Золото и медь. Корона солнечных эльфов (СИ)

Великой битвы, Кравой сильно изменился, и это изменение было отмечено

всеми — те, кто знали его раньше, говорили, что он очень возмужал,

обретя спокойствие и рассудительность, которые дает осознание и

ощущение собственной силы. Да и о его магических способностях, иначе

называемых виденьем, ходило много разговоров — похоже, слова мудрого

Лагда оправдались: даже старожилы в храме Солнца не могли не

удивляться виденью молодого жреца, проча ему блестящее будущее.

Сам же Кравой обращал мало внимания на эти пророчества, равно как и на

ропот недовольных им. В первую очередь потому, что ему было некогда —

особенно в первые пару лет. Целыми днями он разъезжал на своем рыжем

скакуне по окрестным землям, заключая, к вящему недовольству эллари,

договора на поставку продовольствия с людскими правителями. На первых

порах люди относились с некоторым подозрением и опаской к солнечному

эльфу с необычным для них слишком красивым лицом и заостренными

ушами — Кравой замечал, как люди нет-нет, да и косятся на них

любопытными взглядами — с волшебным орлом, неизменно следующим за

ним высоко в небе, а пуще — с прозрачно-золотистой тенью, образованной

всего лишь свойством Кравоя пропускать солнечный свет и все же

настолько пугавшей людей, что они старались на всякий случай не

наступать на нее лишний раз. Все это вызывало некоторую

настороженность, но довольно скоро, успокоенные честностью солнечного

эльфа, а также выгодностью предложений, люди стали принимать его

почти с удовольствием, назвав за глаза Золотым всадником.

Однако симпатии симпатиями, а денег в казне не водилось — при том, что

платить за продовольствие чем-то надо было… Тогда Кравой принял

решение: вызвав на этот раз волну возмущения не только эллари, но и

краантль, он вскрыл храмовые сокровищницы Луны и Солнца —

единственный неприкосновенный запас, оставшийся после

жертвоприношения. Усыпанные драгоценными камнями короны и мечи

почти без торга ушли в залог к людским правителям на разве что не

грабительских условиях — все, кроме одного венца, — а в город

потянулись обозы с зерном, сыром, фруктами, взятыми в счет будущего

урожая.

Вместе с ними в Рас-Сильване появились ирилай, озерные эльфы. Старший

жрец солнца был давно в дружбе с воинами Озера — вот и на этот раз они

откликнулись на его просьбу и прибыли из своей столицы. Молчаливые,

словно тени, в черных одеждах с гербом в виде оленя, они контролировали

раздачу прибывших припасов. Конечно, Кравой вполне мог и сам заняться

ее организацией, но он понимал, что для всех будет лучше, если этим

займутся чужаки: не стоит усугублять недовольство и без того

недовольных эллари еще и тем, что какой-то солнечный выскочка решает,

кто из детей Эллар достоин получить доступ к продуктам. О том, чтобы

поручить это краантль, речь вообще не шла…

Однако даже это не смогло полностью оградить молодого правителя от

роптания лунных эльфов — лишь очень немногие из них поддерживали

начинания Кравоя. Среди них был и сын Лагда, юный наследник лунного

престола, старший жрец храма Луны и друг Кравоя — Иштан. Резко

повзрослевший после событий на берегу Моря, он, чем мог, помогал жрецу

солнца, внимательно слушал его рассуждения, и синие глаза юного эллари

при этом становились серьезными — точь-в-точь, как некогда у его сестры,

лунной княжны Моав… Каждый раз, взглядывая на него в такие минуты,

Кравой с горечью вспоминал ее. Моав! «Маленькая веллара», подруга его

детства, его первая и последняя любовь, мать их дочери… Если бы она

была сейчас рядом с ним! Один ее взгляд дал бы ему сил, чтобы выстоять в

самой жестокой борьбе! Но она погибла еще до Великой битвы от руки

оборотня-рыси Сигарта, пожертвовав жизнью ради будущей победы. Лишь

изредка являлась она во сне светлому жрецу солнца — бледные губы

нежно улыбались ему, словно подбадривая, широко распахнутые глаза

смотрели с лаской и как будто жалостью. И тогда он просыпался, все еще

ощущая сладкий запах белых волос, и чувствовал, что он еще жив…

Так прошла весна. К лету рудники заработали, драгоценные металлы

постепенно потекли в кузницы, однако эти первые крохи тут же уходили

на уплату долгов и помощь Инкру, городу озерных эльфов, имевшему еще

меньше доходов, но потерявшему в Битве уж никак не меньше воинов.

Жить столице Эллар по-прежнему было не на что… С тревогой и надеждой

смотрели горожане в будущее, ожидая, что принесет с собой лето —

малейший неурожай обрек бы город на бедствие. И лето пришло, щедрое и

благодатное: солнце и дождь, словно сговорившись, по очереди лелеяли

сады и поля. Такого урожая в Рас-Сильване не помнили даже старожилы!

— Глядя, как быстро наливаются колосья и тучнеют стада, как гнутся к

земле отягощенные плодами ветви, суровые судьи вынуждены были

прикусить языки.

По мере того, как наполнялись кладовые и кузницы, надежда все ярче

разгоралась в сердцах детей луны и солнца. Никогда еще праздник урожая

не был столь радостным и пышным — веллары храма Луны бросали

пригоршни зерна в бурлящий источник Эллар, и богиня милостиво

принимала их жертву, а юный Иштан лично увенчал голову жреца солнца

почетным венком из листьев омелы.

Тяжелые времена для Рас-Сильвана закончились: не прошло и нескольких

зим, как, несмотря на баснословные проценты, драгоценные реликвии

возвратились в сокровищницы — все до единой. Вернувшееся изобилие

стерло озабоченное выражение со светлых лиц эллари, вновь зажглись

огнем темные глаза краантль. Точно солнце проглянуло сквозь тучи!

Сбросив груз забот, эльфы Рас-Сильвана снова собирались в Круге песен

под древним дубом — их голоса вновь звенели до самого утра, распевая

древние напевы, а смех раскатывался по всему парку, вспугивая

устроившихся на ночь птиц. И только одного из сыновей солнца не было в

этой веселой компании… После возвращения с битвы Кравой Глейнирлин

по прозвищу Душа Огня ни разу не показался в Круге песен, чьим

неизменным завсегдатаем был до сих пор, — и не потому, что ему больше

не нравились звуки арфы или напевы певцов: просто он чувствовал, как

после смерти возлюбленной какая-то часть его души словно закрылась —

та самая часть, в которой жили его смех и былая легкость, и что должно

случиться, чтобы она вновь открылась, он не знал. Знал только, что до той

поры звуки песен будут приносить ему одну только боль…

***

Оторвавшись от бумаг, солнечный эльф устало поднес к лицу руку с

длинными тонкими пальцами, протер глаза и сжал пальцами переносицу.

Несколько мгновений он сидел так, не шевелясь, затем отнял руку,

посмотрел на окно. Он и не заметил, как стемнело! Точно вспомнив о чем-

то важном, он порывисто поднялся из-за стола и, даже не сложив бумаги, а

бросив все, как было, направился к двери. Аламнэй! — Он ведь обещал

зайти к ней еще засветло, и вот, как назло, заработался. Теперь ее,

наверное, уже укладывают спать… Хотя какое там спать, разве она заснет

без него! Нянечки, наверное, там с ума сходят — непокорный нрав

наследницы лунных князей, коей Аламнэй была по матери, уже давно

составлял печаль всех замковых нянь, одновременно удивляя их: подобное

упрямство и своеволие редко встречались даже у взрослых. В добавление

оно усугублялось резкой переменчивостью настроения и несдержанностью

чувств — «нервностью», как говорили, качая головами, воспитатели

маленькой бунтарки. И лишь Кравой знал, что делать с этой «нервностью»,

— вернее, знал, что делать с ней ничего не нужно, ибо в своей

родительской чуткости обладал свойством прозревать истинные причины,