Тепло наших тел

— Не уверен, что у меня получится. Эта вылазка может продлиться дольше обычного.

Нора продолжает кивать:

— Ага. Ясно. Потому что здание перекошено, полно трещин и тупиков и там надо ходить очень осторожно, да?

— Да.

— Ясно. Уже изучил? — спрашивает она, указывая на конверт у меня в руках.

— Еще нет.

— Наверное, стоит все-таки прочитать бумаги, Перри. — Нора стучит ногой по полу, все ее тело дрожит от едва сдерживаемой злости. — Тебе же надо знать, какие у твоих подчиненных сильные и слабые стороны, ну и вообще. Например, у меня. Потому что я в команде.

— Что? — невыразительно переспрашиваю я.

— Что-что, что слышал. Россо сам меня вчера включил. Так ты знаешь мои сильные и слабые стороны? Ты не задумал ничего такого, что окажется для меня слишком сложным? Мне очень не хотелось бы подвергать опасности твою первую вылазку во главе группы.

Отрываю край конверта и начинаю просматривать имена.

— Джули тебе говорила, что она тоже записалась? Мои глаза скачут со страницы на страницу.

— Да-да, говнюк ты несчастный, или для тебя это проблема? — Ее голос дрожит, она вот-вот расплачется. — Или ты возражаешь?

Распахиваю двери и выбегаю на холодный утренний воздух. Птицы над головой. Безмозглые голуби, крикливые чайки, мухи, жуки, пожирающие дерьмо, — дар полета растрачен на самых бесполезных и бессмысленных тварей. Что, если бы он был мой? Эта безграничная, совершенная, невесомая свобода. Ни заборов, ни стен, ни границ; я летал бы где угодно — над океанами и континентами, над горами, и джунглями, и бескрайними равнинами, и где-то там, где-то далеко-далеко я нашел бы смысл.

Я тону в воспоминаниях Перри. Я глубоко в черной земле. Где-то высоко у меня над головой — сплетение корней и червей, перевернутое кладбище, где гробы вместо надгробий, а памятники, закопанные глубоко в небесную пустоту, прячут все имена и эпитафии, оставляя мне лишь гниль.

Чувствую шевеление в земле. Ко мне прорывается рука и хватает за плечо.

— Привет, мертвяк.

Мы в "боинге". Мои сувениры аккуратно разложены в стопочки. Проход устелен восточными коврами. Проигрыватель тихо мурлычет голосом Дина Мартина.

— Перри?

Он в кабине, в кресле пилота, руки на штурвале. Он в форме — белая рубашка заляпана кровью. Улыбается мне и указывает на иллюминаторы, где мимо пролетают слоистые облака.

— Мы приближаемся к высоте крейсерского полета. Можете отстегнуть ремни.

Медленными, осторожными движениями я встаю и захожу в кабину. Тревожно смотрю на него. Он ухмыляется. Провожу пальцем по знакомой пыли на приборах.

— Это ведь не твое воспоминание.

— Нет. Твое. Я хотел, чтобы тебе было спокойнее.

— Я сейчас стою на твоей могиле, да?

Он пожимает плечами:

— Наверное. В лучшем случае там мой пустой череп. Вы с друзьями почти все с собой унесли, помнишь?

Начинаю извиняться, но он закрывает глаза и отмахивается.

— Не надо. Это давно в прошлом. К тому же это не ты меня убил. Я сам себя убил — я, старый и мудрый. Ты, кажется, больше общаешься с другой моей версией — молодой, наивной и сочиняющей роман "Призраки против оборотней". Я бы сейчас предпочел не вспоминать, что умер.

Бросаю на него неуверенный взгляд.

— Ты гораздо веселее, чем в воспоминаниях.

— Тут другой масштаб. Сложно принимать свою жизнь всерьез, когда видишь ее целиком.

Смотрю на него с сомнением. Он выглядит очень убедительно — даже прыщики на месте.

— Ты… это правда ты?

— И как это понимать?

— Ты, с кем я все время разговариваю. Это правда ты? Или… объедки твоего мозга?

— Какая разница? — смеется он.

— Ты душа Перри?

— Может быть. Типа того. Называй как хочешь.

— Ты… в раю?

Он с хохотом дергает себя за окровавленную рубашку.

— Не совсем. Я в тебе, Р.Вот попал, да? — снова хохочет он, глядя на мое переменившееся лицо. — Но знаешь, Я-Старый-И-Мудрый расстался с жизнью довольно мрачным образом. Тебе стоит с ним пообщаться и понять, что происходит, пока не начнется… ну ты знаешь. Что бы ни началось.

Я поворачиваюсь к окну. Не видно ни моря, ни и пи, только шелковые призрачные горы внизу и груды облаков наверху.

— Куда мы летим?

— Куда глаза глядят. — Он с ехидством воздевает глаза к небесам, потом улыбается. — Ты поможешь мне туда добраться, а я помогу тебе.

Самолет трясется в воздушных потоках, и внутри у меня все сжимается.

— Зачем тебе мне помогать? Ты же из-за меня погиб.

— Да ладно, Р, ты что, до сих пор не понял? — Кажется, мой вопрос его расстроил. Он смотрит на меня с лихорадочной напряженностью во взгляде. — Мы с тобой жертвы одной и той же болезни. Мы воюем на одной стороне, просто на разных фронтах. К тому же мы с тобой давно слились воедино — поздновато мне тебя ненавидеть. Моя душа — твое сознание. Все, что осталось от меня, слилось с тем, что осталось от тебя, переплелось и перемешалось. — Он от души хлопает меня по плечу, так что даже больно.

— Мы с тобой, мертвячок, влипли вместе.

Самолет дрожит. Штурвал перед ним дергается, но Перри не обращает на него внимания. Не знаю, что сказать, и говорю просто "ладно".

— Ладно, — кивает он.

Пол снова дрожит под ногами, как отголосок далеких взрывов.

— Вот что, — говорит он, — Бог сделал нас партнерами. Надо бы обсудить, что делать. — Он глядит на меня и со вздохом чешет подбородок. — В последнее время у нас в голове жужжит целый рой вдохновенных мыслей. По-моему, ты не догоняешь, в какую бурю мы с тобой летим.

В салоне мигают красные огни. Откуда-то снаружи доносится скрежет.

— Мне чего-то не хватает?

— Стратегии, например. А то мы мечемся по этому городу как котята на псарне. Ты только болтаешь о том, как переменить мир, и вылизываешь лапы, а питбули медленно сжимают кольцо. Ну, что планируешь делать, киска?

Облачная вата за окном наливается свинцом. Свет начинает мигать, стопки моих сувениров погромыхивают.

— Пока не знаю.

— И когда узнаешь? Все меняется. Ты, твои мертвые приятели — мир готов к чуду. Чего мы ждем?

Самолет дергается — и пикирует вниз. Падаю в кресло второго пилота. Мой желудок поднимается куда-то в горло.

— Я не жду. Я действую.

— Что? И что же ты делаешь?

— Стараюсь, — отвечаю я, хватаясь за сиденье своего кресла. Самолет пикирует с ревом. — Хочу перемен. Заставляю себя о них думать.

Перри кривится, но молчит.

— Это ведь уже что-то — первый шаг, так? — ору я во всю мочь, пытаясь перекричать рев моторов. — С этого все и должно начинаться.

Самолет снова дергается, и все мои сувенирные стопки рушатся — картины, диски, тарелки, куклы, любовные записки разлетаются по всему сатину. В кабине мигают огоньки, радио щелкает голосами.

Р! Ответь! Что с тобой?

Лицо Перри застыло, в нем не осталось ни намека на веселье.

— Нам еще много дерьма предстоит разгрести. В маетности, кое-что случится прямо за воротами кладбища. Ты прав, хотеть перемен — это первый шаг. Но второй — это добиваться их. А то смотри, Все на свете проспишь! А ведь с тобой теперь моя девочка.

Слушай, я сейчас испугаюсь! Очнись!

— Я знаю, я ее не заслуживал, — продолжает Перри. Его тихий голос без труда заглушает все вокруг. — Она подарила мне все — а я что сделал? А я все просрал. Настала твоя очередь, Р. Береги ее. Она гораздо ранимее, чем кажется.

Очнись уже, придурок! Очнись немедленно, или я тебя пристрелю!

Киваю. Перри тоже кивает, затем поворачивается к окну, сложив руки на груди. Штурвал дергается, как ненормальный. Облака расступаются, мы мчимся к земле, прямо на Стадион. Вот и они, печально знаменитые Р и Дж, сидят на одеяле на промокшей от дождя крыше. Р поднимает глаза, видит нас, его глаза распахиваются все шире, а мы…

Мои глаза распахиваются. Я пытаюсь проморгаться, чтобы реальность пришла в фокус. Я стою перед небольшой могилой на импровизированном кладбище. Рука Джули на моем плече.