Теряя себя (СИ)

— Дамьен, ты не так понял. У нее жар, — испуганно шепчет Адель, стоя где-то за моей спиной.

— Я предупреждал тебя, — он пропускает оправдания мимо ушей и, молниеносно поднимаясь на ноги, столь же быстро достигает вскрикнувшей от неожиданности Адель. “Пожалуйста, не надо, не надо”, — я произношу это тихо, чуть ли не съезжая со стула и не зная, как встать на подгибающиеся от страха ноги. Меня трясет, вся моя слабость выливается в унизительные всхлипы и мольбы, когда я опускаюсь на колени, безумными глазами наблюдая за тем, как Господин, сжав горло задыхающейся от его грубости любовницы, приподнимает ее над полом и медленно подходит к окну. Ее глаза широко распахнуты от паники, рот искажается в немом крике, и сама она отчаянно борется с его хваткой, пытаясь разжать руку и беспомощно дергая ногами в воздухе. Эта картина так ужасна, Господи, так отвратительно ужасна, что я зажмуриваю глаза, захлебываясь в рыданиях и не желая видеть, как Рэми сдергивает штору и, оставаясь в тени, вытягивает руку с брыкающейся в ней Адель вперед. — Этого ты добивалась, Адель? Этого?

И именно в тот момент, когда на ее обнаженную кожу попадает луч солнца, я открываю глаза и сквозь размытую реальность вижу, как она перекашивается от невыносимой боли, запрокидывая голову назад и начиная еще отчаянней вырываться из хватки. Рука Рэми, по самое запястье, начинает краснеть, кожа покрывается волдырями, и удушающий запах горелой плоти наполняет комнату вязким горьким туманом.

Мне становится дурно от вида обожженного мяса, в которое начинает превращаться Адель, и я закрываю рот ладонью, рыдая отчаянно громко и протягивая руку в ее сторону. Я хочу помочь ей, но не знаю как, не могу найти в себе сил, чтобы даже подняться с пола.

— Прошу вас, не надо, не надо. Не надо! — последнюю фразу я кричу исступленно, срывая связки и ломая ногти об пол. Спина Рэми напрягается, но он продолжает удерживать Адель, почти затихшую, изуродованную до неузнаваемости, вот-вот готовую обратиться в пепел. — Мой Господин, — сумасшедшая, я верно потеряла рассудок, раз позволяю себе доползти до него и вцепиться в его ноги, наивно думая, что могу остановить эту чудовищную расправу.

Он поворачивается ко мне, и сейчас его вид воистину страшен — вот он — не человек, но монстр, вампир, чудовище с перекошенным от ярости лицом и хищным оскалом. Он не видит меня, не понимает, кто перед ним, просто разжимает обгоревшие пальцы, и всю свою ярость бросает на меня, точно так же, как на Адель секунды назад — сжимая мою шею и поднимая над полом. Не могу сделать ни вдоха, брыкаясь в его руках и почему-то вспоминая разорванное горло Катрины. Теперь я понимаю, сколько страха она пережила, прежде чем навсегда освободиться от него.

— Как долго ты собиралась испытывать мое терпение, Джил? — Его глаза черные, совсем, белков почти не видно, только густая тьма, поселившаяся в нем. Его душа — уголь, его сердце мертвое, он ничего не чувствует, кроме злости, кроме ненависти за то, что купленная им игрушка ослушалась, привязавшись к другому. Знаю, что ему достаточно одного движения, и меня не станет, совсем, я перестану чувствовать боль, страх, обиду. Перестану сожалеть о том, что сделала, или наоборот, что не успела сделать.

Всего одно движение, ну же.

Но вместо этого Рэми яростно рычит и, словно тряпичную куклу, отбрасывает меня в сторону перевернутого стола с изувеченной посудой. Эти секунды обжигающей боли вкупе с возможностью сделать вдох я не забуду никогда, никогда, потому что они врежутся в память некрасивыми шрамами, там, где в мое тело вошли осколки разбитого стекла. И если бы я могла кричать, то кричала бы, но вместо этого лишь беспомощно открываю рот, чувствуя, как ноги режет об острые края, а плечо, чуть повыше лопатки, разрывает от адской боли. Кажется, осколок входит глубоко в меня, он рассекает мышцы, царапает кости и заставляет меня повернуться на бок, чтобы избавить плечо от тяжести тела.

И именно в этот момент я вижу изуродованную солнцем Адель. Она лежит на спине, в тени, тяжело дыша, ее голова повернута в мою сторону, но сквозь слезы я не могу рассмотреть ее глаз, направленных на меня. Мне тяжело дышать от всхлипов и боли, и я стараюсь смотреть только на нее — ни на ноги приближающегося ко мне Хозяина, ни, тем более, на него самого. Только Адель, ее обезображенное лицо и судорожно дергающиеся пальцы протянутой вдоль тела руки.

Мне больно, мне страшно, я не хочу чувствовать, не хочу.

— Неудачное падение, — Рэми останавливается около меня и садится на корточки, рассматривая мои раны. Теперь в его голосе не остается и капли злости, что властвовала в нем секунды назад. Его тлевшая ярость вылилась в расправу, и теперь он тот самый Дамиан, с которым я столкнулась впервые: холодный и невозмутимый. Маска былого равнодушия вновь занимает свое место, и Господин, как ни в чем не бывало, убирает волосы с моей шеи, словно это и не его рук дело, а я просто споткнулась, по неосторожности упав в обломки нашего завтрака. — Вот к чему приводят твои наивные иллюзии, ma stupide petite fille*, — он гладит меня по скуле указательным пальцем, в то время как я продолжаю смотреть на Адель, все же живую, помилованную, только вряд ли прощенную. — Ты можешь ненавидеть меня, Джиллиан, это твое право, но прежде позволь мне открыть тебе маленькую тайну, — Рэми достигает моего плеча, и я сжимаю кулаки, предчувствуя новую порцию боли. Он не торопится достать из меня осколок, с каким-то ненормальным удовольствием разглядывая порез, а потом ощутимо нажимает на вонзившееся в плечо стекло, вынуждая меня вытянуться от агонии и глухо застонать.

В глазах темнеет, и Господин превращается в бесформенное серое пятно, нависшее надо мною.

— Тебе наверняка интересно, что случилось с жившей в той комнате девушкой, так вот, спроси у Адель — она последняя, кто видел ее в живых, — он шепчет это ядовито-приторным голосом, а я вся сосредотачиваюсь на чертовой боли, въевшейся в меня. Резкий жест рукой, и окровавленный осколок бокала падает на пол, рядом с моим лицом, и я ощущаю, как от теплой крови намокает свитер, как он липнет к спине, впитывая в себя мои силы.

Рэми выпрямляется, окидывая меня безразличным взглядом, и, помедлив несколько секунд, покидает столовую, оставляя нас одних: меня, лежащую на разбитых иллюзиях, и Адель, поверженную яростью Господина. Не могу сосредоточиться на ее лице, и закрываю глаза, избавляясь от ужаса реальности, в которой слишком страшно, слишком больно, слишком одиноко.

Я устала.

***

Не понимаю, в какой момент утро перерастает в хмурый вечер, и небо вновь заволакивает тяжелыми тучами, превратившими воздух в гнетущую серость. Все это время я отхожу от боли, терплю ненавязчивую заботу молчаливой Мадлен, и едва переношу манипуляции хмурого врача, позванного, по-видимому, специально для меня, ведь Адель его помощь вряд ли понадобится. Он обрабатывает мои раны, пока я безучастно смотрю в окно, а потом накладывает швы на плечо, мучая меня еще больше. Иногда боль доходит до такой крайней точки, что я начинаю тонуть в густом мраке, но ощутимые похлапывания по щеке приводят в чувство и я, сжав в кулаках полотенце, прикрывающее грудь, стискиваю зубы, справляясь с очередным приступом боли.

За весь день я не произношу ни звука, ни о чем не спрашиваю и не пытаюсь завести разговор: ни с этим хмурым доктором, ни с Мадлен, как всегда первой пришедшей ко мне на помощь. Складывается ощущение, что она является моим незримым ангелом хранителем и в любой ситуации готова вытащить из пропасти, в которую с таким удовольствием сталкивает Хозяин. Не знаю, где он сейчас и чем занят, но всем сердцем желаю ему той же участи, что и Адель, ведь он не должен был так поступать с ней, со мной, со всеми теми, кто был до нас, а в том, что с его яростью столкнулись не только мы, я нисколько не сомневаюсь.

Быть может, потому что сегодня я увидела истинное лицо монстра.

И его слова о том, что я сама подписала контракт, таким образом отдав свою свободу по собственной воле, лишь желание перевалить вину за свою жестокость на чужие плечи. Так что да, мистер Рэми, я все же считаю вас чудовищем, как вы говорили при нашем первом знакомстве.