Песня ветра. За Семью Преградами (СИ)

Роксана, я смогу. Я смогу!

Зажмурившись еще больше, Рада изо всех сил сосредоточилась на золотой пульсации в груди, прогоняя прочь все мысли. Подумать она успеет и позже, а сейчас не было ничего важнее этой весенней песни между ребер, этого дыхания свободного ветра, этого сладкого запаха сосен, наполняющего ее какой-то невыразимой свежестью. Она и сама не понимала, что именно делает, но принялась раздувать это пламя, поднимать его вверх. Будто дрова, она бросала в огонь Роксаны свою любовь, первый смех сына, застывшие на фоне закатанного неба листочки березы, шепот моря в густых ночных сумерках. Все то, что было ей так дорого, все то, что заставляло ее сердце петь и биться чаще.

Пламя росло, становясь все больше и больше, как костер Жриц в черную зимнюю ночь. Рада ощущала, как оно медленно движется вверх, проходя сквозь напряженную точку в горле, еще выше, к буквально раскалившемуся, словно горшок с углями, черепу. Между глаз невыносимо заболело, но она отказалась реагировать на боль и взметнула его еще выше, прямо к точке в темени, моля, зовя, крича мысленно Роксане. Услышь меня, Грозная! Ведь я горю для Тебя!

Тело стало странно чужим, каким-то чересчур вязким, тупым. Ноги и руки потеряли чувствительность, пальцы онемели, и Рада отстраненно ощутила, какие они холодные. И сразу же отбросила прочь эти чувства. Это было неважно сейчас. Значение имело только движение вверх.

С новой силой она сосредоточилась в голове, проталкивая и проталкивая огонь, поднявшийся в ее собственной груди, еще выше, в точку, которую смутно ощущала над головой. Ее собственный череп стал таким твердым и тяжелым, словно на голову надели чугунную кастрюлю. Рада нажала еще сильнее. Это был всего лишь череп, всего лишь кусок кости и ничего больше. Разве он действительно мог помешать току энергии? Разве он действительно мог замедлить или остановить ее, если она с такой легкостью пронизывала его, не встречая препятствия, раньше, когда лилась на голову Рады водопадом?

А потом вдруг что-то случилось. Рада вырвалась.

Пустота. Пространство без края, границ, пределов. Мягкость нежнее белого пухового перышка, сгущенная сила, дрожащая от собственной энергии, пульсирующая, как огромное сердце. Отстраненно она все еще чуяла собственное тело, но это было больше не важно. Радость золотыми потоками лилась вниз, наполняя всю ее, радость первого вздоха, возвращения домой, радость птичьих песен и земляничных полей, радость торжествующих лучей творящего жизнь света. И Рада пила ее громадными глотками, пила и все никак не могла напиться. Она и была этой радостью, она была этим светом.

Роксана! Выше! Здесь не было движения, потому что не было тела, не было ничего, ни верха, ни низа. Но она все же двинулась, взбираясь все выше и выше. Туда, где свет становился разреженным ничто, где каждая частичка сияла, заключая в себе миллиарды миров и первое семя. Туда, где свет был всем.

Грудь стиснули тяжелые обручи, сердце ударилось, один раз, другой, а потом вдруг принялось молотить так, будто она бежала со всех ног на крутой горный склон. Рада ощутила вытягивание. Словно что-то, накрепко привязанное к этому сердцу, тянуло ее обратно, все быстрее и быстрее. Она медленно скользнула внутрь собственной плоти, и громадное светлое над ней отдалилось, отступило, оставшись смутным ощущением на грани чувств. Оно все еще было здесь, оно всегда было здесь, но она уже отвернулась от него. Лучшее слово Рада вряд ли смогла бы подобрать.

Она вздохнула, едва вспомнив, как это делать, вздохнула аккуратно, потому что тело чувствовалось едва ли не совсем мертвым. Только сердце в груди невыносимо колотилось в ребра, буквально душа ее этим стуком. И дар Роксаны за ребрами все также пылал солнцем, обжигая нутро.

Одно за другим возвращались чувства, словно тело вспоминало, как это: управлять самим собой. Руки и ноги онемели и не двигались, пальцы чувствовались ледяными, будто она держала их в сугробе. Болела шея из-за того, что ее голова свесилась слишком низко на грудь. Кровь перестала приливать к черепу, и когда Рада попыталась поднять голову, перед глазами закрутились ворохи черных мух. Потом вернулось ощущение пространства, плоскости и объема, ощущение воздуха на коже, других людей вокруг. Рада окончательно пришла в себя, встряхнув головой, и осмотрелась, часто моргая глазами, перед которыми с трудом, но выстраивалась картинка происходящего.

На полу недалеко от горящего очага кружком сидели Найрин, Лэйк и Торн, скрестив под собой ноги. Глаза их все еще были закрыты, лица не выражали ничего, кроме спокойствия, расслабленные тела каким-то странным образом держались в вертикальном положении, хотя саму Раду скрючило в три погибели. Искорка лежала рядом на полу, вытянувшись во весь рост, и вид у нее был изможденным. В последнее время нисхождения силы к ней были такими сильными, что она не могла выдерживать их сидя и ложилась. Глаза искорки были открыты, она медленно моргала, глядя в потолок и возвращаясь в себя.

Рада шевельнулась, постаравшись поднять руки, но те, словно безвольные тряпки, только сползли с колен, холодные и нечувствительные. Не слушались и ноги. Лишь сердце бухало в груди, грозя лопнуть в любой миг, и всего на один его бешеный удар Раде стало страшно. Она сразу же отогнала прочь все чувства, взмолившись Роксане. Найрин часто повторяла, что главное – не бояться, что бы ни происходило. Страх вносил дисгармонию в общий процесс и мог сильно навредить и даже помешать ушедшей в предначальную тишину душе вернуться в тело.

Успокоившись, она принялась осторожно шевелить плечами, разрабатывая руки. Очень медленно, но ток крови все-таки восстановился, и ладони ощутили первые болезненные признаки приближающейся судороги. Рада еще успела вдохнуть, а потом судорога выкрутила жилы, едва не швырнув ее на пол и заставив прикусить губу, чтобы не вскрикнуть. Несколько секунд ее било, не отпуская, потом чувствительность вернулась, и самые обычные иголочки онемения вонзились в подушечки ледяных пальцев, а Рада поняла, что наконец-то может управлять ими.

Кажется, еще ни разу я не уходила так далеко. Надо быть осторожнее.

Рада выровняла дыхание, приказав себе вдыхать и выдыхать медленно и осторожно, хорошо размяла, растерла друг о друга ладони, пока не убедилась, что они вновь теплые и гибкие. И только после этого начала потихоньку разминать ноги. Здесь дело обстояло еще хуже. Сколько бы она ни терла, ни щипала, а ноги чувствовались двумя мягкими кусками мяса, и даже кости в них теперь были словно желе. С опаской глядя на то, как безвольно волочится ее стопа по полу, пока она осторожно руками выпрямляла согнутую ногу, Рада на миг задумалась, а могут ли вот так просто сломаться кости? Если она, например, поставит ногу в неудачное положение, и атрофировавшиеся мышцы не выдержат нагрузки?

Атмосфера изменилась, став более густой, более насыщенной и искрящейся. Рада уже научилась чувствовать этот переход. Он означал, что из медитации выходят и остальные, возвращаясь обратно в свои тела. Первой открыла свой глаз Лэйк, и взгляд синего льда из-под густых черных ресниц был таким пронзительным, что Рада поежилась. Иногда ей казалось, что эта женщина сама была силой, к которой Рада так отчаянно тянулась, буквально состояла из нее, хранила ее в себе, как колодец – воду.

Следом за ней пришли в себя Найрин и Торн, и несколько минут они продолжали молчать, восстанавливая сердечный ритм и дыхание, приводя в порядок онемевшие конечности.

- Глубоко сегодня, - первой проговорила Лэйк, разорвав краткой фразой тишину Зала Совета. Взгляд ее все еще был невыносимым, но сила уже медленно затухала, сворачиваясь где-то в глубине ее существа.

- Сильный день, - сипло согласилась Найрин, часто смаргивая и на ощупь находя ладонь сидящей рядом с ней Торн.

Рада взглянула на лежащую на полу искорку, к которой вернулся нормальный теплый цвет лица, и, едва вспомнив, как говорить, тихонько спросила ее:

- Все нормально, искорка? Хочешь попить?