Единственный (Изумрудный шелк твоих глаз) (СИ)

К довершению ко всему Шин и Шан, которых выставили из дома набежавшие в помощь Сарате соседки, принялись издеваться над новой гитарой Лямруша, пытаясь хоть как-то отвлечься от того, что творилось внутри. Обнявшись, котята в две руки терзали инструмент, подвывали нечто похожее на романс, то и дело сбиваясь с такта:

Ты меня на рассвете разбууууудишь,

Сон последний подушкою выыыыбьешь.

Чай нальешь для меня и постууууудишь,

И потом сам же и выыыыпьешь.

И, стащив у меня одеяяяяяло,

И, полив, словно клумбу, из миииииски,

Тихо скажешь: «Пока. Я пополз.

Просыпайся, блин, ты!.. моя киииииска!»

Заслонившись от яркого света,

Заблужусь меж постелью и стуууууулом.

Позову тебя: «Милый мой, гдеееее ты?»

Ты ответишь: «Меня уже сдууууууло».

По бифштексу размазав варенье,

Я подумаю: «Боги кошаааааачьи!»

Грустной ноткой сойдет озаренье:

Я ж его целый день не увиииииижу!

Чтобы ты никуда не усвистнул,

Баррикаду в прихожей устроооооою.

И навру, что сегодня болеееееею,

И полы скользким маслом помоооооою.

И в свинарнике спрячу одежду,

(Блин! Потом сам же замаюсь со стииииркой)!

А ты спросишь так робко, с надеждой:

«Неужели любовь между нааааааааааааааааааааами?»

Тихо матерящийся у колодца Шарришиан, пытавшийся смыть с себя варенье и кровь (бытовую магию наг боялся применять из-за раскалывающейся головы), то и дело морщился, когда очередная строчка «племянников» заканчивалась жалостливым подвыванием. Но упорно молчал, делая вид, что его тут нет, в то время как подчиненные, все еще в прострации от пережитого, ожесточенно рубили поленья. Пока их работу не прервал протяжный вопль из дома, оборвавшийся на высокой ноте. Причем прозвучало это особенно громко из-за раскрытой двери: кто-то из женщин в этот миг выскочил по какой-то надобности из кухни.

Во дворе все разом притихли. И в наступившей тишине раздалось негодующее попискивание вперемешку с тоненьким шипением. А потом на крыльцо, шатаясь, вывалился пьяный от радости Рихшан. И, прислонившись к стене, во весь голос заорал прямо в по-весеннему солнечное небо, делясь накатившим счастьем сразу со всеми:

— У меня ДЕВОЧКИ! Дочери! Шин, Шан, Ляшшарэль! У вас родились сестры!

Бросившие гитару котята с диким мявом заплясали в обнимку с младшим братом. Деревенские ответили одобрительным гулом и выкриками, что пора, мол, и за стол садиться. Надо бы обмыть новорожденных, чтобы выросли красавицами. Здоровенные егеря одобрительно хлопали по широченным плечам невменяемого от счастья нага. Радостный Мил ломанулся внутрь дома, вырвавшись из рук рассмеявшегося Нувара. И даже Габраэл слабо улыбнулся, заражаясь всеобщим настроением.

И только три незадачливых Карателя маялись в углу двора, не зная, что им делать. Но тут на крыльцо выплыла гордая Сарата, показывая народу толстый сверток, в которой крутились и пищали новорожденные непоседы. Под слепящим весенним солнцем сверкнул зелено-золотыми чешуйками тоненький хвостик…

И тут же, дико взревев и разом позабыв про разбитую голову, Шарришиан метнулся вперед, врезаясь в плотную толпу вокруг крыльца. Люди, вначале опешив, затем решили, что темно-серый обезумел. И едва не схватились за оружие. К счастью, всех остановил Рихшан.

С какой-то добивающей улыбкой он посмотрел на кузена.

— Иди, — сказал. — Познакомься…

И удивленные люди расступились перед ошалелым нагом. Тот скользнул в образовавшийся проход и склонился над свертком. А потом очень медленно повернулся к подчиненным и шевельнул посиневшими губами:

— НАГИНИ…

После чего плавно сполз в глубокий обморок, уже не видя, как оставшиеся Каратели дружно рухнули на кулаки прямо в растоптанный, перемешанный с грязью и сильно подтаявший снег…

Глава 3

Праздник снаружи набирал обороты. Гуляла вся деревня разом. Гуляла широко, с размахом, втянув в безудержное веселье даже егерей и гвардейцев (с молчаливого согласия Гирр-Эстега). Счастливый до поросячьего визга канцлер… еще бы!.. любимый муж не пострадал!.. выставил несколько бочек превосходного вина, которое спешно привезли из столицы.

Но в просторной горнице на втором этаже дома было относительно тихо. Веселые выкрики и песни слабо доносились из-за толстых самодельных стекол окна. У небольшого камелька в тяжелом кресле сидел король, а напротив него на собственных кольцах как на диване расположился непривычно серьезный наг.

— Ты знал… — хмуро произнес Гирр-Эстег, с трудом подавляя бешенство.

Рихшан спокойно кивнул.

— Знал, — согласился он. — И не сообщал. Это было решение Арэля. А ему я клялся в верности.

— Прости, — сразу сдулся Габраэл. — Просто… Просто я с ума все эти месяцы сходил, не зная, что с НИМ, где ОН, как ОН! Если бы ты дал хотя бы надежду… хотя бы тень надежды!

— И это остановило бы вас, государь, от дальнейших попыток узнать? — Со скрытой иронией поинтересовался наг, завораживающе перекатывая мощные кольца хвоста, чтобы устроиться поудобнее. На чешуе цвета непроглядной тьмы вспыхивали и гасли ярко-зеленые огоньки. Словно искры далекого костра. — Вы не попытались бы узнать больше?

— Не остановило… попытался бы, — усмехнулся Габраэл. — Спасибо, что не сказал. Я бы не удержался от применения силы… и еще больше настроил против себя Арэля, причинив вред его друзьям.

— А сейчас… — осторожно поинтересовался наг. — Что изменилось сейчас? Вы стали спокойнее?..

— Нет, — признался король, глядя в ало-золотые глаза Рихи. — Я не стал спокойнее. Но хватило времени понять, что своими действиями я приношу боль Арэлю. Я все еще хочу быть с ним. Я люблю его больше жизни, но… сможет ли ОН простить меня? Или ненависть все еще владеет его сердцем?

— Мне кажется, он уже прощает… — так же осторожно ответил наг. Но король тоскливо покачал головой.

— За такое не прощают, — произнес он. — Иначе бы он вернулся ко мне.

— Если любишь, то простишь многое, — Рихшан мечтательно улыбнулся, словно вспомнив что-то свое. — Вы любите его. Вы любили его еще до того, как узнали в нем Пару. Хотя и не понимали своего притяжения… Иначе как тогда, восемнадцать лет назад, отпустили бы понравившегося вам мальчишку? А он… Не торопите его, государь. Пусть все идет своим чередом. Во всяком случае, Арэль хотя бы перестал на вас злиться, раз сообщил о себе. А любовь… любовь для него связана прежде всего с доверием. Вам он пока не доверяет.

— Я больше никогда не надену на него амулет Забвения! — Поклялся король.

— Но вы и не готовы признать его равным себе, — отпарировал Рихшан. — Вы готовы его любить, оберегать… Но отказываете в праве распоряжаться своей судьбой. Даже сейчас… Он не возвращается, потому что опасается ВАС.

— Чего?! — Возмущенно вскинулся король. — Рихшан, я действительно хочу это понять! Чего ему опасаться в моих объятиях?

— Того, что вы вновь начнете за него решать, — серьезно ответил наг. — Арэль поклялся освободить свое княжество. Он жил с этой клятвой долгие годы. Она вросла в его душу, в его сердце, она помогала ему выживать! Он ведь просил и вашей помощи, но вспомните, ЧТО вы ему ответили? Какие расклады предоставили?

Гирр-Эстег молчал. ТОТ разговор он помнил слишком хорошо.

— Арэль уверен, что если попытается наладить с вами отношения, то вы вновь запрете его в золотой клетке…

— А ты! Ты!.. — вдруг взорвался король. — Как бы ТЫ поступил, если бы твой обожаемый Лямруш кинулся в самое пекло, рискуя не только свободой, но и жизнью?! Да я же боюсь за НЕГО, Рихи! Боюсь, что он погибнет!..

— Это право каждого — выбирать СВОЙ путь, — ответил наг. — Даже если он ведет в бездну. И если бы я не сумел отговорить Лямруша от такого… поступка… то принял бы выбор любимого как свой. И отправился бы с ним… в надежде, что сумею защитить от всего на свете. Защитить даже собственным телом. Вы же предпочли выбрать путь наименьшего сопротивления. И тот, что был выгоден именно вам, не ЕМУ…