Больше, чем что-либо на свете (СИ)

– В доме я не мог сказать всего, – молвил он. – А здесь нас никто не слышит, наблюдение я снял.

– Почему ты не мог говорить в доме? – Рамут с бьющимся сердцем переступила с ноги на ногу – снег отозвался звонким хрустом.

– Потому что дома имеют уши, – ответил Вук, что-то разглядывая в кроне дерева. – При всём их удобстве они имеют один небольшой недостаток: через них Старшая Сестра следит за их жильцами.

Рамут вспомнилось сокращение в тетради Вука – «С.С.».

– Старшая Сестра? – повторила она, ощущая себя в каком-то странном, запутанном и пугающем сне.

– Да, так называется тайная служба безопасности, призванная охранять Владычицу Дамрад и поддерживать государственный порядок путём раннего выявления заговорщиков и прочих вольнодумцев. – Губы Вука покривились тенью усмешки. – Заместителем начальницы этой службы я и являюсь. Дамрад больше всего боится покушений на свою жизнь. Их уже было несколько... Все их нам удалось предотвратить.

– То есть... И наш дом... тоже следит за нами? – От услышанного Рамут ощутила ледяные пальцы мороза у себя под рёбрами.

– Это строжайшая тайна, никто не знает об этом свойстве домов. – Вук повернулся лицом, и отсвет статуи зажигал в его глазах бирюзовый огонь. – Никто, кроме нашей службы и зодчих. Последние приносят присягу наравне с воинами и клятву о неразглашении этих сведений. Не всем зодчим по душе такой порядок... Кто-то отказывается закладывать в дом такое свойство, но всегда находятся те, кто может внести исправления уже после постройки, а несогласных... Впрочем, не будем об этом. Да, милая, наш дом тоже позволяет сотрудникам Старшей Сестры слышать каждое произнесённое в его стенах слово, потому-то я и позвал тебя на улицу. То, что я скажу тебе, не предназначено для их ушей. И не должно быть услышано больше никем, кроме тебя.

Лицо Вука в вечернем освещении сада казалось смертельно бледным, в глазах мерцали горькие искорки. Рамут застыла ледяным изваянием, обратившись в слух; даже сердце, казалось, в ней умерло, чтобы своим стуком не помешать ей улавливать каждое слово.

– Да, Старшая Сестра наблюдает за тобой. За каждым. Но ей неизвестно, что самый главный заговорщик – это я. – Вук опять усмехнулся – криво и невесело. – Звучит невероятно, да? Но, тем не менее, это правда. Ты удивительно чувствительна и наблюдательна, моя прекрасная Рамут, и ты, конечно, не могла не заметить изменения во мне... происходящие время от времени.

Вук помолчал, не сводя с девушки пристально-ласкового, задумчивого взора. С пересохших от волнения губ Рамут сорвалось:

– Да... Мне кажется, что существует два Вука: один – холодный и безжалостный слуга Дамрад, и второй... Второго я вижу перед собой сейчас.

– Тебе не показалось, милая. Нас двое в этом теле. – Лицо Вука хранило бесстрастие зимней ночи, только взгляд жил – пронзительный, усталый, с тенью далёкой нежности. – Слугу Дамрад зовут Вуком, а я – Добродан. Я был когда-то человеком и жил в другом мире – в Яви. У меня была семья – жена и маленькие детки. Рана, нанесённая Марушиным псом, превратила меня в оборотня... Я не мог больше оставаться с теми, кого любил. Бродя по лесам, я попал на Кукушкины болота, где обитала стая таких же, как я, существ. Вожаком там была старая волчица, которую все звали Бабушкой. Я прибился к стае и жил с ними какое-то время просто так – не свой и не чужой. Меня не гнали, но и не стремились подружиться, а я и тому был рад: устал от одиночества. Бабушка эта... Она сказала мне, что я – временный гость у них, потому меня и не торопились принять. Одним словом, у неё был дар предвидения. От неё я и услышал, что грядёт война Нави против Яви... Что воинственная правительница из мира навиев предпримет захватнический поход на мой мир. Я спросил, можно ли это как-то предотвратить, а Бабушка ответила, что ни одна попытка не увенчается успехом, войне – быть. Я был одиноким отщепенцем, моя душа болела по семье, которую я вынужден был покинуть... Война... Моим детям грозила смертельная опасность в случае войны. Вот всё, что имело для меня значение. Я сделал бы всё возможное и невозможное, чтобы защитить их. С одной стороны было предсказание Бабушки, а с другой – моё отчаянное желание спасти моих детей, не дать беде случиться. Так же, как и ты, милая, я хотел ринуться в битву, исход которой уже предрешён.

Снег медленно падал, оседая на плечах Добродана. Рамут с трепетом души примеряла на него новое имя и с удивлением понимала, что оно подходило ему гораздо больше – тёплое, мягкое, как летний ветер. Вук же – гулкое, как удар грома...

– Я вознамерился попасть в Навь, чтобы отыскать эту правительницу и убить её. – Губы Добродана затвердели, лицо посуровело, озарённое стальным отсветом непримиримости. – Тогда я не имел понятия, как я всё это осуществлю, это было просто одно голое желание, отчаянный порыв. Бабушка сказала мне такие слова: «Убив чудовище, ты сам станешь им. Даже одно намерение совершить это убийство семивёрстными шагами приближает тебя к этому». Чудовище, Рамут... Такое же, как Дамрад. Если я стану им, моя любовь к моим детям умрёт. Если я вернусь в Явь, я предстану перед ними зверем без сердца... Но и это меня не остановило. Даже эту цену я был готов заплатить за мир для моей родной земли и семьи, которую я покинул, но не разлюбил. Я отыскал вход в Навь... Его окружает морок, который не даёт чужакам добраться до Калинова моста, просто сводя их с ума. Вот там-то, в этом мороке, видимо, и родился Вук, который вобрал в себя все обиды, всю злость, всё дурное, что было во мне. Всё, кроме моей любви.

Снежинки цеплялись за ресницы Добродана. Закрыв глаза, он будто вслушивался в себя: не проснётся ли безжалостный зверь, услышав своё имя?

– Я попал в Навь и сразу угодил в плен. Я вынес все допросы и пытки, но не выдал своего истинного намерения... На все вопросы о цели моего прибытия в Навь я отвечал, что хочу служить самому могущественному повелителю в этих землях. Так я и узнал имя этой воинственной правительницы – Дамрад. Я заплатил за это знание кровью и болью, жестокой мукой. Я стал рабом, гнул спину в руднике, а потом – в каменоломне. Мне удалось сбежать оттуда и стать воином. Прослужил я не очень долго, моё прошлое выяснилось. Меня прикончили бы без долгих разбирательств, если бы не вмешательство одной высокопоставленной госпожи – той самой, что возглавляет Старшую Сестру и сейчас является моей начальницей. Я пришёлся ей по нраву, и она захотела сделать меня своим наложником. Я согласился. Я был готов на всё, Рамут... Любыми средствами шёл к своей цели, а целью моей было сердце Дамрад. Нет, не её любовь, а её мёртвое, пронзённое клинком сердце. Когда представилась возможность поучаствовать в состязании на право разделить ложе с Владычицей, я без колебаний отправился туда. Осознание того, что я делаю это ради спасения моих детей и мира в моей родной земле, помогло мне победить всех. Дамрад была передо мной, я мог бы отгрызть ей голову на той самой постели, но... Тогда-то Вук и проснулся во мне в первый раз. Он не дал мне осуществить задуманное. Он оказался сметливым и расторопным малым, и Дамрад начала давать ему поручения – раз за разом всё более важные. Не то чтобы он полностью завоевал её доверие – Дамрад до конца не верит вообще никому, – но как умного и деятельного слугу она его оценила. Когда Вук просыпается, я наблюдаю за ним будто бы со стороны... Я вижу всё, что он делает, и знаю его мысли, но вмешаться не могу. А вот он – не знаю, почему так выходит – не помнит ничего из того, что делаю я. Отрезки, когда бодрствую я, просто выбрасываются из его памяти. Вот тогда-то я и стал вести дневник, записывая туда все дела – для него, чтоб он не попадал впросак из-за этих провалов. Я не хотел, чтоб это наше чередование кто-то заметил, потому что я ещё не оставил надежд осуществить свой замысел – убить Владычицу. Я даже научился говорить, как он.

При последних словах Рамут вздрогнула: на неё смотрели тёплые глаза Добродана, а голос она услышала ледяной, со стальным призвуком – голос слуги Дамрад.