Забытая жизнь (СИ)

Легкая улыбка изогнула мои губы — мы сделали это, не выпустив друг друга из объятий! Я не знала, почему мне казалось это таким важным, но было так, будто каким-то образом это доказывало, что ничто никогда не сможет разлучить нас, и через удар сердца я уже задыхалась от возбуждения.

Его губы скользнули по моей макушке, словно принося извинение.

Я устала бороться с этой необузданной силой притяжения, которая существовала между нами. Усталость переполняла ее, переливаясь через край, и требовала свободы.

— И какой же ответ ты хочешь от меня услышать? — спросил Северус с легкой печалью.

— Что ты останешься в живых. — Я смотрела прямо перед собой, в черный омут глаз Северуса.

— Может быть, ты меня сначала поцелуешь? — спросил он, немного помолчав.

Северус нагнулся, чтобы коснуться моих губ, и те стали податливо мягкими. Он с таким упоением принялся целовать меня, словно боялся, что у него не хватит времени. Северус притронулся губами к уголку моего рта, скользнул вниз, к ямочке на подбородке, оставляя дорожку поцелуев, потом губами стал пробираться к уху.

Его нежные ласковые поцелуи становились все более страстными; его влажный язык проник в бархатную глубину моего рта, чтобы найти мой язык.

Мне некуда было отступать, да я и не хотела этого. Сладкий восторг заставил задрожать в моей душе струны. Они вдруг ожили и запели. Их чудная мелодия, заполнившая все мое существо, звучала все громче, все тревожнее и радостнее. Горячие волны, которые излучало его тело, обволакивали меня, дурманили, заставляли забыть обо всем на свете. Вкус пьянящего мужского тепла таял у меня на языке. Дав волю всем своим прихотям и желаниям, я приняла его игру.

Настойчивые, головокружительные, захватывающие дух поцелуи — и больше ничего.

Его требовательные руки и моя податливая кожа, его энергия и моя нескрываемая жажда сливались в гармоничную мелодию страсти. Тело мое затрепетало, охваченное пронзительной музыкой наслаждения. Мы снова поцеловались, и этот поцелуй был намного дольше и жарче предыдущего. Я наслаждалась сладким вкусом его губ и упругой отзывчивостью его язычка — поцелуй погружал меня в события прошлой жизни, и я чувствовала, как возбуждаюсь.

— Если ты умрёшь, а я нет, у меня не останется ничего. Никого, кто был бы нужен.

— Северус…

— Я никому не нужен.

В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент истины, когда он признаётся любимому в самом страшном.

— Нет, ты нужен мне.

— Странный у тебя способ показывать чувства.

Я закрыла глаза, восстанавливая дыхание. О Боже, я люблю его так, что это причиняло боль. Я не достаточно сильна, чтобы убедить его. Если бы я действительно пыталась, то убежала бы от него, но в глубине души я знала, что не могу бросить его. Не сейчас. Скоро. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы защитить его.

— Северус?

Он посмотрел на меня, улыбнувшись, но его глаза оставались серьёзными.

— Да?

— Не делай мне больно.

Погладив его по щеке, я тихо сказала:

— И у меня есть на это право.

Несколько секунд он, прищурившись, смотрел на меня. Затем, хищно усмехнувшись,

прошептал:

— У тебя есть рот, который не закрывается.

Внезапно в двери постучались. Северус отстранился от меня и, подойдя к двери, приоткрыл ее.

— Что случилось, Амикус? — спросил Северус в приоткрытую дверь.

— Гарри Поттер замечен в Хогсмиде, — прозвучал голос за дверью.

— Немедленно собрать всех учеников и учителей в Большом зале, — отчеканил Северус и захлопнул двери.

— Значит, ты пришла не одна, — повернувшись ко мне, уточнил он.

— Я хочу ему помочь, — сказала я. — И я готова пойти на это!

— Ты осознаешь всю серьезность ситуации, Анри? — разгневанно произнес он. — Это война!

— Ты вот это называешь войной? — развела я руки в стороны. — Это детский сад, Северус. Это не война!

— Если он узнает, что ты здесь, — рявкнул Северус, — он убьет тебя и меня следом! — И вышел из кабинета.

Дай мне руку… просто протяни мне её. Я хочу коснуться её и почувствовать твоё тепло… Хочу зарядиться от твоей жизни… Хочу наконец-то вздохнуть полной грудью, набрав полные легкие воздуха… Набрать и не выдыхать… Задержать в себе частичку твоей жизни… Твоего дыхания…

Дай мне руку. Я хочу задержать её в своей и заставить тебя забыть о прошлом… Обо всем, что было до меня… До нас!.. Закрой глаза и вдохни этот морозный почти весенний воздух. Вдохни в себя обновление… Задержи дыхание, и, может быть, тебе тоже не захочется выдыхать…

Дай мне руку… Мы поднимемся на крышу самого высокого здания в этом сером городе… Мы встанем на самый краешек и посмотрим на эту жизнь сверху вниз… Только не отпускай мою руку. Слышишь?!.. Не отпускай пожалуйста, иначе я сорвусь туда… Нет, мне не страшно, просто я не хочу оставлять тебя одного в этом мире…

Вот так время снова напомнило о себе. Все нужные вещи были сказаны не вовремя. Моё прошлое вернулось слишком быстро, а моё будущее замешкалось где-то в пути.

Сердце стучало так сильно, что, кажется, я не доживу до утра… Да, я не переживу даже эту ночь, не то что до тебя дойти… Ты единственный из встреченных мною мужчин… Я не знала, кем они были. И все вокруг, кто они? Чьи-то мелкие представители… Я, кажется, забываю, как без тебя дышать… Конечно, это больно, но это сердце — бедное, влюбленное, дрожащее — оно тоже твое…

«Но я так и не смогла сказать Северусу о ребенке», — подумала я и вслед за ним вышла из кабинета.

«Ты — мой личный сорт героина, куда я от тебя денусь! — думал я, обнимая Анри в ту самую долгую и темную ночь всей моей жизни. — Она одна была чем-то настоящим во всём мире…»

Самое дурное, что было в жизни, то, о чем никогда никому не расскажешь — эти мгновения, они как порча. Гниль, разлагающая вас изнутри. И вы так и будете гнить, до конца.

Я и сам не знаю, когда я толком понял, что моему театру теней пришел конец. Но я знал, что все кончено и я больше не могу быть просто зрителем. И я вдруг обнаружил, что нахожусь на сцене, что я — актер, гримасничающий и попусту жестикулирующий.

Думал, что в отчаянии я разыщу себя. Заблуждался… Изменить пережитое невозможно, лучше принять его со словами: «Это было…»

Одним весенним днем, я обнаружил, что Анри нет в моем доме в Паучьем тупике. Она даже не удосужилась мне оставить записку, да что уж там с запиской, она прихватила собой еще парочку флаконов с зельем.

— Вот же негодница!

Меня правда раздражали её поведение и её поступок. Тем более в то время, когда ее объявили в розыск.

Какая моя самая большая победа? Я научился не жалеть. А не жалеть — значит верить. Горжусь всеми пролитыми слезами. Их соль действительно лечит. Не сразу, конечно, это же не внутривенное обезболивающее. Но со временем то, над чем ты когда-то плакал, обязательно утрачивает былую остроту — воспоминание становится легким, как тополиный пух. И вдруг осознаешь, что плакать не вредно, а необходимо. Чаще всего слезы избавляют от необходимости размышлять, объяснять, доказывать…

Писать о том, что случилось, в письме, которое я никогда не отправлю. И которое ты не получишь, которое… нужно сжечь, после того, как закончишь. Мои чувства смогут сгореть… и та боль, которая внутри тебя. Я не хочу недомолвок. Я был бы идиотом, если бы не признал свои ошибки. Я ошибся. Я облажался. Я куда-то спешил. Я торопил события. Не разобравшись с тем, что мне мешало. Цепляясь за прошлое, оглядываясь назад. Желая забыть, но не переставая вспоминать. Какой я дурак, что хотел жить прошлым. Я застрял посередине, не простив. Не простив себе. Не двигаясь дальше. В чем секрет будущего? Может в том, чтобы всё исправить и жить дальше? Присмотреться. Да так, чтобы мутный образ стал чистым, ясным. Конечно, всякое случалось в прошлом, в далеком прошлом. Я не хочу ждать чудес. Лишь бы жизнь продолжалась. Или нет. Да. Нет. Да-нет? Да нет. Я просто хочу ясности. Но это зависит не от меня. А от тебя. Я люблю тебя.