Лёд (СИ)

Молния ударила снова. Уильям выбрался из-под одеяла и подхватил со стола нож. Остро заточенное лезвие отразило копья небес, полыхавшие тут и там над беспокойно спящими деревьями, не способными ничего противопоставить.

Осторожное движение — и на вспоротой ладони заблестели крупные полукруглые капли. Алые и серебряные пополам. Юноша редко попадал в такие ситуации, где ему пришлось бы пораниться, и понятия не имел, какова из себя его кровь.

Но теперь-то все было ясно, так ясно, что у него закружилась голова. Смутно знакомый запах железа, дождя и сирени растекся по комнате, исчезнув под лоскутом чистой ткани, скрывшей аккуратный надрез.

Молнии падали с неба и жестоко убивали ночь, ливень шелестел по траве и пожелтевшим осенним листьям, ветер бился в обесцвеченные темнотой витражи.

— Вот оно что, — едва различимо прошептал Эс, присевший на корточки у двери. Он не видел Уильяма так, как можно увидеть обычным зрением, но не сомневался, что завтра его обида сойдет на нет, и принцу понадобится поддержка крылатого звероящера.

И был готов ее оказать.

***

Сэр Говард посчитал раннее утро подходящим временем, чтобы вернуть связку драконьих голов хозяину замка. Впрочем, это мало походило на возвращение: рыцарь, замученный бессонницей, попробовал выяснить, в какой спальне отдыхает Эс, потерпел поражение и бросил боевой трофей Шэтуаля у входа в Кано. Заходить светловолосый парень строго-настрого запретил: мол, он зажжет свечу, закроет все окна и будет писать стихи, и никто, никто из ныне живущих не имеет права любоваться его записями, где безупречный почерк сливается с потрясающим смыслом, а любовь, ненависть и война сплетаются в единое целое.

— Это очень приятно — чувствовать себя целым, — заявил он перед тем, как захлопнуть обитую железом створку на расстоянии волоса от ровного рыцарского носа. Сэр Говард опасливо потер переносицу, опасаясь, что на самом деле удар произошел, а боль еще не сообразила, что пора его сотрясти. Однако Эс, видимо, приложил все усилия, чтобы не обидеть оруженосца принца еще сильнее, чем обидел УЖЕ, и его лицо абсолютно не пострадало.

Ближе к полудню в столовой, где рыцарь от скуки навел порядок, убрав и перемыв брошенные драконом тарелки, вилки и ножи, появился Уильям. Он устроился в кресле, наспех перекусил бутербродами (сэр Говард потребовал, чтобы Эс ежедневно снабжал своих «детей» не только завтраком, обедом и ужином, но и запасом продуктов, а Эс пожал плечами и ответил, что это не сложно) и почти бегом направился к башне, где все еще находился дракон. Если бы не оруженосец, встреченный по дороге, он бы непременно вломился внутрь и сломал все очарование одиночества, достигнутого светловолосым парнем. Но сэр Говард, верный своему обещанию («сам не заходи, и короля своего тоже не впускай!») каменным изваянием замер на пути Его Высочества и виновато сказал:

— Чертова рептилия попросила ее не отвлекать.

— От чего? — безо всякого интереса уточнил Уильям.

— От божественных стихов, зародившихся в ее подсознании, милорд. Но если вы прикажете выломать эту дверь и вытащить дракона на свет, я, разумеется, пренебрегу его просьбой и выполню то, чего желаете вы.

— Нет, не надо. — Его Высочество отвернулся.

Сэр Говард заметил его перевязанную ладонь, нахмурился и осведомился:

— Что это?

— Да так, мелочи… порезался, пока искал канделябр… — по голосу юноши было понятно, что он лжет, и рыцарь посмотрел на него с немым изумлением. До сих пор он считал Уильяма кем-то настолько невинным, что ложь от его образа отскакивала, как детский мячик.

— Порезались, пока искали канделябр? — повторил он. — Полагаю, не глубоко? Иначе вы позвали бы меня, верно?

Принц покивал, покосился на вход в башню… и опустился на мраморные плиты рядом, намереваясь ждать Эса, пока он не закончит или пока звезды не упадут с небес. Кстати, после ночной грозы небеса все еще были хмурыми, и периодически начинал накрапывать дождь, такой холодный, будто осень окончательно вступила в свои права и завладела Драконьим лесом, Талайной и всеми королевствами, что разумные расы воздвигли на континенте Тринна.

Сэр Говард уселся на корточки напротив своего господина, улыбнулся и продолжил расспросы:

— Вы не выспались, Ваше Высочество?

— Нет. — Уильям покачал головой. — Я вообще не спал.

Он поднял воротник свитера, «щелкнутого» Эсом откуда-то из Талайны, и попытался поддержать разговор:

— Я придумал, как достать твои акварели.

— Это же здорово, — благодарно отозвался рыцарь. — Вы сделали мне столько добра, что я не уверен, смогу ли хоть когда-нибудь расплатиться. В принципе, с тех пор, как вы назвали меня своим оруженосцем, моим акварелям больше ничто не угрожает, но вы правы: мне было бы гораздо спокойнее, если бы они были тут. Я бы… — он запнулся, памятуя, чем это закончилось накануне, и все же предложил: — я бы написал ваш портрет, если бы вы разрешили.

Уильям устало улыбнулся в ответ:

— Если тебе не лень, то — пожалуйста.

Сэр Говард смутился.

— Наверное, к вам часто обращались придворные художники. У вас очень необычная внешность, трудно удержаться.

— Да нет, — пожал плечами юноша. — Придворные художники рисовали мою приемную мать, а меня старательно обходили. По их мнению, эту необычную внешность лучше не изображать на холсте, потому что мой отец все равно не позволит повесить в королевской галерее портрет своего неуклюжего, тупого, наивного, заранее обреченного сына. Если честно, — он зевнул, прикрываясь рукавом, — я рад, что в Талайне уже нет ни меня, ни моих вещей. Никакого напоминания обо мне. Пусть она обитает сама по себе, пусть она обо мне забудет, как я забыл о своей настоящей матери и народе хайли. Да пусть она хоть в море провалится, — махнул рукой он. — Мне будет без разницы.

Сэр Говард выслушал его серьезно и с уважением. Сэр Говард не рассмеялся, не обозвал его ребенком, не одернул и не упрекнул, не напомнил, что Уильяму всего девятнадцать, а значит, он слишком юн для подобных рассуждений. Сэру Говарду не показалось, что он преувеличивает или драматизирует.

— Я до самого конца буду на вашей стороне, милорд, — с гордостью поклялся он.

— И я, — глухо добавили из-за двери. Затем створка распахнулась от удара ногой, врезалась в драконьи головы и заставила их покатиться по коридору, словно игрушечные. Граф Шэтуаль обработал свою добычу на славу, и с драконьих останков не слетело ни чешуйки, но Эс недовольно поморщился и буркнул: — Почему они еще здесь? Я надеялся, что ты их заберешь и унесешь домой, тем самым доказав дедушке и отцу свое почтение к воинским традициям…

— Что я буду за воин, — выпрямившись, сердито выпалил сэр Говард, — если возьму чужие трофеи и выдам их за свои? Не-ет, чертова рептилия, это не так работает.

— И что мне с ними делать? — насмешливо осведомился Эс. — Повесить над парадной лестницей? Мол, приходите, добрые люди, в Льяно! Только следите за своим поведением, потому что хозяин вспыльчивый, а меч у него всегда под рукой… к слову, я ведь не пользуюсь холодным оружием. Что, если я эти головы откусил? И людям буду откусывать, если они меня выведут из привычного состояния.

Дракон почесал затылок, бросил на подоконник толстую пожелтевшую тетрадь и заключил:

— Продам. Зельевары и маги хорошо заплатят за чешую и клыки, а глаза, насколько я в курсе, играют ключевую роль в составе наиболее мощных заклятий, так что их либо купят, либо отберут у моего трупа, и второе просто невероятно. Уильям, у тебя какое-то дело?

Его Высочество встал, придерживаясь за стену. Бессонная ночь дорого ему обошлась, да и последствия обморока, несмотря на присутствие в жизни принца еды, по-прежнему давали о себе знать, но он упрямо поглядел на Эса и отозвался:

— Да. Если быть точным, то у меня к тебе два дела, и с первым нужно немедленно разобраться, а второе подождет, пока ты не продашь свои… то есть эти чертовы головы и не перестанешь соваться с ними к моему оруженосцу.