Искупление (СИ)

   * * *

   Ночь подкралась, как подлый и коварный зверь. Обняла мягкими лапами, потерлась о плечо, лизнула в ухо и запустила в сердце ледяные острые когти. Герцог Таргарский ушел от своих людей, хотел остаться один, а теперь ночь рвала его на части, вгрызалась в душу, причмокивала, с наслаждением высасывая кровь из податливых вен и артерий. Он стоял, прислонившись лбом к дереву, и старался не думать, совсем не думать.

   Получалось плохо. Эта гонка разбудила давно забытое, и теперь воспоминания лезли в голову, раздирая старые раны. Их было мало, но они были. Первая рана - мать. Найяр помнил ее руки, до сих пор помнил. И голос. Негромкий, немного напевный. Она растягивала слова, и это всегда убаюкивало, если она начинала рассказывать древние легенды. Он не мог вспомнить конца ни одной из ее легенд, только начало, потому что всегда засыпал. А когда она умерла, маленький Най не плакал. Его отношение к матери к концу ее жизни было смешанным после той неприятной сцены, когда он понял, что не хочет быть таким же жалким и молить о снисхождении. Это герцог запомнил навсегда. Потому, стоя у гроба матушки, он смотрел на синяки на ее шее и думал, что теперь она никогда не будет жалкой. Неил прятал слезы. Брат прожигал отца взглядом, но молчал, и Найяр не мог понять, почему его старший брат, всегда такой добрый, теперь с ненавистью глядит на их отца и господина. Понял позже, когда подрос и вспомнил синяки. Отец убил их мать, в очередной ссоре убил. Понял и запомнил, вырубил топором зарубку на сердце.

   Вторая рана - брат. Пожалуй, Неила он любил даже больше Сафи. Это было чистое и искреннее чувство. Он ничего не ждал от брата, брат сам щедро давал ему тепло и заботу. Найяр никогда не завидовал ему, ни-ког-да. Он был готов быть Неилу помощником, служить ему, как своему господину, поднимать в его честь меч, выполнять всю грязную работу. Быть брату правой рукой. То, что Неил станет герцогом Таргарским, нынешний герцог принял еще с детства. И когда брата не стало...

   Это была страшная ночь. Пока самая страшная ночь в его жизни. Они были в море, отец отправил их с посольством в Гаэлдар. Точней, отправил Неила, Найяр сам напросился с ним. "Попробовать гаэлдарского вина и жарких гаэлдарок", - как он тогда смеялся. Герцог отпустил. Они уже возвращались. Найяр хотел поболтать с братом, но Неил отправил его спать, потому что юный не наследный герцог был пьян в стельку. Неил не любил, когда младший брат напивался, потому мягко, но не позволяя противиться, прогнал отсыпаться. Неил умел быть жестким без физического насилия. И младшего брата всегда восхищало умение старшего внушать окружающим уважение и желание выполнять его просьбы.

   Вот и тогда Най не смог отказать брату и ушел. Это самая глубокая рана, потому что все эти годы герцог Таргарский терзался одной мыслью, если бы он остался, Неил мог бы жить. Но он ушел, а Неил упал за борт. Его тело нашли спустя несколько часов. Когда младший, уже наследный герцог проспался, тело старшего лежало на палубе. И вот тогда Найяр плакал. Уже тогда, жестокий, с обагренными кровью не одного человека руками, он рыдал, как маленький мальчик, глядя на того, кому хотел служить. Ему пытались доказать, что молодой герцог упал за борт по неосторожности, но Найяр прекрасно понимал, что это ложь. Неил был трезв, он вообще очень мало и редко выпивал, был отличным пловцом, и в сознании должен был крикнуть. А значит, его выкинули за борт без сознания. Кто может решиться на убийство наследника? На убийство того, кто не причинил зла, кого любили все, кто только сталкивался со старшим сыном из рода Грэим. Только один человек был заинтересован в том, чтобы Неила не стало, и это был его собственный отец. Герцог Доран Таргарский видел своим наследником младшего сына, повторявшего своей сутью своих предков. Истинный Грэим, как он много раз говорил. Неил был другим, и это не нравилось их отцу. Найяр понимал мотивацию отца. Он мог указом сменить порядок престолонаследия, и Неил бы принял решение отца, но старший сын, бывший наследник был опасен для мира в их небольшом государстве, и это стало решающим аргументом для убийства собственного сына. Найяр так же убил, возможно, своего ребенка, велев вырезать его из утробы той, что стала третьей раной. И все-таки этой потери новый наследный герцог не простил своему отцу. Брата он любил, отца всего лишь уважал и боялся.

   На той охоте, двенадцать лет назад, Найяр выманил отца в уединенное место. Его вечный приятель и наперсник Кирс натравил свору собак на коня его сиятельство, и бедное животное рвануло вперед, в панике слетев с обрыва вместе с всадником. Найяр подошел к краю, посмотрел на тело отца, распластанное внизу, и плюнул сверху. Затем повернулся к другу. Они ухмыльнулись друг другу, и Най, схватившись за голову, душераздирающе заорал:

   - Отец! Кто-нибудь, помогите! Отец!

   Когда охотники выскочили к обрыву, новый герцог Таргарский бился в крепких объятьях мрачного тарга Кирса, удерживающего его сиятельство, потому что он "помешался" от горя. Погибшего герцога похоронила помпезно, его сын уже не безумствовал, стоял у гроба собранный и молчаливый. А потом, вернувшись в свои покои, молодой герцог взглянул на портреты матери и брата и лучисто им улыбнулся.

   - Я отомстил за вас, - сказал он, поднял кубок и отсалютовал портретам. - Надеюсь, ваши души теперь спокойны.

   Да, был еще Кирс. Потерять его было досадно и немного горько. Но все-таки его гибель от ножа, посланного в грудь Найяра, но принятый верным приятелем, раной не стала. В их дружбе Кирс был более искренен, Найяру преданность молодого тарга нравилась, он принимал с благоволением умный собачий взгляд своего наперсника, но не более. И все же герцог искренне расстроился, когда Кирс затих у его ног, глядя все тем же преданным собачьим взглядом. Его, точней своего, убийцу, герцог казнил собственными руками. А после того покушения окружил себя наемниками с севера.

   А потом была Сафи, его маленькая фея, его любовь, боль и ненависть. Пожалуй, стоило быть перед собой честным, он, действительно, ненавидел ее за то, что становился слабым и уязвимым под взглядом ее серых глаз. Они были для Найяром зеркалом, в котором он видел не еще молодого, красивого и полного сил мужчину, а кровожадное чудовище с уродливой душой, в которой жили вбитые отцом догмы. Но ему нравились эти догмы! Ему нравилось быть тем, кем он был. Проклятье, он был истинным Грэимом! Это жило в его крови, билось в его сердце, это было его сущностью! Но она не принимала, не желала принять его таким, каким Найяр сам принимал себя. Два с лишним года терпела, подстроилась, привыкла, но не приняла. Впрочем, уже за то, что перестала трястись каждый раз, как он прикасался к ней, не стискивала зубы, не впивалась в его плечи ногтями, лишь бы хоть так сделать больно, герцог был благодарен своей покойной жене. Именно она сделала его сокровище гибче, умней и сильней.

   Тот день, когда девушка впервые открыла ему объятья, стал одним из лучших дней в его полной темноты жизни. И ее первый стон, и сорвавшееся с губ его имя, произнесенное в минуты наслаждения, и улыбка, которую она подарила ему - все это было сокровищем. Но потом страсть проходила, и вновь ее глаза становились зеркалами, в которые было страшно смотреть. И вновь в душе вспыхивала эта странная смесь из нежности, любви и жгучей ненависти. Но Найяр не смел излить на нее ту агрессию, что любовница будила в нем, он шел в пыточную и отводил душу там. Просто герцог боялся однажды увидеть тело возлюбленной в гробу, потому выливал свою злобу на всех вокруг, кроме нее. Страх потерять ее был таким сильным, что это тоже делало его слабым местом, и тоже заставляло ненавидеть Сафи.

   Больше всего на свете Найяр Таргарский хотел увидеть в глазах единственной любимой женщины любовь. Хотелось, чтобы она смотрела на него, как Неил, но Сафи не видела того беззащитного ребенка, которого знал старший брат. Она всегда видела его сущность, знала того, кто живет за красивым телом, и вот того, истинного, эта упрямая женщина не желала принимать. Научилась жить с ним рядом, но отвергала по-прежнему. Это злило, но и он научился жить с ее страстью, но без ее любви.