Больше, чем что-либо на свете (СИ)

Матушка читала не всё подряд. Одолев десяток страниц, она пролистывала чуть вперёд, останавливалась выборочно на некоторых местах, хмыкала.

– Взялась всё-таки о войне сочинять, – проговорила она с усмешкой. – Не послушала меня... Ну, ничего так, бойко написано. Пожалуй, даже получше, чем у тех писателишек, которых мне когда-то доводилось листать.

Если бы Темань слышала, она, вероятно, должна была бы расценивать это как высшую похвалу из уст суровой супруги. О главной героине Северга ничего не сказала – захлопнула книгу и бросила на одеяло.

– Говорят же им, бумагомарателям: не берись писать про то, в чём не смыслишь... Нет же, всё равно лезут не в своё дело... сочинители, в рот им хвост драмаука, – зевнула она. – А у жёнушки... ничего так, недурно вышло. Охо-хо... Не могу я долго читать: носом клевать начинаю.

Скрестив руки на груди, матушка закрыла глаза, и вскоре послышалось её сонное посапывание. Голова её клонилась на грудь, но положение тела Северга держала нерушимо – не заваливалась на бок, и руки её не падали расслабленно вдоль тела. Как настоящий воин, она умела спать в любых условиях и в какой угодно позе. Рамут было спокойно рядом с нею, но от мысли, что мгновения эти не вечны, горло горько сжималось, а печатные строчки расплывались в солоноватой дымке. В любой миг чёрная фигура Вука могла вторгнуться в их уединение.

И она вторглась: Вук, войдя, остановился в нескольких шагах от кровати и снова почтительно склонился.

– Я за тобой, моя госпожа: близится время нашего свадебного танца.

Северга, проснувшись, нахмурилась и проворчала:

– Ты в своём уме, красавчик? Какие ей пляски? Её в уборную на руках носить приходится...

– Ничего, как-нибудь выйдем из положения, – с поклоном ответил Вук. – Не изволь тревожиться, госпожа Северга.

Явился он не один: следом за ним в спальню вошла Темань – застёгнутая на все пуговицы, напряжённая, как сжатая пружина. От неё за версту веяло тревогой и ужасом, словно она не на празднике была, а на казни, причём собственной. «Дамрад, Дамрад», – пульсировали её зрачки. Пальцы её, слегка дрожа, привели в порядок растрепавшуюся причёску Рамут, а Вук, опустившись на колено, обул супругу, помог ей облачиться в кафтан и подхватил на руки.

Полный гостей зал встретил их приветственным гулом и рукоплесканиями. Море плещущих ладоней и сытых чужих лиц, дождь из лепестков и шёлковых ленточек – всё это обступило Рамут суетливой круговертью, и сердце тоскливо сжалось. Взгляд искал матушку, но ту, видно, оттеснили гости. Дамрад восседала на троне, а Санда в серебристом танцевальном наряде – на скамеечке у её ног; правительница с дочерью делили на двоих одно пирожное, запивая его шипучим вином из одного кубка.

Музыка грянула горным обвалом, почти оглушив Рамут. Её ноги были слабы, сердце после нескольких шагов рвалось из груди вместе с дыханием – как тут танцевать? Но Вук нашёл выход: он поставил её на островок из хмари и уверенно повёл, обнимая рукой её стан. Рамут даже не приходилось двигать ногами: облачко хмари носило её на себе, а Вук кружил и вертел ею так, что у девушки в глазах рябило, а в желудке колыхалась дурнота. В какой-то миг она ощутила, что рука супруга исчезла... Он выпустил её из объятий – то ли нарочно, то ли по нечаянности. Хмарь неустойчиво пронесла её в холодящем скольжении над полом несколько мгновений, и неминуемое падение уже тянуло её в свою позорную яму, как вдруг сильные руки поймали девушку. Ощутив ладонью шероховатый наплечник и распознав туманящимся от дурноты взором лицо матушки, Рамут провалилась в тёплую, блаженную бездну облегчения.

– Я с тобой, детка, – дохнула ей на ухо Северга. – Этот засранец подвёл тебя, но я никогда не подведу, помни об этом.

Она не вернула Рамут Вуку, а закружила её на руках, легко перескакивая по островкам хмари. Это было в десятки раз пронзительнее, чем тот «украденный» танец на свадьбе тётушки Бени; Рамут, обнимая матушку за плечи, тонула в снежной равнине её взгляда, которая вдруг покрылась весенними цветами. Рокот музыки нёс их над зеркально-мраморным полом, и весь мир исчез, растворился в этом кружении... Остались только надёжные объятия, два нерушимо соединённых взгляда и два сердца, бившихся рядом. Прильнув к обтянутой мундиром груди матушки, Рамут чувствовала каждый удар, и её собственная грудь откликалась таким же сильным, трепетным биением.

– Ты – моя, – шепнула матушка, увенчав этими словами последнее музыкальное созвучие танца.

Никто не слышал этого, да и не должен был: эти слова предназначались только Рамут. Дамрад с Сандой не могли испачкать их порочной липкостью своего пирожного, и они прозвучали хрустально, по одному на каждое из сердец. Матушка поставила Рамут на ноги, но по-прежнему крепко поддерживала. Склонив голову в солоновато-щекотном, как слёзы, изнеможении и прильнув щекой к наплечнику Северги, девушка почти беззвучно выдохнула ответ:

– Твоя... Навеки.

Падающие лепестки и ленточки щекотали лицо и оседали на плечах, музыка сменилась непрекращающимся плеском сотен ладоней. Дамрад поднялась с престола, приблизилась и, перекрывая голосом рокот зала, воскликнула:

– Превосходно! Блестящее завершение, лучше которого и быть не может! Пью за вас!

Тут же в её руке оказался кубок золотистого вина, и правительница осушила его единым духом до дна, после чего с размаху разнесла о пол на сотню хрустальных брызг. На скулах Северги шевельнулись желваки, но жёстко сжатые губы не проронили ни слова.

Это было последнее появление Рамут перед гостями. Празднику предстояло продолжаться ещё пару часов без неё, а она снова лежала в постели, с облегчением думая: всё, отмучилась. Впрочем, ей предстояло ещё одно дело, которое без её участия никак не могло состояться, а именно – первая брачная ночь. При мысли об этом нутро Рамут помертвело. Она просто не представляла себе, КАК...

А Северга сурово отчитывала Вука, не стесняясь в выражениях:

– Как ты мог её выпустить, сопля ты драмаука сушёная?! Будь она здорова – ничего, устояла бы, но она ещё больна! И могла упасть! Как после этого я должна отдавать тебе свою дочь, недоносок ты криворукий? Если уж в этом ты подвёл, как быть со всем остальным?

Вук выслушал этот резкий выговор с каменной невозмутимостью – даже бровью не повёл, а голубые ледышки его глаз не блеснули малейшей искоркой чувства.

– Прости, госпожа Северга, это вышло случайно. Ты можешь доверять мне всецело, я не подведу.

Он удалился к гостям, а матушка с Теманью остались с Рамут в спальне.

– Твои вещи уже готовы к перевозке, – глухо промолвила Северга. – Завтра они будут доставлены в ваш с Вуком дом.

Эти слова отдались в сердце Рамут зябким эхом.

– Я буду приходить в гости, матушка, – пообещала она дрогнувшим шёпотом. – Мы же в одном городе остаёмся, не грусти. Я каждый день стану приходить.

Губы Северги горьковато дрогнули в усмешке.

– Мне не впервой тосковать по тебе в разлуке, детка... Но ты права: разные концы города – это всё же ближе, чем разные земли.

Свадебное торжество подошло к концу. В отдалённой и тихой спальне Рамут об этом узнала только по гулким шагам Вука, возвестившим о том, что пора отправляться в тот великолепный особняк. Вук вошёл не один: его сопровождала сама Дамрад. Глаза правительницы блестели от выпитого, но поступь оставалась твёрдой. Завидев её, Темань нервно вскочила со стула и метнулась в сторону уборной, но опоздала прятаться. Ей оставалось только застыть у окна бледным изваянием.

– Я не могла не заглянуть напоследок, милая Рамут, – проговорила Владычица, склоняясь над постелью и целуя девушку в лоб. – Я желаю вам с Вуком семейного благополучия и достойного потомства.

– Благодарю тебя, государыня. – Рамут попыталась подняться.

– Нет-нет, не утруждайся! – Дамрад мягко надавила на её плечо, мерцая пронзительными искорками во взоре. – Лежи, дитя моё. Я прекрасно видела, чего тебе стоил свадебный танец... К счастью, твоя матушка помогла достойным образом завершить его. Даже я не смогла бы придумать лучше! Помни, дорогая Рамут: супруг супругом, а родительница останется в твоей жизни главной.