Больше, чем что-либо на свете (СИ)

– Твой сын слишком тяжело болен, княгиня, знахарка всё равно не сумела бы его спасти, – проговорила Северга, усаживаясь за стол. – От трав, которыми она собиралась его лечить, толку не будет, он угаснет за два-три дня. Но я могу сделать так, чтоб он выжил.

– Так сделай это, – проронила Ждана.

Она что-то нащупывала под одеждой... Что-то маленькое и острое: Северга нутром чуяла смертоносную силу и коварство этого крошечного оружия. Ей не раз доводилось близко подбираться к Белым горам, и она хорошо помнила их дыхание – неумолимое, как закалённая сталь, и холодное, как далёкие снежные вершины. И сейчас из складок платья княгини веяло этим смертельным белогорским холодом, а в её зрачках мерцала эта ледяная непримиримость. Будучи в положении просительницы, Ждана пыталась обуздать ненависть, но эти колкие искорки выдавали её с головой. Северга много раз видела этот взгляд – так смотрели женщины из захваченных Дамрад земель. Они ничего не могли сделать, просто уничтожали навью глазами. Но зверь всё равно обламывал им коготки.

– Просишь о помощи, а сама думаешь о том, как убить меня, – хмыкнула Северга, тешась своей властью над гордой красавицей-княгиней. – Сначала я хотела помочь тебе просто так, но теперь... даже не знаю. Придётся всё-таки взять с тебя плату. Я долго преследовала вас, устала и проголодалась. Пусть истопят баню, а ты, Ждана, попаришь меня. – И навья добавила с усмешкой: – Думаю, мало кто на свете может похвастаться, что банщицей у него была сама княгиня Воронецкая!

Рамут не видела всего этого, а если бы увидела, то ужаснулась бы этой стороне зверя-убийцы. Он находил извращённое удовольствие в наблюдении за тем, как готовая на всё ради сына мать глотает жгучий ком гордости, давит в себе достоинство – только бы спасти жизнь своего ребёнка.

«Ты не чудовище, матушка, я не верю. Ты не такая». Сердце зверя ёкнуло: даже с затянутого серыми тучами неба Яви ему в душу смотрели вездесущие глаза Рамут. Нигде не скрыться от их вопрошающего, укоризненного взгляда, и зверь, пристыжённый и раздавленный, припал на брюхо, как провинившийся пёс. «Ведь ты тоже ради меня готова на всё, матушка... На её месте ты поступила бы так же».

«Да, детка, – прохрипел зверь чуть слышно. – Ради тебя я вытерплю самую жестокую пытку, самое горькое унижение... Я жизнь отдам ради тебя».

Навья уже знала, что в бане зверь не тронет Ждану, а вот та пока ещё не подозревала об этом, а потому готовилась к худшему. Однако судьбе было угодно, чтобы меч Северги обагрился кровью местных жителей: деревенское мужичьё с кольями, топорами и вилами окружило Дыма, а когда Северга вышла на крыльцо, принялось насмешничать над нею.

– Гляди-ка, да это баба! Баба в доспехах...

Мужики были не из хилых, но где уж землепашцам выстоять против обученного воина-оборотня... От клинка навьи пал и кривой старичок, который сперва разыграл покорность, а потом привёл с собой подмогу. Он Северге сразу не понравился: уж больно плутовской у него был прищур, сразу видно – себе на уме.

Весь двор был усеян трупами – привычное для навьи-воина зрелище. Вырезав у одного из убитых кусок мяса посочнее, Северга вернулась в дом и велела двум старшим мальчикам топить баню. Малыш надрывно кашлял на печке.

– Умоляю, спаси его, – прохрипела Ждана, которую едва не вырвало при виде куска кровоточащей человечины, шмякнувшегося на стол.

– Спасу, – сказала Северга. – Всему свой час.

А знахарка-колдунья оказалась живёхонька – только кошкой обернулась. Неприметный и тихий мальчик – видимо, сын лекарки – выпустил кошку из объятий, и та пушистым чёрным клубком метнулась за дверь.

К бане Ждану пришлось вести под руку: увидев изрубленные тела во дворе, она зажмурилась. Когда с княгини соскользнула одежда, а тёмные, с первыми ниточками седины косы упали на её обнажённую грудь, зверь в Северге взревел... Он мысленно ласкал языком женственные изгибы бёдер, кусал нежную кожу на шее, впивался в коричневато-розовые соски; он жаждал этого тела, но он обещал глазам Рамут, что не тронет княгиню. Это не помешало ему, впрочем, всласть поприставать к ней и получить по морде банным веником, что только раззадорило его. Зверь скалил зубы и хохотал, а Ждана отбивалась, пока от пара ей не стало худо. Ковш холодной воды привёл её в чувство.

На выходе из бани Севергу ждала встреча с вдовами убитых ею мужиков. Среди рыдающих женщин выделялась статная красавица в ярких бусах на лебяжьей шее... Неудовлетворённый, злой и голодный зверь не удержался и впился поцелуем в губы красивой вдовы, податливо раскрывшиеся от неожиданности. Это было влажно и сладко – Северга охмелела разом, будто влила в себя целый кувшин хлебной воды на голодный желудок... Сунув в руку женщины все деньги, что у неё были, Северга хрипло проронила:

– Ничем не могу помочь, могу только уплатить головщину. Тут не всё, но больше у меня с собой нет. Возьми, сколько есть.

Вдова денег не приняла, швырнула кошелёк Северге под ноги. Поворачиваться к ней спиной не следовало: комок навоза вляпался навье прямо между лопаток. Бабы будто с цепи сорвались – в Севергу полетел целый навозный град. Навья, укрываясь от обстрела, еле успела заскочить назад в баню, а последовавшая за нею Ждана хохотала с откровенным торжеством, блестя зубами и глазами. Она даже по стене сползла на корточки – так её одолело это вызывающее, дерзкое веселье.

– Что смеёшься? – пробурчала Северга. – Ведь парить меня заново и стирать мой плащ придётся тебе.

– Ну уж нет, – выдохнула Ждана, обессиленно откидываясь затылком на бревенчатый сруб стены. – Я свою плату внесла, твоё требование выполнила... А насчёт второго раза уговора не было. Мойся сама и приходи лечить моего сына.

Зверь сперва гневно вскинулся, оскалив кровожадные клыки, но по болезненно-звенящему надрыву в голосе Жданы и безумному блеску её глаз Северга поняла: это не веселье, это истерика. Подняв княгиню за горло, она рявкнула:

– Знай своё место, дрянь... Будешь мне перечить – сдохнешь вместе со своим отродьем.

Это говорила не Северга, это выплёскивалась злость зверя, не получившего то, чего он хотел. Придушенная княгиня кашляла и натужно, почти до рвоты втягивала в себя воздух, зато приступ нездорового хохота у неё прекратился.

Задавив в утробе звериный рык, навья снова помылась и почистила заляпанные доспехи, а Ждана тем временем постирала её плащ.

– Всё, пойдём, – сказала Северга. – Ну, что встала? Ступай наружу, сына твоего лечить будем.

Она знала только один способ вырвать маленького княжича из лап смертельной хвори – оцарапать его своим когтем, впустив в него крохотное зёрнышко силы оборотня. Но у всякого спасения своя цена, и человеком Ярославу предстояло оставаться только до первой серьёзной раны... Иного выхода Северга не видела: все доступные людям способы лечения были здесь уже бесполезны.

Ждана толкнула дверь – та не поддалась: видно, была подпёрта снаружи. Смекнув, в чём дело, Северга вышибла эту хлипкую преграду плечом и мощным ударом снесла поджигателю голову. Не успело его тело с хлещущей из разрубленной шеи кровью коснуться земли, а горящий светоч, которым тот так и не воспользовался, уже был в руке у навьи. Ещё немного – и баня заполыхала бы вместе с Севергой и Жданой внутри... Сообщники поджигателя кинулись наутёк – только пятки засверкали, но навья не собиралась за ними гнаться. Ей пришло в голову кое-что другое.

Побледневшее лицо Жданы будто разом выцвело, превратившись в каменную маску, только её пальцы шевелились – ворошили волосы прижавшегося к ней Радятко. Тот пытался сказать злоумышленникам, что в бане – княгиня Воронецкая, но они его не слушали – остервенело делали своё дело... Остекленевший взор Жданы был прикован к алой, блестящей луже, которая растекалась и ширилась на земле.

– Ну вот, княгиня, а ты их жалела, – хмыкнула Северга. – Народец ещё тот. Ты понимаешь, дурочка, что они тебя вместе со мной сжечь хотели? А уж ты-то им ничего худого не причинила.

Мысль вспыхнула мгновенно, как пламя, оставалось только обмотать стрелы паклей и привязать горящий светоч к шлему.