?

— Не ношу меч, разнообразные пистолеты и оружие, — она произнесла это как оскорбление.

Я легко ответила:

— Ну, потусуйся со мной, и мы исправим это дерьмо.

Её глаза вновь опустели, и она произнесла на тихом утомлённом выдохе:

— Я не боец.

— Тогда ты умирающая? — с моей точки зрения было лишь две позиции.

Долгое молчание, затем: