Серебряный любовник

"У них крепкие спины и твердый характер, дорогая", - говорила мать. В социологии она дока. Но потом она поняла, что благодаря изначальным преимуществам у меня уже сформировались определенные представления о перспективах, поэтому даже если я добьюсь успеха среди бедняков, мне не удается реализовать себя как личность. Я вышла из флаера на платформу крыши Джегида и спустилась на лифте в подземку.

Египтия стояла у подножия Большой Лестницы, ведущей к театру Конкордасис. Макияж ее был выполнен в золотистых тонах, на ней была голубая вельветовая накидка с полосками лимонного шелка, во лбу сиял топаз. Люди на нее оглядывались. Она делала мне отчаянные знаки.

– Джейн, Джейн!

– Привет!

– О, Джейн.

– Что?

– О, Джейн. О, Джейн.

– Нам наверх?

Египтия всплеснула руками, и я покраснела, почувствовав себя высокомерным ничтожеством. В этот момент какой-то человек неожиданно схватил Египтию за поднятую руку.

– Прекрасно, - сказал он. - Говори свой номер. Мы с Египтией удивленно посмотрели на него.

– Оставьте меня в покое, - сказала Египтия, и ее глаза наполнились слезами. Она не могла вынести всех сюрпризов, которые ей преподносила жизнь.

– Я могу заплатить! Я никогда подобного не видел. Я слышал, что они похожи на живых, но боже мой...

Ты... Я беру тебя. Скажи только свой регистрационный номер... постой... у тебя же его нет, это другой тип. Значит, буквенное имя, так? Говорили, что они металлические. Ты - золото, правильно? Я не ошибаюсь?

Египтия воздела глаза к небу, словно Иоанна на костре. Внезапно я поняла, в чем дело.

– Вы ошиблись, - сказала я мужчине.

– Не мешай, - ответил он. - Зачем она тебе? В качестве кривого зеркала? Лучше найди себе настоящую девушку.

– Она не то, что вы думаете, - настаивала я.

– Она? Это оно.

– Нет, - я начала закипать. - Она моя подруга, а не усложненный образец робота.

– Она робот. Они же сказали. Работает на Большой лестнице.

– Нет.

– О господи, - завопила Египтия. На это мужчине нечего было ответить.

– Все в порядке, Египтия. Вот видите, она не робот. Уходите, а то я нажму на код и вызову полицию.

Сказала и тут же пожалела об этом. Мужчина, как и мы с Египтией, был богат и имел свой собственный код. Я поняла, что поступила невежливо, но ничего другого придумать не могла.

– Хорошо, - сказал он. - Я пожалуюсь в "Электроник Металз". Я вправлю вам мозги.

Египтия резко повернулась, пронзила его взглядом и заверещала, будто сумасшедшая хищная птица. Мужчина, который принял ее за робота, быстро отошел в сторону. Египтия отрешилась от всего, что ее окружало, завернулась в свою накидку и величественно двинулась вверх по лестнице.

Я смотрела на нее, но у меня не возникло особого желания следовать за ней. Мать бы сказала, что я должна была это сделать: надо быть ответственной.

Стоял теплый осенний день. Мне не хотелось думать ни о мужчине, ни о Египтии. Мне хотелось думать о чем-то таком, что было частью этого дня и меня самой. Внезапно я почувствовала неясную, но острую боль где-то между ребрами и позвоночником - как будто поворачивали ключ. Казалось, я забыла нечто очень важное и вот-вот вспомню, стоит только хорошенько напрячься. Я постояла на месте минут пять, но вспомнить не могла, а ощущение несколько притупилось.

Словно я влюбилась - такое бывает, - когда кончается видик, но знаешь, что стоит перед сном или с утра немного проветриться, и все пройдет. Ужасно и удивительно. Удивительно, что это можно так ясно чувствовать. Я пишу об этом, потому что, наверное, именно здесь скрывается психологический смысл того, что произошло впоследствии.

Я попыталась представить, как Египтия изображает в театре смерть и пошла вверх по Большой лестнице. Там наверху - газон с Фонтаном. Фонтан похож на стеклянную арку, можно встать прямо под стекло и не вымокнуть. А на другой стороне улицы - грязный, обшарпанный фасад когда-то роскошного театра. Перед дверью расхаживает лев с тикающим заводным механизмом. Я никогда не видела ничего подобного. Наверное, это и есть усложненный образец. Что-то останавливало мой взгляд.

Солнце сверкало и искрилось красновато-коричневым блеском. Я смотрела, и мои глаза купались в этом свете. Я знала, что красный цвет не успокаивает, но этот ласкал глаз.

Потом я увидела, что так блестело на солнце. Это были длинные волосы молодого человека, стоявшего спиной ко мне и говорившего с группой из пяти-шести человек.

Он начал петь. Я не ожидала услышать такой голос. Я была им просто захвачена. Прекрасный голос менестреля, только какой-то фантастичный, будто на нотах играет само время. Должно быть, здорово, когда твое горло без всяких усилий извлекает такие звуки. На его куртке сверкали маленькие зеркала, и я подумала, что он пришел сюда на прослушивание, как Египтия, и репетирует перед началом. Потом он перестал петь и повернулся, показывая что-то небольшой компании, собравшейся вокруг него, ко мне лицом, не видя меня. Он был красив, а глаза его походили на две темно-красные звезды. Кожа, правда, показалась мне бледной, как будто была покрыта гримом, но потом поняла, что она серебряная - лицо, шея, грудь в вырезе распахнутой рубашки, кисти рук, выступавшие из кружевных обшлагов. Серебряный цвет переходил в более естественный на губах, ногтях. Но все же серебряный. Серебряный.

Это было очень глупо, но я начала плакать. Это было ужасно. Я не знала, что делать. Моя мать ничего не имела против того, чтобы я давала волю своим эмоциям, какими бы они ни были, но в то же время она надеялась, что я сумею держать себя в руках. А я не умела.

Поэтому я отправилась к Фонтану и оттуда смотрела на него, пока слезы не высохли.

Когда я вышла из-под стеклянной арки, толпа вокруг робота уже редела. Номер, или что там у него было, записали все, но мало кто мог позволить себе его купить.

Я стояла и смотрела на него, мне было интересно, отключится ли он, когда толпа разойдется. Нет. Он начал прохаживаться взад-вперед. На плече у него висела гитара, которую я раньше не замечала. Он начал наигрывать на ней какие-то мелодии. С ума сойти.

Вдруг робот, как и следовало ожидать, увидел, что я на него смотрю, и пошел ко мне.