Проснись, моя любовь

Ну что ж, если он не добился ее страсти, тогда должен получить хотя бы то, что ему необходимо, — наследника.

Но не сейчас.

Его живот скрутило от одной только мысли о том, чтобы лечь с ней сейчас и повторить супружеский акт, который из-за ее излишней праведности превратился в процесс самоудовлетворения. Этой ночью он горько жалел о том, что должно было бы произойти, но никогда не случится. Этим утром гнев предопределил то, что было и будет всегда.

Он подумал, что при таком образе мыслей требовать от нее наследника сейчас будет выглядеть настоящим изнасилованием. Получится не взятие лицемерной девственной невесты, а агрессивное действие, не имеющее иной другой цели, кроме как причинение ответной боли за то, что она целый год мучила его.

Ему не хотелось причинять ей боль, делая невыносимой дальнейшую жизнь.

Одинокий мужчина.

Из-за спины Чарльза, сквозь застекленные створчатые двери, пробился солнечный свет. Смутное очертание женского лица, захваченного между накрахмаленным чепчиком и шелковой простыней, попало в центр луча.

Веки затрепетали, сквозь нежную кожу проступила пульсирующая сеточка тонких кровеносных сосудов.

От того, что она ночью кусала губы, терпя его ласки, они выглядели более сочными и пухлыми, чем обычно. Неожиданно рот Морриган раскрылся. Она громко вдохнула, сдавленный звук эхом разнесся между темных углов спальни.

Волосы на голове Чарльза зашевелились.

Он слышал этот звук прежде — на поле боя, от раненых солдат, изо всех сил пытающихся одним последним вдохом втянуть в себя воздух, — это был голос смерти.

Пучок света, освещавший лицо жены, разделился — на месте одного стало два. Ночной столик стал отчетливо виден, золотое кольцо, лежащее на эбеновой столешнице, вспыхнуло ярко-красным огнем.

Казалось, время тянулось бесконечно, прежде чем внезапно раздвоенный луч света потускнел, а пламя золотого ободка сократилось до безжизненного блеска.

Приглушенный свет утренней зари проник в комнату, придавая бледным щекам Морриган сияние нового дня. Покрывало на ее груди, мерцающее насыщенными желтыми бликами, ритмично поднималось и опускалось в такт дыханию. Чарльз выдохнул, даже не заметив, что задержал дыхание до тех пор, пока новый воздух не проник глубоко в его легкие — леденящий, сырой, со смесью мускусного запаха, зловония несвежего пота и имбирного аромата простыней.

Гнев снова выбрался на поверхность.

Она все еще играла в свои игры — спала, когда бодрствовал он, противопоставляя свою холодность его огню, смерть — его мечтам. Он схватил со столика кольцо.

— Не притворяйся, Морриган. Я знаю, что ты проснулась.

Она оставалась тихой, неподвижной, праведно надменной.

Рванув вниз одеяла и раскрыв ее до талии, он схватил левую руку жены. От неожиданного прикосновения ее глаза широко распахнулись, ясно демонстрируя лживость натуры: она прикидывалась спящей, будучи уверенной в своей власти над ним и над их браком, превратившимся в пародию.

Он вдавил ей в ладонь кольцо, заставив сжать холодные, негнущиеся пальцы. Пустой взгляд сводил на нет все усилия. Казалось, она говорила, что он не сможет заставить ее принять это кольцо. Так же, как ему ничего не удалось добиться ни подарками, ни хорошим отношением.

Чарльз отступил назад.

Рука тут же упала на матрас, золотой ободок выкатился из ладони и затерялся в простынях.

Безучастная Морриган и пальцем не пошевелила, чтобы достать его. Он стиснул зубы.

— Ты — моя жена вне зависимости от того, носишь ли ты кольцо или нет. Подумай об этом, жена. Я уеду на две недели. А когда вернусь, хочешь ты или нет, в кольце или без него, ты станешь кобылой для моего жеребца, поскольку у меня пустует конюшня, и ей-богу, мадам, вы заполните ее.

Резкий звук раскроил рассветную тишину, когда он со злостью задернул полог. Гладкий шелк, на мгновение задержавшись на пальцах, упал мерцающей желтой завесой. Восточный ковер приглушил удаляющиеся шаги. Этот ковер он приобрел с большим трудом и за немалые деньги для своей жены, которую не волновал ни муж, ни его дом.

Он мрачно подумал о том, хватит ли двух недель на то, чтобы унять гнев от разочарования всей своей жизни.

За пределами комнаты Морриган дом уже чуть уловимо ожил. Отдаленный лязг горшков и кастрюль объявил приближающийся завтрак для пятидесяти с лишним слуг. Приглушенные звуки армии шлепающих шагов раздавались со стороны чердачных спален. Они сновали, как муравьи, по различным коридорам, что были спрятаны за этими элегантными стенами. В конце устеленного ковром холла открылась узкая дверь. Чарльз ухмыльнулся, заметив знакомую фигуру. Задержавшись возле распахнутой двери, он уступил дорогу откровенно разъяренной женщине и с насмешкой поклонился ей:

— Моя очередь, мистрис Хэтти.

Глава 2

Сквозь полуприкрытые веки Элейн заметила окружающую ее беспросветную темноту. Какой странный сон. Громкий резкий звук эхом отозвался у нее в голове. Как холодно, должно быть, Мэтью прикрутил термостат. Голову и подбородок что-то сжимало, наверно, она каким-то образом запуталась в подушке или простыне. Она высвободилась из сдавливающей материи и натянула на лицо одеяло.

Элейн беспокойно зашевелилась. Было слишком тихо. И простыни чем-то пахли. Должно быть, тот смягчитель ткани, что она купила на прошлой неделе, оказался неудачным. Она вытянула левую руку, одновременно сгибая левую ногу. Да, было здорово немного размять мышцы и ощутить восхитительную прохладу простыней. Но, изменив положение тела, она внезапно почувствовала нестерпимую боль и жжение между ног.

Элейн нахмурилась, слегка сморщившись от неприятных ощущений и нежеланного пробуждения. Пошевелив ногами, она ощутила холодную вязкую жидкость. Конечно же, эта жидкость не может истекать из ее тела. И она никак не могла принадлежать Мэтью, поскольку ее муж занимался любовью исключительно по средам, а сейчас — утро понедельника. О, нет. Элейн вспомнила, что с сегодняшнего дня ее секретарь взяла отпуск. Теперь ей придется мучиться с временной работницей, которая была бестолковая донельзя и не имела понятия, что такое порт параллельного интерфейса.

Без всякого предупреждения оглушительный звук разорвал тишину. С нее рывком сорвали одеяла, окатив все тело волной холодного воздуха. Глаза и рот резко открылись, Элейн приподнялась на локтях.

— Ах, этот нечестивый сассенах! [1]. Он ведь распустил таки свои грязные руки, да? Моя маленькая бедная овечечка, тока глянь на себя, ты испачкана его скверной!

Элейн опустила глаза, щурясь от ослепившего ее потока бледного света, возникшего там, где мгновением раньше был полный мрак. Подъем уровня адреналина в крови был остановлен видом белой хлопковой сорочки, сбившейся в кучу вокруг талии. Что-то темное коркой покрыло внутреннюю поверхность ее бедер — на удивление стройных бедер, что начинались ниже пятна смоляных волос на лобке.

Зрачки Элейн, ранее сузившиеся от света, изумленно расширились. Покрытая старческими пятнами рука рванула подол сорочки вниз, прикрывая густую поросль волос и запачканные ноги.

— Сейчас, подожди, дорогая; старушка Хэтти позаботится о маленькой овечечке. Нечего бояться.

Темные волосы также покрывали и стройные ноги, выглядывающие из-под подола более чем скромной сорочки. Левая голень была покрыта морщинистыми белыми шрамами. Элейн оторвалась от созерцания шрамов на небритой ноге и посмотрела наверх. Бледный свет окружал старуху, склонившуюся над кроватью. Она была одета в темное платье с юбкой-колоколом и передником в стиле тетушки Джемимы [2]. Пышный белый чепец покрывал ей голову, закрывая уши. Она выглядела так, словно только что сошла с экрана кинофильма, снятого по мотивам романа Диккенса.

У Элейн определенно начались галлюцинации.

Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Черт! Ей действительно не мешало бы поспать еще немножко. Она чувствовала себя так, как будто прошла весь путь от Чикаго до Нью-Йорка и вернулась обратно в Чикаго, но, судя по пробивающемуся сквозь веки свету, было пора вставать. Тем лучше. Вначале мужчина с кнутом, теперь это. Страшно представить, кто будет следующим в ее кошмарных сновидениях.