В прятки с реальностью (СИ)

— Да, мамочка. К папе.

История навеяна фильмами «Дорогой Джон» и «Эффект колибри»

====== 43. Прощание (Фор/Трис) ======

Комментарий к 43. Прощание (Фор/Трис) * В фанфике использованы сцены и предложения из книги Вероники Рот “Эллигент” (“Преданная”)

Обложка для этой части: http://images.vfl.ru/ii/1455837012/2aa0a46d/11533853.jpg

Последняя глава перед эпилогом «Эллигент» («Преданная»)*.

А что, если бы к Тобиасу в его дом, в Отречении, пришла не Кристина… а кто-то другой?

Музыка, что навеяла это действо: The Righteous Brothers «Unchained Melody»

Тобиас берет грузовик из корпуса и едет в Отречение. Позади потрясение от потери, отрицание смерти, ненависть и злость на тех, кто еще жив. В прошлом остался разговор с Калебом, и Юрайи больше нет. Там же осталось оцепенение, практически заторможенность, когда он почти ничего не чувствовал и не воспринимал, потом наступил период острой боли, когда не хотелось жить, было так больно, что не хотелось даже открывать глаза.

Сейчас уже Итон ничего не чувствует, кроме отупляющего сознание ощущения потери и собственной ненужности. Зачем дальше пытаться как-то из этого карабкаться, когда… все и всё напоминает о ней. Когда на что ни натыкается взгляд, все сочится тоской и безысходностью невосполнимой потери…

«Она не хотела оставлять тебя», — сказал ему Калеб. Но она оставила. И теперь нужно как-то с этим жить. А нужно ли?

Вскоре высохшая трава, снег и земля под шинами его грузовика сменяется тротуаром сектора Отречения. Улицы все те же, и парень, не задумываясь, почти на автомате, идет по знакомым местам. Останавливается около дома, возле знака «стоп», с потрескавшейся центральной дорожкой. Его дом. Он поднимается через переднюю дверь и вверх по лестнице, его физическая оболочка совершает какие-то действия, но он не отдает себе в этом отчета, будто сознание специально отгораживает его от этого мира. Все чувства притупляются, и жить так с каждым днем все невыносимее.

Тобиас прижимает ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкивает ее в сторону. Отражение не нравится ему, но сознание фиксирует это скорее по инерции, сейчас ему плевать как он выглядит. Он провел последние несколько дней где-то между сном и явью, был не в состоянии прийти в себя хоть на какой-то более или менее долгий срок.

Привычные действия, знакомый с детства звук машинки для стрижки волос, вгрызающейся в волосы. Размеренные движения, отточенные и возвращающие в то время, когда боль носила совсем другой характер и имела привкус страха и тревоги. Но не было в той боли того удушающего онемения, разрушающей тоски и желания прекратить страдания немедленно и разом.

Пытаясь сконцентрироваться на ощущении покалывания и зуда на коже там, куда падают остриженные волосы, чтобы разъедающая душу горечь не утянула вновь в состояние на грани бытия, он проводит рукой по короткому ежику — проверить достаточно ли гладко все получается. Гладко. Как и всегда. И проверять не нужно было, он научился всему сам, когда еще был маленьким.

Облокотившись на стену, уперев руки по обе стороны зеркала, глядя в синие, полные уныния глаза, под которыми залегли предательские тени усталости и недосыпа, Итон рассматривает себя, машинально фиксируя детали своей внешности, край татуировки — пламени Бесстрашных… Не каждому дано пережить потерю без последствий. Не каждый в состоянии с этим справиться, тем более, когда есть соблазн избавить себя от этого сжигающего изнутри горя. Не помнить. Тех самых околдовывающих глаз, меняющих свой цвет от серого до зеленого в зависимости от освещения, а бывало так, что и от настроения. Чуть смущенной улыбки, когда она смотрела на него. Дерзкого выражения лица, когда перед ней стояла задача, и ее было нужно выполнить любой ценой. Невольно изгибающегося под его ласками тела, открывающегося ему навстречу, только ему и никому другому, сначала робко, а потом все увереннее, смелее…

Любовь, вспыхнувшая между ними, подобно пламени Бесстрашия практически в одночасье, оказалась грубо прерванной, будто на костер плеснули ведро воды, и остались только обреченно шипящие угли, не имеющие возможности разгореться вновь, и темная, пачкающая все на своем пути зола, пепел, превращающийся в небытие. Любовь, которая могла дать плоды, несла с собой созидание, а оказалась кровоточащей раной, и ничто не сможет эту рану залечить, затянуть… кроме сыворотки памяти.

Тобиас крутит в руках ампулу, видит в ней свое спасение. Он был готов ко всему, что могла принести с собой их связь с Трис, готов был мириться с ее невозможно упрямым характером, порой уступая ей, порой убеждая, но всегда находить компромиссы, соглашаться и, притягивая ее к себе за плечи, пресекать дальнейшие споры поцелуем. Ради нее он готов был переступить через свои отреченные привычки и обнимать ее где угодно, когда угодно, потому что нет ничего слаще поцелуя — ее поцелуя, за который, только один, пусть даже мимолетный и короткий, он готов сейчас отдать все, что у него есть.

Последний луч закатного солнца касается его руки, и ампула призывно блестит, обещая спасение и полноценную, хоть и скучную, размеренную жизнь. Он не хочет больше быть Тобиасом Итоном, и уж тем более не хочет быть Четыре, инструктором, полюбившим неофитку, девушку, которая нашла в себе мужество перейти из Отречения в Бесстрашие и в одиночку выступить против несправедливости этого мира. Трагедия заключается в том, что несправедливость распространяется на все, если уж она вступила в свои права, и оставит за собой не один труп и не одну покалеченную жизнь…

Луч смещается немного вправо, ползет по руке. Как бы ни хотел Тобиас забыть, но ее прикосновения останутся на его коже, желает он этого или нет. Вот даже луч солнца, уходящего за горизонт, вызывает воспоминания, заставляя прикрыть глаза. Тонкие пальчики ее, всегда на пределе нежности, едва касались его, будто крылья бабочки, проникновенно и волнующе. Когда страсть захлестывала ее, она обнимала, ласкала, отдавала себя всю, без остатка, по-другому она не умела. Трис, почему ты оставила меня, мне тебя так не хватает…

— Мне тебя тоже не хватает Тобиас, поверь мне, — врезается в его голову, а луч почему-то перемещается на спину, и он отчетливо чувствует ее пальчики, ведущие дорожку по позвоночнику, расписанному татуировками.

— Трис… — срывается с его губ и растворяется в наполнившем комнату предзакатном свете. Итон пристально вглядывается в этот свет, и не может поверить своим глазам, потому что он видит рядом с собой сначала очертания, а потом и всю девушку, будто подсвеченную изнутри. Парень замирает не в силах осмыслить, что происходит истерзанным болью мозгом, и убеждает себя в том, что это всего лишь галлюцинации, вызванные его истощенным состоянием.

— Я вижу ее в тебе, Тобиас. Вижу… и это прекрасно. Это самое прекрасное, что мне довелось видеть.

— Что ты видишь, Трис? — то ли думает, то ли спрашивает парень, не в силах отвести взгляда от девушки. Она кажется такой… близкой, такой материальной, что вытяни руку и можно будет прикоснуться. Но он стоит, как бронзовое изваяние, страшно опасаясь, что если он шелохнется, видение исчезнет и все прекратится. И он прекратится тоже.

— Твою любовь. Она горит в тебе, как огонь Бесстрашия, озаряя тот путь, что ты должен пройти. Но ты должен захотеть его увидеть, любимый. Всего лишь захотеть, — она точно такая, как он запомнил ее там, в галерее, где она сказала, что любит его. Волосы, чуть отросшие, губы изогнуты в улыбке, будто она встретила его после долгой разлуки и борется с собой, чтобы не обнять его за шею и не прижаться, как маленькая девочка. Глаза ее наполнены слезами, которым она не дает пролиться, но взгляд она не опускает, словно пытается запечатлеть его, сохранить в себе.

— Я не хочу без тебя, Трис, — уже неважно, что это галлюцинация, пусть, но он должен ей сказать. Должен… только… как найти слова? Где их взять, когда хочется только одного, прижать ее к себе и ни за что не отпускать. Пусть это всего лишь игра воображения, но, как и сыворотка памяти, она создает иллюзию того, как можно жить с этой потерей. И все что в этот момент бьется в его мозгу — она тут, рядом, и продлить сейчас эти мгновения — смысл его жизни сейчас.