Вечные

Но вот ее взгляд упал на одежду, в которой она вчера вечером гуляла по Риму. Платье было переброшено через спинку стула. К Хейвен мгновенно вернулись все события прошедшей ночи. И она порадовалась тому, что ее сейчас никто не видит — так сильно она покраснела. Она сама не могла понять, что за чувства ей владеют — смущение, волнение, желание повторить то, что случилось ночью. Если то, что рассказал ей Йейн за ужином, было правдой, такое с ней происходило и прежде. Жаль, что она не помнила, как это было в других жизнях.

Она выскользнула из постели и стала рыться в чемодане в поисках подходящей одежды. Только она успела натянуть джинсы, как хлопнула входная дверь. Йейн прошел в кухню. На цыпочках прокравшись через гостиную, Хейвен подошла к кухонной двери как раз в тот момент, когда Йейн закрыл и запер на ключ дверцу одного из шкафчиков. Он выглядел небрежно-царственным в мятой белой рубашке, рукава которой он закатал до локтя. Хейвен вспомнила его мускулистую грудь и чуть не потеряла сознание.

— Доброе утро, — негромко проговорил Йейн и подошел к двум пакетам, которые он поставил на кухонный стол. — Рано ты встала. У нас не осталось еды, и я сходил на рынок. Чего бы ты хотела поесть? Я научился готовить потрясающий омлет.

— А что в шкафчике? — спросила Хейвен, постаравшись, чтобы голос прозвучал спокойно и легко.

— Там коробка, в которой я храню небольшую сумму в евро — для неожиданных поездок и прочих непредвиденных случаев. — Йейн взял Хейвен за руку и притянул к себе. — Ну, как ты?

Хейвен блаженно вздохнула. Йейн наклонился и поцеловал ее. Когда он был так близко, она не могла ясно соображать.

— Прекрасно, — ответила она.

— Вижу, — сказал он, рассмеялся и отпустил ее. — Ну, чем желаешь заняться сегодня? Есть в Риме что-нибудь такое, что ты мечтала увидеть?

— Как насчет Сикстинской капеллы? — спросила Хейвен, вытащив упаковку из шести яиц и кусок сыра из первого пакета. Это была первая из достопримечательностей Рима, какая пришла ей в голову.

— Я там ни разу не был, — признался Йейн. — Я не большой поклонник церквей.

— Отлично! Вот мы оба и побываем там впервые.

— Там будет полно народа, — предупредил Йейн.

— Ну, постоим немножко в очереди. Я не против, а ты?

— Меня не ожидание пугает, а туристы. Американские туристы.

Хейвен сделала большие глаза.

— Только не говори мне, что ты — из тех снобов, которые терпеть не могут других американцев!

— Я не имею ничего против американцев. Я против того, чтобы они нас с тобой фотографировали. Предпочитаю быть тише воды ниже травы, пока мы здесь.

— Знаешь, если мы собираемся быть вместе, то рано или поздно кто-нибудь нас обязательно щелкнет, и… — Хейвен запнулась. У нее мелькнула неприятная мысль. — Дело не в Джереми Джонсе, случайно? Тебя полиция не разыскивает?

Йейн нахмурился.

— Нет, я не прячусь от полиции, Хейвен. Я просто пытаюсь оберегать тебя.

— Не понимаю, что дурного мне могут сделать фотографы. — В принципе, она могла не настаивать на посещении Сикстинской капеллы, но ей было неприятно все время скрываться. — Ты мог бы просто надеть шляпу и темные очки. Мы не станем прятаться.

Она ясно дала Йейну понять, что этот спор ему не выиграть.

— Ладно, — не слишком охотно проговорил он. — Но позировать для толп туристов я отказываюсь.

— Ясное дело.

— А потом мы уйдем куда-нибудь подальше от самых злачных туристических мест.

— Договорились.

— И никто не будет жаловаться.

— Никто-никто, — заверила его Хейвен.

— И ты позволишь мне купить тебе что-нибудь красивое.

Хейвен снова сделала большие глаза и рассмеялась.

— Посмотрим.

— Ладно. А теперь ступай на балкон, садись и готовься к самому вкусному омлету в своей жизни.

Более вкусного омлета Хейвен Мур не ела ни разу в жизни. Кофе, апельсиновый сок и даже тост — все казалось ей вкуснее того, что она пробовала раньше. Но если учесть, кто был с ней рядом, какой вид открывался с балкона, если вспомнить прошедшую ночь… да она бы кусок картона прожевала, проглотила и сказала бы, что ничего вкуснее в жизни не ела.

— А ты раньше умел так прекрасно готовить? — спросила она, стараясь не говорить с набитым ртом.

— Нет. Похоже, в каждой очередной жизни осваиваешь что-нибудь новенькое. Моя мать меня кое-чему обучила. Прежде чем выйти за моего отца, она была известным шеф-поваром.

— А теперь?

— А теперь она алкоголичка, — спокойно ответил Йейн.

— Мне очень жаль.

— Не расстраивайся, — сказал Йейн. — Тебе ли говорить о трудном детстве. Не так-то просто быть бесноватой целых восемь лет.

— Да нет, все было не так уж ужасно, — улыбнулась Хейвен и очень удивилась тому, как весело она об этом говорит. — По крайней мере, у меня был Бью. Но ты можешь себе представить, каково это — жить в городке, где все убеждены в том, что дьявол обходит дозором восток штата Теннесси?

— С ума сойти! — Йейн покачал головой. — Всем известно, что дьявола нет на юге. Он живет в Нью-Йорке.

— Это шутка, да? — довольно долго промолчав, спросила Хейвен.

— А что же еще? Кстати, а кто такой Бью? — спросил Йейн, нарочито рассеянно тыкая вилкой в омлет.

Хейвен едва удержалась от смеха. Ее еще никто не ревновал.

— Это мой лучший друг. У нас было общее дело, мы вместе шили платья.

— Ага. Стало быть, речь идет о мужчине, уверенном в своей мужественности. — Йейн в третий раз намазал маслом тост. — Каков он собой?

— Сейчас попробую его описать… Высокий, светловолосый, симпатичный, куотербек в школьной футбольной команде, смешной, обаятельный, очень умный. — Хейвен умолкла и сделала глубокий вдох. — Ах да. И еще он гей.

— Аллилуйя. — Йейн вытер со лба воображаемый пот. — А я уж было забеспокоился. А у Бью есть бойфренд?

— В Сноуп-Сити, штат Теннесси? — хмыкнула Хейвен. — Даже если в нашем городе имелись другие геи, у них бы духу не хватило признаться в этом. Если Бью оттуда не выберется, его ждет жалкое существование.

— Я не стал бы так уж сильно за него переживать. Думаю, очень скоро он кого-нибудь найдет, — сказал Йейн.

— Ты так думаешь? — спросила Хейвен, пытаясь разгадать взгляд Йейна.

— Если Бью — твой лучший друг, почему ты о нем так мало рассказываешь?

— Мы поссорились перед моим отъездом. Я раскрыла отцу Бью его тайну. Я не должна была этого делать. Но я хотела сделать, как было бы лучше для него…

— Но у него на этот счет другое мнение.

— Именно так, — кивнула Хейвен.

— Да… Забавно, правда. Для людей, которых любишь, всегда стараешься делать самое лучшее, а потом за все старания получаешь одни неприятности.

Хейвен вздернула брови.

— Мы ведь не про то говорим, что нас могут сфотографировать вместе?

— С какой бы стати я стал менять такую приятную тему на совсем неприятную? — невинно осведомился Йейн.

Очередь к Сикстинской капелле оказались короче, чем ожидали Йейн и Хейвен, хотя двадцатиминутного ожидания под палящим летним солнцем хватило, чтобы на носу у Хейвен выступило несколько новых веснушек. Наконец они оказались в большом помещении, набитом сотнями потных туристов, глазеющих на потолок и наступающих друг другу на ноги. Как и предсказывала Хейвен, никто из них не обратил никакого внимания на красивого молодого человека в «стетсоне» и темных очках. Даже киношная красота Йейна не могла отвлечь внимание туристов от созерцания красоты искусства.

Хейвен минут десять ходила по залу церкви с запрокинутой головой и разглядывала фрески Микеланджело, но наконец у нее разболелась шея, и она была вынуждена вернуться, так сказать, на землю. Ее внимание привлекла роспись на северной стене. Там были изображены три отдельные сцены. Эта фреска работы Боттичелли называлась «Искушение Христа».

— Ты знакома с сюжетом? — спросил Йейн и снял очки.

— Конечно. — Хейвен обрадовалась возможности хоть немного похвастаться своими познаниями. — Когда Иисус удалился в пустыню, к нему явился Сатана в обличье старика-отшельника и трижды попытался искусить его. Сначала он искушал Христа яствами, затем предложил ему все богатства мира. И наконец он возвел Христа на высокую крышу и сказал ему, что если он спрыгнет с этой крыши, ангелы его подхватят. Но Иисус устоял перед всеми искушениями.