Светлая полоска Тьмы (СИ)

— Войцех такой и есть.

— Кто?

— Волк.

— Понятно. А это что за пейзаж? — я перевела взгляд на картину над камином, чтобы не говорить больше о портрете пана с волком. Чем-то он меня нервировал.

— Моя первая удачная работа, называется "Закат в лесу". Она дорога мне как память.

— А чем еще ты увлекаешься?

— Тебя, правда, это интересует? — он вскинул бровь, совсем как Зиг.

— Не особенно. Кстати, вчера ты обещал мне экскурсию по дому и саду.

— Тогда пойдем, покажу тебе здесь все, — он встал, протянув мне руку.

Пришлось ее принять. Его ладонь была горячей и твердой, сильной. Когда я поднялась, он не выпустил моей руки, выдернуть — не хватило наглости, а может, и желания. Мне понравилось его прикосновение, что пугало. Так, рука об руку, словно дети, мы покинули его кабинет.

Волк на картине приподнялся, потянулся всем телом, зевнул и спрыгнул в комнату. Цокая когтями по паркету, он неторопливо подошел к креслу, где минуту назад сидела гостья. Понюхал. Лег на волчью шкуру у камина, положив лобастую голову на передние лапы, и прикрыл глаза. Сторожить покои пана Тарквиновского входило в непосредственные обязанности Войцеха.

↑

Глава 26. Вовкулак

— Помогите! — чей-то далекий крик вторгся в привычные звуки леса.

Я остановил жеребца, напряженно вслушиваясь. Смеркалось, на небе уже поблескивали первые звезды, край полной луны показался из-за деревьев. Обледеневшие ветки потрескивали на ветру. Заухал филин.

— Что-то не так, пан Станислав? — спросил Зигмунд, мой фамильяр. Его гнедая остановилась рядом с моим вороным.

Лютик тихо заржал, приветствуя красотку Ветреницу. Моего жеребца так прозвали за любовь к этим цветочкам. Жеребенком он пасся на приречном лугу, полном лютиков.

— Кто-то зовет на помощь, — я продолжал слушать лес. Далекий крик повторился. — Вот опять. Слышишь?

— Нет, — Зигмунд пожал широкими плечами. Черный овчинный тулуп мехом наружу и такая же шапка делали его похожим на косматого зверя, взгромоздившегося на лошадь. — Где?

— Вон там, — я указал влево. Вопли несчастного снова коснулись моего чуткого слуха, теперь это уже был нечленораздельный крик боли. — Пойду поохочусь, а ты поезжай в замок.

Я бросил поводья Лютика Зигу и спешился. Он привязал их к луке своего седла и спрыгнул следом. Я уже избавился то плаща и камзола.

— Это может быть ловушкой, пан Станислав.

— Не, это всего лишь оголодавшие волки напали на какого-то смерда. Засаду бы я учуял, ты же знаешь.

Он кивнул, мол, вам виднее, вельможный пан. Что-то быстро он сдался. Зигмунд Ковальски частенько мне возражал, но не в бою, приказы он выполнял безоговорочно. Иногда мы даже спорили, не как слуга и господин, как друзья. Я снял пояс с оружием и передал ему. Он положил его в седельную сумку Лютика и стал собирать мою одежду в плащ. Последними туда отправились сапоги. Связав полы плаща, он приторочил получившийся тюк к моему седлу.

— Удачной охоты, пан Станислав, — Зигмунд запрыгнул в седло и тронул лошадь.

Норовистый Лютик заржал, не желая идти в поводу за Ветреницей, привык всегда быть впереди, жеребец есть жеребец. Я подошел, погладил его по морде, успокаивая. Он смирился и пошел следом за кобылой Зигмунда.

Я обернулся черной пантерой и поспешил на зов несчастного. Ночное зрение окрашивало мир во все оттенки серого. Тысячи запахов и звуков врывались в мое сознание и вели к цели.

На небольшой поляне стая волков рвала человека. Матерый самец, вожак, вцепился в жертву. Я прыгнул, перебил ему хребет и отбросил в сторону. Он заскулил. Я оскалился и угрожающе зарычал, обводя взглядом поляну. Самки и более слабые самцы пятились к деревьям. Ягуар для них был зверем невиданным. Четверо здоровых волков, окружали меня. Я прыгнул, не дав этой четверке напасть первыми. Мои клыки сомкнулись на глотке самого молодого и наглого из них. Рывок — сладкая кровь хлынула в пасть. Второй, воспользовавшись моей пирушкой, напал со спины. Я стряхнул его с загривка и отшвырнул в третьего. Тот ловко увернулся и прыгнул, целясь мне в глотку, но я отбил его атаку еще в прыжке. Он отлетел в сторону поднимающегося второго, повалив того обратно на снег. Прыткий четвертый ухитрился вцепиться в мою заднюю лапу, за что получил когтями по морде. Багровая кровь потекла из разодранных глаз и глубоких царапин — он заскулил и разжал челюсти. Третий улепетывал с поляны во всю свою побитую прыть. Второй полз в том же направлении, подволакивая задние лапы. Я догнал его и разорвал шею. Огляделся. Два серых трупа и обездвиженный вожак лежали на поляне. Остальная стая ушла, но недалеко, они выжидали с подветренной стороны к северу отсюда. Четвертый катался по снегу и жалобно скулил, прикрыв лапами окровавленную морду. Добив его, я подошел к человеку.

Деревенский юноша был еще жив, но без сознания. Его шапка откатилась в сторону. Светлые, стриженные под горшок волосы слиплись от крови. Левую щеку рассекали глубокие царапины. Старый овчинный тулуп пропитался кровью из ран на боку и бедре. Его сердце билось неровно — недолго осталось парню, самостоятельно он уже не очнется. Смерда этого я никогда не видел, но лицом он походил на Зигмунда: подбородок, скулы, нос. Слизнув кровь с его щеки, я убедился в правоте своей догадки, он действительно был сыном моего слуги.

Ковальски обладал особым даром, за который я взял его в свое войско. Он бил без промаха по любой цели, неважно, нож метал или стрелял из лука, результат один — в яблочко. Но и девки, как деревенские, так и дворовые, исключением не были: в их мишени он тоже не промахивался. По замку бегало с пяток его байстрюков, это тех, кто помладше. Сколько их было по деревням — никто не считал.

Что же мне с тобой делать, Зигов бастард? Бросить на съеденье ожидающей стае или сделать фамильяром, как отца?

Раненый вожак приподнял голову и завыл, моля о смерти. Меня осенила идея создать вовкулака. Местные селяне любили попугать друг дружку байками о волках-оборотнях. Россказни эти были отголосками экспериментов древних даркосов по скрещиванию человека с каким-нибудь животным, как правило, хищником. Однажды мне довелось повстречать берсерка, медведя-оборотня, порожденного магией Крови кузена Локки. Теперь его чучело стояло в охотничьей зале моего замка, нагоняя страх на гостей и прислугу.

Я подошел к вожаку. Он замолчал и снова опустил голову на снег, ожидая моего удара. Запах его мочи ударил в нос. Заглянув в желтые глаза, я впитал волчью сутью, она была нужна мне для задуманного. Быстро разорвав ему горло, я вкусил его крови, ибо ее образец тоже был необходим.

Я вернулся в человеческий облик, собрал разбросанный по поляне хворост и зажег костер с помощью Силы. Раздев смерда, я уложил его на окровавленный тулуп у огня. Он уже был на грани смерти. Я дал ему свою кровь. Его раны стали затягиваться. Дыхание выровнялось. Сердце забилось ровнее, а едва ощутимый пульс участился. Положив руку на бледный лоб юноши, я погрузился в пестрый водоворот его воспоминаний, мыслей и чувств.

Войцех, так его звали, родился семнадцать лет назад в одной из моих деревень. Его мать, Ганна, батрачила всю жизнь, пока не померла от грудной хвори в начале прошлой зимы. Он тоже работал на чужих людей, сколько себя помнил. Родители матери его не жаловали, но и куском хлеба не попрекали. Это для них он собирал в лесу хворост, когда на него напала стая.

Я разделил с Войцехом память вожака, оставив его в волчьих снах, которые он будет видеть до конца изменений. Выйдя из транса, я заставил свою кровь в его теле начать трансформацию. Почти час он бился в моих руках. На посиневших губах пузырилась пена. Я подпитывал его Силой. Дважды его сердце останавливалось, и дважды я запускал его снова. Когда конвульсии прекратились, а перестройка организма перешла в пассивную фазу, я растер его чистым снегом и завернул в тулуп. Погасив костер, я взвалил будущего вовкулака на плечо и побежал к потайному входу в замок.