Любовь во время войны. Часть 1 (СИ)

1.

Я сидела в сыром подвале прямо на земле и, обняв руками колени, пыталась анализировать причины, по которым тут оказалась. Нет, ни сожаления, ни отчаяния я не испытывала, принимая судьбу, как должное. Просто искала скрытый  в  подсознании ответ на вопрос «с чего же все началось?». С того взрыва в Джанкое, унесшего жизнь моего отца – единственного близкого мне человека? Помню, о проишествии я узнала из новостей. Зубря анатомию  в своей съемной квартире в Симферополе краем уха услышала об очередной атаке исламистов, которые напирали на Кавказ с тройной силой и переодически давали о себе знать по всей России. Смертником был взорван супермаркет в моем родном городе. В связи с событиями последних лет, новость скорее была закономерной, нежели  из ряда вон выходящей, но я и подумать не могла, что из тридцати тысяч человек населения смерть выберет именно его.

Да, безусловно это стало решающим фактором, но не первопричиной. Тысячи людей за последние годы потеряли своих близких, однако в этом подвале сидели единицы из них.

Может все началось с той утки, которую мне впервые удалось подстрелить? Начиная с семнадцати лет, отец постоянно брал меня с собой на охоту. Сначала я противилась этому, как мне казалось, дикому занятию, будто чувствовала, что во мне дремлет что-то, что нельзя будить, что изменит мою жизнь. Так и получилось с той злополучной уткой. Мне всегда было жаль ни в чем не повинных животных и птиц, но однажды, переступив, казалось бы, такую незаметную и маловажную черту, что-то во мне изменилось, дав ясно понять, что такой как прежде я уже не буду. Такую точку невозврата я прошла, подстрелив в тот день  утку. Жалость смешалась с непонятным чувством неизбежности и закономерности происходящего. Все это дало толчок к тому, что каждый последующий раз я стреляла все хладнокровнее и хладнокровнее, пока вовсе во время охоты перестала воспринимать птиц, как живых существ. Они стали для меня просто тарелками в тире. Что, в прочем, не мешало мне подкармливать голубей холодными зимними вечерами. Тогда я не понимала, что эта система работает и с людьми...

А может все началось и гораздо раньше, тогда, в далеком две тысячи четырнадцатом, когда я, будучи десятилетей малышкой с интересом разглядывала «зеленых человечков» с автоматами, внезапно наводнивших Крым. Уже в то время я чувствовала магическое притяжение к этим непонятным для меня штукам, которые давали ложное чувство спокойствия и защищенности.

Думаю, что ответ я так и не найду, но чувствую, что ни будь в моей жизни всех вышеперечисленных событий, я бы все равно сидела сейчас в этом подвале в ожидании своей участи. И не потому, что верю в судьбу и предрешенность бытия, а потому что родилась с ЭТИМ внутри. Этим, чему не могу дать определения. И это что-то все равно привело бы меня сюда. Говорят, что все дороги ведут в Рим,  мои же жизеннные дороги, все до единой, вели в этот подвал. И анализируя сейчас такие разные события моей жизни, я легко складываю их в мозаику, из которой нельзя выбросить ни одной детали. Ни одно из несвязанных, на первый взгляд,  между собой событий не было случайным – ни «зеленые человечки», ни утка, ни мой курдский приятель по университету, ни взрыв в супермаркете Джанкоя – ничто не было случайностью.

Если бы мне еще пару лет назад сказали, что я окажусь в плену у армии ИГ между Диярбакыром и Мардином, в местечке Чынар, о котором я никогда доселе не слышала, я бы не поверила. Я бы не поверила даже в то, что я уеду так далеко от Родины. Но человек никогда не знает, на что он способен, до тех пор, пока не случится что-то, что кардинально поменяет его жизнь.

2.

Шел 2025 год. Я успешно сдала сессию и перешла на второй курс Крымского Медицинского Университета. Не скажу, что горела желанием стать врачом, но выбор для девушек был невелик: лечить либо сеять. Вот главные требования, которые диктует нам наше время. Именно эти два понятия гарантировали трудоустройство в состоянии постоянных войн и недостатка продовольствия.

Правда от самих боевых действий мы находились давольно далеко, они еще ни разу не заходили дальше Краснодара, но их отголоски катились по всей России. Вообще границы в нашем мире преобрели очень условный характер. Линии фронтов менялись еженедельно, новые территории присоединялись к непризнанному ИГ ежемесячно. Карты, с четко прорисованными на них границами, выглядели как насмешка. Признание мировым сообществом чего-то тоже стало условностью в силу того, что не взирая на чье-либо  одобрение ИГ существовало, функционировало, побеждало, шло вперед. И его отрицание не делало угрозу меньше.

Однако тут, в Симферополе жизнь шла своим чередом, о происходящем в мире напоминали лишь раненые бойцы с Кавказа, которых иногда отправляли к нам, да рассказы моих знакомых курдов, проходивших здесь экспресс медкурс. Они посещали вместе с нами практические занятия, учились самому основному, после чего отправлялись на передовую.

Именно так я и познакомлась с Сердаром. Ему было двадцать, а он уже «дослужился» до медкурсов, что означало, что воюет он лет с шестнадцати. Обычно по-английски курды говорили плохо, но Сердар был исключением. Именно возможность понимать друг друга и сблизила нас. С первого взгляда он выглядел человеком дотошным - ловил каждое слово и движение наставника. Тогда мне было не ясно, как можно с таким ненормальным рвением пытаться что-то узнать. Только теперь я понимаю, что это была не тяга к знаниям, это было четкое понимание их необходимости, чтобы выжить самому либо помочь выжить товарищу. До сих пор у меня перед глазами стоит образ – смуглый парень старательно записывает что-то на своем планшете, переодически уточняя детали у наставника на неплохом английском. Именно таким я его помню. Все остальные образы словно исчезли из моей памяти, растворились в полумраке сырого подвала.

- Где так хорошо выучил английский? – спросила я, когда мы выходили из палаты.

- Сам, - улыбнулся Сердар.

- Ни за что не поверю, - прищурив глаза сказала я и протянула ему руку. – Марина.

- Сердар.

Так незатейливо началась наша дружба. У меня было чутье на хороших людей, и в этот раз оно меня тоже не подвело. Мы много времени проводили вместе, я учила его русскому, он меня курдскому и турецкому, мы обсуждали разницу культур, политическую ситуацию в мире, я помогала ему с занятиями. Пару раз мы даже побывали в Джанкое, где выбирались вместе с моим отцом на охоту.

К большой неожиданности мое умение неплохо обращаться с оружием не вызвало особого удивления у Сердара, не мудрено, как я узнала позже, каждая вторая курдская девушка служила в регулярной армии Автономии Курдистан. Это было нормой, в то время, как девушки-добровольцы, воевавшие на Кавказе считались героями.

У Сердара на Родине была невеста. Звали её Дилан. Первый раз он показал мне фотографию спустя неделю после нашего знакомства – сероглазая девушка с темнорусыми волосами и серьезным лицом, в камуфляже с автоматом за спиной. Дилан тоже служила в армии.

Было видно, что Сердар скучает по ней, но при мне он говорить об этом стеснялся, однако я всегда старалась его подбодрить и быть рядом, когда ему было тоскливо, хотя, не буду врать, мысль о том, что моему лучшему другу для счастья нужен кто-то еще немного кололо мое самолюбие. Все же слишком близкими людьми мы стали за этих полтора месяца.