Чем заканчиваются все дороги? (СИ)

Gwinn’blade, его чародейка и его серовлосое дитя – в них тоже не было ненависти. Пожалуй, они даже были ему в каком-то смысле друзьями. Но они, в конце концов, были не совсем людьми. И все они были друг другу зачем-то нужны, и всем был нужен он – так или иначе.

Этой же d’hoine он не то, что не был нужен – он мешал ей, раздражал ее, провоцировал и намеренно злил, прощупывая и стараясь понять, что же с ней делать. Она должна была бы стараться от него избавиться любыми путями. Выдать своим неведомым местным властям. Попытаться отравить, усыпить, убить. Но почему-то она этого не делала.

Она зашила его рану, хотя он едва не задушил ее. Она предложила ему еду, пиво и горячую воду. Она искренне вспылила, когда поняла, что он не верит ей и не доверяет… Что это? Глупость существа, ни разу не сталкивавшегося с войной? Со смертью и опасностью? Обычная наивность юности, доходящая порой до абсурда?..

Но она не была юна – по человеческим меркам. Лицо ее, хотя и не было уродливым лицом старухи-d’hoine, все же не было и молодым… Он припомнил живые, темные глаза, под которыми, еле заметные, начинали собираться первые морщинки. Темные волосы, в которых пока не было седых нитей – но он знал, как это ненадолго. Он хорошо ее рассмотрел, пока она возилась со швами на его руке. Фигурка у нее была ладная, стройная – в его мире такой фигурой среди d’hoine могли похвастать или совсем юные девушки, или же чародейки… «Какого дьявола я вообще о ней думаю? – вдруг разозлился он, слушая тихий плеск воды, доносящийся из ванной, куда она прошмыгнула, очевидно, уверенная, что он спит и ее не слышит. – По-хорошему, надо ее связать и оставить в этой ее «ванной», и спокойно ждать, когда Цири заберет меня отсюда…»

И тут же, непрошенным видением, вновь перед ним возникло лицо этой d’hoine, и те ее слова: «Если так цивилизованная раса благодарит за гостеприимство – я очень рада за вас!» Как это ни было странно, но эта бессмысленная, такая смешная, детская отвага что-то шевельнула в его душе. Может, поэтому он сейчас лежит тут, никак не в силах отойти от мучительного сна, заставившего его вновь переживать…

Жажду жизни. Нелепую, невозможную. Взыгравшую тогда, когда дОлжно было бы достойно умереть.

Дверь в ванну отворилась. Маленькая d’hoine – Алиса, вспомнил он зачем-то ее имя, - выскользнула в коридор. Замерла на пороге комнаты… И двинулась к нему, осторожно и опасливо.

«Ну конечно, - подумал Йорвет, не шевельнув ни одним мускулом, но внутренне весь подобравшись. – Что на этот раз? Любопытство, или все-таки решила попытаться?.. И что же у тебя в руке? Нож, стилет? Даже интересно…»

Обостренным эльфьим чутьем он слышал, что она стоит прямо над ним. Неподвижно, будто о чем-то размышляя. А потом, совершенно неожиданно, на него вдруг упало сверху что-то мягкое и… теплое.

Он вскочил, заламывая ее руку и только сейчас понимая, что это «что-то» было одеялом. Она протестующе, тихо запищала в его руках, затрепыхалась, словно пойманная птица. В ноздри ему ударил ее запах. Совсем не резкий, не противный. Не похожий на то, как пахли, бывало, пленники и… пленницы-d’hoine.

В руках у нее не было ни стилета, ни ножа. Вообще ничего не было. Волосы ее пахли облепихой. А кожа – чем-то, похожим на запах Трисс Меригольд, когда та стояла слишком близко.

Он отпустил ее, и она дала ему воды, свежей и чистой. И села рядом, не убегая. И тут же смутилась – кажется, скорее сама себя. На всякий случай он нашел свой платок и обвязал голову, скрывая шрам. Он знал, что уродлив. Что без повязки на него неприятно смотреть даже женщине-d’hoine… И уставился в полутьме на ее стройные, не прикрытие тканью штанов, обнаженные ноги, которых она почему-то явно стеснялась.

Он вдруг вспомнил, какое отвращение у него когда-то, давным-давно, вызвал вид обнаженной человеческой женщины. Как он гадливо скривился, поняв, что собирается с ней, выволоченной из подожженного дома, делать его боец… Увидел ноги, покрытые редкими черными волосками. И целый пучок таких же волос выше, когда тот разорвал на ней остатки платья.

Мрак все светлел, и было видно, что ноги сидевшей рядом женщины были гладкими, как у эльфки. На лодыжке была еще одна татуировка, изображавшая сову…

А она, маленькая d’hoine, вдруг смутилась еще сильней. Не глядя на него, поднялась, собираясь уйти, но при этом явно того не желая. Он ее не удерживал.

***

Алису била дрожь. Она заперла дверь в комнату на замок, хотя и понимала, что глупее ничего и придумать нельзя. Она накрылась одеялом с головой и застыла, готовая, сама не понимая почему, чуть ли ни разрыдаться. И при этом против воли вновь и вновь вспоминала сидящего рядом эльфа, его взгляд, беззастенчивый, но не холодный… И в конце концов все же провалилась в сон, как в яму.

Когда она проснулась, было уже почти 10. Сев на кровати, она кое-как пригладила волосы, оглянулась по сторонам, потянулась за штанами. Из кухни слышалась какая-то возня. «Интересно, я каждое утро буду надеяться, что это все мне просто приснилось?» - подумала Алиса и вдруг усмехнулась… Быстро оделась и пошла в кухню как можно скорее, ощущая, что настроение стремительно улучшается. Такого не случалось с ней по утрам уже очень, очень давно.

Йорвет выглядел так, будто спокойно проспал часов эдак 12 – явно посвежевший, даже будто не такой колючий, как накануне. Моментально разобравшись с конструкцией дивана, он, пока Алиса умывалась, деловито его собрал, придвинул стол на место; сложил подушки и плед аккуратной стопочкой.

Алиса нарезала хлеб и копченую грудинку, сварила кофе.

Кофе привел Йорвета в нескрываемый восторг. Он выпил целых две кружки, одну со сливками, вторую – без, и, по совету Алисы, под утреннюю трубку табаку. Жмуря свой единственный глаз, он с интересом расспрашивал Алису, что это за диковинные зерна и как именно они растут, и ругался на своей Старшей речи, узнав, что вряд ли их удастся вырастить даже в Доль Блатанна. Затем Алиса, деловито прибрав со стола, сказала, что из готовой еды у нее больше ничего нет, а скоро обед, и захлопотала, наладившись варить борщ. Йорвет попросил – хотя нет, конечно же, потребовал – вскипятить ему кастрюлю воды, и занялся своей амуницией. Сперва он долго и старательно распрямлял над водяной баней оперение стрел. Потом, сложив их в колчан, принялся за остальное. Алиса украдкой поглядывала на то, как он смазывает снятую тетиву лука чем-то из маленькой баночки, которую он извлек из своих подсумков, и какое у него при этом лицо. Как сосредоточенно и чуть ли не любовно он приводит в порядок свою ременную «сбрую» - сайдак и перевязь; как правит об извлеченный откуда-то оселок одну из своих кривых сабель, как точит, что-то беззлобно ворча себе под нос, кинжал, провалявшийся неделю у Алисы на холодильнике. Возился он до самого обеда, и было видно, что занятие это успокаивает его, настраивает на мирный, раздумчивый лад. Украдкой он поглядывал на Алису, суетившуюся у плиты… Потом, аккуратно поставив сайдак с луком, колчан и ножны обратно в угол, он откинулся на спинку дивана, достал свою трубку и, окутавшись дымом, погрузился в некое подобие медитации.

Борщ удался на славу. Обоих аж пот прошиб. Потом Иорвет достал сапожную дратву и кривую иглу, и принялся чинить голенище сапога. Алиса выпросила у него оселок (ее собственный потерялся куда-то уже два месяца как) и взялась точить кухонные ножи. Эльф некоторое время смотрел на нее с кислым выражением лица. Потом не выдержал, разбранил, пересыпая витиеватую ругань словами Старшей речи, и Алису, и всех косоруких, ни на что не годных d’hoine разом, отобрал у нее и ножи, и точильный камень, и взялся за дело сам. Алиса уже усвоила, что обижаться, а, тем более, спорить - глупо.

Под мерное вжиканье, успокаивающее, кажется, и ее саму, она перемыла всю посуду. Потом почистила плиту и духовку. Потом, сама не заметив как, вымыла всю кухню до потолка, включая даже верхние полки, на которых что-то пылилось – Алиса уже и сама забыла что… Натирая фасады шкафов до блеска, она, сама того не замечая, принялась напевать себе под нос. Песня всплыла в ее голове сама собой, как это всегда и бывало, ниоткуда. Словно кто-то где-то нажал клавишу «play», но вместо колонок сигнал пошел напрямую в Алисину голову. И она тихонько, словно на ощупь пробуя собственный голос, давно уже не тренированный, запела.