Опекун для юной девы (СИ)

— Так я ж не вижу там ничего практически. Зрение устроено чуть иначе, скорость восприятия зрительной информации иная — и для меня, как и для любого представителя моей расы, это почти бесполезный предмет. Я, конечно, могу сесть и вытянуть всю информацию из той или иной передачи, но для меня это будет не отдых, как для тебя, а работа, причем напряженная, — охотно объяснил Аршез, а она очередной раз мысленно споткнулась: вот, он даже видит как-то не так.

— Знаешь, из-за этой разницы в восприятии наши люди телевизор увидели лет на пятьдесят позже, чем ваши, — продолжал он рассказывать. — Во-первых, очень уж муторно контролировать, что конкретно там показывают…

— А вы контролируете все?

— Да, Анют. Мы контролируем все. Все сферы жизни. Это реальность, ее надо принять и жить, исходя из нее.

— Жутко, — она поежилась.

— Да нет, не очень, — он подошел, и вновь сгреб ее на руки, сев на ее место. — Ты ведь не думаешь, что в вашем мире такого тотального контроля нет?

— Конечно нет. Вернее, раньше он был, а теперь…

— Сказки, Анют. У нас их тоже рассказывают. Любого на улице спроси — ответит так же. Только без «раньше». Просто: «нет и не было». Я же тебе даю сейчас информацию с этой стороны реальности. От лица одного из тех, кто в этой несуществующей службе контроля занят. Не для того, чтобы ты делилась этой информацией с кем бы то ни было. Но чтобы лучше представляла мир, в котором живешь. И, кстати, была и вторая причина, по которой мы очень долго отказывались от телевизоров. Считалось — и все еще считается — что они вредят здоровью. Портят зрение, способствуют малоподвижному образу жизни, сокращают время, проводимое человеком активно, в том числе — на свежем воздухе…

— Ах, да, забота о здоровье во главе угла. Привет витаминам.

— Только привет? — он тут же напрягся. — Аня, мы договаривались, что ты их пьешь.

— Я пью, пью… Так почему же все-таки разрешили такие вредные телевизоры? — она поспешила уйти от скользкой темы.

— Без передачи на монитор изображения в режиме реального времени стало невозможно развитие целого ряда производств, мы тормозили бы этим науку, увеличивая отставание от остального мира, это недопустимо. Плюс, оценили возможности формирования общественного мнения, прежде недоучтенные. У нас есть и другие методы, их хватало, но… этот проще. К тому же — и это главное, наверное — был открыт новый способ кодирования и передачи зрительной информации, значительно улучшивший качество изображения. Стало хоть что-то видно. Нам, я имею в виду, для людей разница, возможно, не столь значительна…

— А у вас ведь есть свой аналог, верно? Вот как телефон, только чтоб фильмы показывал, передачи какие-нибудь…

— Да, фильмы у меня есть, но ты ведь не поймешь в них ни слова.

— Но ты мог бы переводить.

— Мог бы, — от одной мысли, что он может усадить ее на свою кровать, обнять вот так и несколько часов нашептывать на ушко слова перевода, дыхание его участилось. И плевать, что людям подобное показывать нельзя. Он ведь уже показал, так какая теперь разница… Вот только надо выбрать, что ей поставить… В любом фильме могут быть сцены… Он на них и внимания не обращал, надо будет вспомнить, попробовать пересмотреть с человеческой точки зрения… — Не сегодня, мне надо сообразить, что тебе показать.

— Например, по географии что-нибудь. Ты мне, кстати, атлас обещал.

— Ах, да, атлас… — а там от одних названий ей дурно сделается. — Да, да, конечно. Купим.

Его спас звонок.

— Твоя еда?

— Нет. Надеюсь, что нет. Я жду одного приятеля, видимо, это он, — Аршез поднялся, вновь усаживая девочку в кресло. — Ты отдыхай, мы, возможно, не будем спускаться, поговорим на крыше.

— Ар, но… Это нехорошо как-то. Словно я тебя уже из родного дома выгнала.

— Не выдумывай. Здесь просто сильно пахнет краской. Не забывай, у нас обоняние куда сильнее. Так зачем я буду мучить гостя? Не скучай, ладно? — он поцеловал ее в нос и ушел.

А она осталась, начиная потихоньку ненавидеть этот выход на крышу. Ведь даже не предложил пойти с ним, познакомиться с его другом… И вчера. Практически, накричал на ровном месте. Что он там прячет, на своей крыше? И, главное, было б где прятать… Или он прячет ее? Стыдится, потому что она маленькая, несовершеннолетняя. Он же говорил, что ему неловко, каждому не объяснишь… С его-то подружками, о которых весь двор судачит, и неловко?

Чтобы хоть чем-то себя занять, она сняла с этажерки первую попавшуюся книжку. Оказался справочник по редкоземельным металлам. Ладно, тоже сойдет. Тут бы еще с алфавитом вначале разобраться.

* * *

Ксандар изменился. Стал уверенней, жестче. Прожитые годы добавили к его ауре столько новых, и далеко не только светлых оттенков… А впрочем, тот яркий и ровный свет, что привлек Аршеза еще в юности, все так же горел в его сердцевине, чистый, незамутненный… Хотя, с его-то профессией там может сейчас гореть любой. Но так хотелось верить, что все-таки настоящий.

— Привет, — Ксандар обнимал его, излучая самую искреннюю радость. — Вот уж не думал, что встречу тебя когда-нибудь здесь.

— Настолько в меня не верил?

— Так уж сразу — «не верил». У каждого свой путь. Не думал, что твой — сюда. Да и вообще, полагал, ты пойдешь по стопам отца.

— Вот уж спасибо.

— Прости, — друг детства чуть смешался. — Не в этом смысле. Но черная металлургия, Ар? Твоим всегда было дерево.

— Это его всегда было дерево. А я лишь освоил механические навыки резьбы, — Аршез почувствовал, что начал раздражаться. Это было лишним, он хотел о другом.

— Врешь. Ты резал душой. Чувствовал каждую жилку. Без всякой магии создавал из мертвого живое. Я, между прочим, до сих пор храню твой подарок. «Таинственный лес», помнишь?

— Бесполезную деревяшку хранишь, а собственную шевелюру сохранить не сложилось? — Аршез решительно уводил разговор от болезненной темы. — Что ты сделал с волосами?

— Я сделал из них шикарный парик. Надеваю, прежде чем явиться в родное ведомство, дабы не шокировать почтенных старцев. Но ты же, вроде, не старец, тебя ведь я не шокирую? А то могу надеть, вон они, все до волосинки в машине валяются.

— Оставь, — Аршез отмахнулся и попытался с симпатией взглянуть на человеческую прическу друга. Все же он живет в человеческих землях, там мужчины обрезают свои волосы… Но даже для человека слишком уж коротко. Словно и не мужчина перед ним, а красотка какая. — Тебе девы свое сантретэ примерить еще не предлагают? — все же не удержался.

— Девы нет, а от мужчин регулярно слышу.

— Прости.

— Забудь. Я слишком редко бываю на родине. И с каждым разом все меньше понимаю соплеменников, чтоб их подначки меня задевали.

— А людей — понимаешь?

— Хочется верить, что да.

— А я, собственно, о людях и хотел тебя спросить. Давай присядем? — он кивнул на парапет.

— В дом не зовешь?

— Я не один, а разговор личный. Ты, наверное, слышал, про человеческий транспорт с детьми, залетевший к нам на днях из-за западной Границы, — начал он, усаживаясь вместе с Ксандаром на краю крыши.

— Ну, еще бы. То, что мы вернули людям всех детей, наделало в столице столько шума, будто мы еще и своих им отдали.

— Мы кого-то вернули? — поразился Аршез. — Я даже не слышал.

— А что же ты тогда слышал? Весь Илианэсэ ходит ходуном: в самолете летело около пятидесяти детей, и их всех вернули на родину вместе с самолетом. Общество раскололось, не в силах решить, что же это: неслыханное благородство или невиданное безумие, подрывающее основы нашей безопасности?

— Неслыханное вранье.

— Ар?

— Вернули не всех.

— Ну, да, разумеется, там были еще взрослые, их оставили…

— Только взрослых, значит? Как мило. Вот только что же тогда у меня в квартире делает шестнадцатилетняя девочка?

— Арик, а вот это уже не шутки, — Ксандар хмурится.

— Да что ты, Ксандик, какие шутки? У меня на эту девочку еще и дарственная, подписанная Владыкой, имеется. Расслабься, все офигительно законно.